Чайка_4
Треплев (обрывая у цветка лепестки). Любит — не любит, любит— не любит, любит — не любит. (Смеется.) Видишь, моя мать меня нелюбит. Еще бы! Ей хочется жить, любить, носить светлые кофточки, амне уже двадцать пять лет, и я постоянно напоминаю ей, что она ужене молода. Когда меня нет, ей только тридцать два года, при мне жесорок три, и за это она меня ненавидит. Она знает также, что я непризнаю театра. Она любит театр, ей кажется, что она служитчеловечеству, святому искусству, а по-моему, современный театр —это рутина, предрассудок. Когда поднимается занавес и при вечернемосвещении, в комнате с тремя стенами, эти великие таланты, жрецысвятого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят, ходят, носят свои пиджаки; когда из пошлых картин и фраз стараютсявыудить мораль — мораль маленькую, удобопонятную, полезную вдомашнем обиходе; когда в тысяче вариаций мне подносят все одно ито же, одно и то же, одно и то же, — то я бегу и бегу, как Мопассанбежал от Эйфелевой башни, которая давила ему мозг своеюпошлостью.
Сорин. Без театра нельзя.
Треплев. Нужны новые формы. Новые формы нужны, а если ихнет, то лучше ничего не нужно. (Смотрит на часы.) Я люблю мать, сильно люблю; но она ведет бестолковую жизнь, вечно носится с этимбеллетристом, имя ее постоянно треплют в газетах, — и это меняутомляет. Иногда же просто во мне говорит эгоизм обыкновенногосмертного; бывает жаль, что у меня мать известная актриса, и, кажется, будь это обыкновенная женщина, то я был бы счастливее.
Дядя, что может быть отчаяннее и глупее положения: бывало, у неесидят в гостях сплошь всё знаменитости, артисты и писатели, и междуними только один я — ничто, и меня терпят только потому, что я еесын. Кто я? Что я? Вышел из третьего курса университета пообстоятельствам, как говорится, от редакции не зависящим, никакихталантов, денег ни гроша, а по паспорту я — киевский мещанин. Мойотец ведь киевский мещанин, хотя тоже был известным актером. Таквот, когда, бывало, в ее гостиной все эти артисты и писатели обращалина меня свое милостивое внимание, то мне казалось, что своимивзглядами они измеряли мое ничтожество, — я угадывал их мысли истрадал от унижения…
