×

Χρησιμοποιούμε cookies για να βελτιώσουμε τη λειτουργία του LingQ. Επισκέπτοντας τον ιστότοπο, συμφωνείς στην πολιτική για τα cookies.

image

Записки из подполья, Part I Chapter 2

Part I Chapter 2

II

Мне теперь хочется рассказать вам, господа, желается иль не желается вам это слышать, почему я даже и насекомым не сумел сделаться. Скажу вам торжественно, что я много раз хотел сделаться насекомым. Но даже и этого не удостоился. Клянусь вам, господа, что слишком сознавать — это болезнь, настоящая, полная болезнь. Для человеческого обихода слишком было бы достаточно обыкновенного человеческого сознания, то есть в половину, в четверть меньше той порции, которая достается на долю развитого человека нашего несчастного девятнадцатого столетия и, сверх того, имеющего сугубое несчастье обитать в Петербурге, самом отвлеченном и умышленном городе на всем земном шаре. (Города бывают умышленные и неумышленные). Совершенно было бы довольно, например, такого сознания, которым живут все так называемые непосредственные люди и деятели. Бьюсь об заклад, вы думаете, что я пишу все это из форсу, чтоб поострить насчет деятелей, да еще из форсу дурного тона гремлю саблей, как мой офицер. Но, господа, кто же может своими же болезнями тщеславиться, да еще ими форсить?Впрочем, что ж я? — все это делают; болезнями-то и тщеславятся, а я, пожалуй, и больше всех. Не будем спорить; мое возражение нелепо. Но все-таки я крепко убежден, что не только очень много сознания, но даже и всякое сознание болезнь. Я стою на том. Оставим и это на минуту. Скажите мне вот что: отчего так бывало, что, как нарочно, в те самые, да, в те же самые минуты, в которые я наиболее способен был сознавать все тонкости «всего прекрасного и высокого», как говорили у нас когда-то, мне случалось уже не сознавать, а делать такие неприглядные деянья, такие, которые...ну да, одним словом, которые хоть и все, пожалуй, делают, но которые, как нарочно, приходились у меня именно тогда, когда я наиболее сознавал, что их совсем бы не надо делать? Чем больше я сознавал о добре и о всем этом «прекрасном и высоком», тем глубже я и опускался в мою тину и тем способнее был совершенно завязнуть в ней. Но главная черта была в том, что все это как будто не случайно во мне было, а как будто ему и следовало так быть. Как будто это было мое самое нормальное состояние, а отнюдь не болезнь и не порча, так что, наконец, у меня и охота прошла бороться с этой порчей. Кончилось тем, что я чуть не поверил (а может, и в самом деле поверил), что это, пожалуй, и есть нормальное мое состояние. А сперва-то, вначале-то, сколько я муки вытерпел в этой борьбе! Я не верил, чтоб так бывало с другими, и потому всю жизнь таил это про себя как секрет. Я стыдился (даже, может быть, и теперь стыжусь); до того доходил, что ощущал какое-то тайное, ненормальное, подленькое наслажденьице возвращаться, бывало, в иную гадчайшую петербургскую ночь к себе в угол и усиленно сознавать, что вот и сегодня сделал опять гадость, что сделанного опять-таки никак не воротишь, и внутренно, тайно, грызть, грызть себя за это зубами, пилить и сосать себя до того, что горечь обращалась наконец в какую-то позорную, проклятую сладость и наконец — в решительное, серьезное наслаждение! Да, в наслаждение, в наслаждение! Я стою на том. Я потому и заговорил, что мне все хочется наверно узнать: бывают ли у других такие наслаждения? Я вам объясню: наслаждение было тут именно от слишком яркого сознания своего унижения; оттого, что уж сам чувствуешь, что до последней стены дошел; что и скверно это, но что и нельзя тому иначе быть; что уж нет тебе выхода, что уж никогда не сделаешься другим человеком; что если б даже и оставалось еще время и вера, чтоб переделаться во что-нибудь другое, то, наверно, сам бы не захотел переделываться; а захотел бы, так и тут бы ничего не сделал, потому что на самом-то деле и переделываться-то, может быть, не во что. А главное и конец концов, что все это происходит по нормальным и основным законам усиленного сознания и по инерции, прямо вытекающей из этих законов, а следственно, тут не только не переделаешься, да и просто ничего не поделаешь. Выходит, например, вследствие усиленного сознания: прав, что подлец, как будто это подлецу утешение, коль он уже сам ощущает, что он действительно подлец. Но довольно... Эх, нагородил-то, а что объяснил?.. Чем объясняется тут наслаждение? Но я объяснюсь! Я-таки доведу до конца! Я и перо затем в руки взял...Я, например, ужасно самолюбив. Я мнителен и обидчив, как горбун или карлик, но, право, бывали со мною такие минуты, что если б случилось, что мне бы дали пощечину, то, может быть, я был бы даже и этому рад. Говорю серьезно: наверно, я бы сумел отыскать и тут своего рода наслаждение, разумеется, наслаждение отчаяния, но в отчаянии-то и бывают самые жгучие наслаждения, особенно когда уж очень сильно сознаешь безвыходность своего положения. А тут при пощечине-то — да тут так и придавит сознание о том, в какую мазь тебя растерли. Главное же, как ни раскидывай, а все-таки выходит, что всегда я первый во всем виноват выхожу и, что всего обиднее, без вины виноват и, так сказать, по законам природы. Потому, во-первых, виноват, что я умнее всех, которые меня окружают. (Я постоянно считал себя умнее всех, которые меня окружают, и иногда, поверите ли, даже этого совестился. По крайней мере, я всю жизнь смотрел как-то в сторону и никогда не мог смотреть людям прямо в глаза). Потому, наконец, виноват, что если б и было во мне великодушие, то было бы только мне же муки больше от сознания всей его бесполезности. Я ведь, наверно, ничего бы не сумел сделать из моего великодушия: ни простить, потому что обидчик, может, ударил меня по законам природы, а законов природы нельзя прощать; ни забыть, потому что хоть и законы природы, а все-таки обидно. Наконец, если б даже я захотел быть вовсе невеликодушным, а напротив, пожелал бы отмстить обидчику, то я и отмстить ни в чем никому бы не мог, потому что, наверно, не решился бы что-нибудь сделать, если б даже и мог. Отчего не решился бы? Об этом мне хочется сказать два слова особо.

Learn languages from TV shows, movies, news, articles and more! Try LingQ for FREE

Part I Chapter 2 Teil I Kapitel 2 Part I Chapter 2 Partie I Chapitre 2 Deel I Hoofdstuk 2 Część I Rozdział 2 Parte I Capítulo 2 Bölüm I Bölüm 2

II

Мне теперь хочется рассказать вам, господа, желается иль не желается вам это слышать, почему я даже и насекомым не сумел сделаться. to me|||||gentlemen|whether you want|whether (with 'желается')||want to||||||||insects||managed to|to become Now I want to tell you, gentlemen, whether you like it or not, why I couldn't even become an insect. Скажу вам торжественно, что я много раз хотел сделаться насекомым. ||solemnly||||||become|an insect Но даже и этого не удостоился. |||||was But he didn't even deserve that. Клянусь вам, господа, что слишком сознавать — это болезнь, настоящая, полная болезнь. I swear||gentlemen|||realize||illness|real true|| I swear to you, gentlemen, that being too conscious is a disease, a real, complete disease. Для человеческого обихода слишком было бы достаточно обыкновенного человеческого сознания, то есть в половину, в четверть меньше той порции, которая достается на долю развитого человека нашего несчастного девятнадцатого столетия и, сверх того, имеющего сугубое несчастье обитать в Петербурге, самом отвлеченном и умышленном городе на всем земном шаре. |human|everyday life|||||ordinary||consciousness||||half||quarter||that portion|portion||is received||a share|developed|||unfortunate|nineteenth|century||in addition||having|a particular (with 'несчастье')|misfortune|to dwell||||abstract and intentional||intentional||||earthly|globe For human life, ordinary human consciousness would be too much, that is, half, a quarter less than the portion that falls to the share of a developed person of our unfortunate nineteenth century and, moreover, who has the extreme misfortune of living in Petersburg, the most abstract and deliberate city in the world. all over the globe. (Города бывают умышленные и неумышленные). ||intentional||unintentional (Cities are intentional and unintentional). Совершенно было бы довольно, например, такого сознания, которым живут все так называемые непосредственные люди и деятели. ||||||awareness|||||so-called|immediate|||figures It would be completely sufficient, for example, to have such a consciousness that all so-called direct people and actors live. Бьюсь об заклад, вы думаете, что я пишу все это из форсу, чтоб поострить насчет деятелей, да еще из форсу дурного тона гремлю саблей, как мой офицер. bet||bet|||||write||||fury||sharpen||figures||still||fuss|bad||clang|saber||| I bet you think that I am writing all this out of force to make jokes about the leaders, and even out of bad taste I am rattling my saber like my officer. Je parie que vous pensez que j'écris tout cela par force pour faire des blagues sur les chefs, et même par mauvais goût je claque mon sabre comme mon officier. Но, господа, кто же может своими же болезнями тщеславиться, да еще ими форсить?Впрочем, что ж я? ||||||||boast||||force|however||| But, gentlemen, who can boast of their own illnesses, and even force them? However, what about me? — все это делают; болезнями-то и тщеславятся, а я, пожалуй, и больше всех. |||diseases|||boast|||perhaps||| - everyone does it; illnesses and conceited, and I, perhaps, more than anyone else. Не будем спорить; мое возражение нелепо. |||||absurd Let's not argue; my objection is ridiculous. Но все-таки я крепко убежден, что не только очень много сознания, но даже и всякое сознание болезнь. |||||convinced|||||||||||| But still, I am firmly convinced that not only is there a lot of consciousness, but even all consciousness is a disease. Я стою на том. I stand on it. Оставим и это на минуту. leave|||| Let's leave that for a minute. Скажите мне вот что: отчего так бывало, что, как нарочно, в те самые, да, в те же самые минуты, в которые я наиболее способен был сознавать все тонкости «всего прекрасного и высокого», как говорили у нас когда-то, мне случалось уже не сознавать, а делать такие неприглядные деянья, такие, которые...ну да, одним словом, которые хоть и все, пожалуй, делают, но которые, как нарочно, приходились у меня именно тогда, когда я наиболее сознавал, что их совсем бы не надо делать? |||||||||deliberately||||||||||||||||realize||nuances|||||||||||||||||||unattractive|deeds|||||||||||||||how|deliberately|came||||||||realize||||||| Чем больше я сознавал о добре и о всем этом «прекрасном и высоком», тем глубже я и опускался в мою тину и тем способнее был совершенно завязнуть в ней. |||realized|||||||beautiful||noble|||||sank|||mire|||capable|||get stuck|| The more I was conscious of the good and of all this “beautiful and lofty”, the deeper I sank into my mire and the more able I was to get completely bogged down in it. Но главная черта была в том, что все это как будто не случайно во мне было, а как будто ему и следовало так быть. ||feature||||||||||||||||||||| But the main feature was that all this seemed not to be accidental in me, but as if it should have been so. Как будто это было мое самое нормальное состояние, а отнюдь не болезнь и не порча, так что, наконец, у меня и охота прошла бороться с этой порчей. |||||||state||at all|||||curse|||||||hunting|||||curse As if it was my most normal state, and by no means a disease or corruption, so that, finally, I had no desire to fight this corruption. Кончилось тем, что я чуть не поверил (а может, и в самом деле поверил), что это, пожалуй, и есть нормальное мое состояние. I ended up almost believing (or maybe I really believed) that this, perhaps, is my normal state. А сперва-то, вначале-то, сколько я муки вытерпел в этой борьбе! ||||||||endured||| But at first, at the beginning, how much torment I endured in this struggle! Я не верил, чтоб так бывало с другими, и потому всю жизнь таил это про себя как секрет. ||||||||||||kept||||| I did not believe that this happened to others, and therefore kept it to myself as a secret all my life. Я стыдился (даже, может быть, и теперь стыжусь); до того доходил, что ощущал какое-то тайное, ненормальное, подленькое наслажденьице возвращаться, бывало, в иную гадчайшую петербургскую ночь к себе в угол и усиленно сознавать, что вот и сегодня сделал опять гадость, что сделанного опять-таки никак не воротишь, и внутренно, тайно, грызть, грызть себя за это зубами, пилить и сосать себя до того, что горечь обращалась наконец в какую-то позорную, проклятую сладость и наконец — в решительное, серьезное наслаждение! |was ashamed||||||am ashamed|||reached|||||secret|abnormal|sneaky|pleasure|||||worst|Petersburg||||||||realize|||||||filth||done|||||turn||internally||||||||||suck|||||bitterness|turned to|||||shameful|cursed|sweetness||||decisive||pleasure I was ashamed (perhaps even now I am ashamed); I got to the point where I felt some kind of secret, abnormal, petty pleasure to return, sometimes, on some nastiest Petersburg night to my corner and intensely realize that today I have done something disgusting again, that again you can’t return what has been done, and inwardly, secretly, to gnaw, to gnaw at oneself for it with one's teeth, to nag and suck oneself to such an extent that the bitterness finally turned into some kind of shameful, accursed sweetness, and finally into a resolute, serious pleasure! Да, в наслаждение, в наслаждение! Yes, enjoy, enjoy! Я стою на том. I stand on it. Я потому и заговорил, что мне все хочется наверно узнать: бывают ли у других такие наслаждения? That's why I started talking because I always want to know for sure: do others have such pleasures? Я вам объясню: наслаждение было тут именно от слишком яркого сознания своего унижения; оттого, что уж сам чувствуешь, что до последней стены дошел; что и скверно это, но что и нельзя тому иначе быть; что уж нет тебе выхода, что уж никогда не сделаешься другим человеком; что если б даже и оставалось еще время и вера, чтоб переделаться во что-нибудь другое, то, наверно, сам бы не захотел переделываться; а захотел бы, так и тут бы ничего не сделал, потому что на самом-то деле и переделываться-то, может быть, не во что. |||||||||bright|||humiliation|because||||||||||||||||||||||||||||||become||||||||||||||change|||||||||||transform||||||||||||||||||transform|||||| А главное и конец концов, что все это происходит по нормальным и основным законам усиленного сознания и по инерции, прямо вытекающей из этих законов, а следственно, тут не только не переделаешься, да и просто ничего не поделаешь. ||||||||||||||enhanced||||||resulting|||||consequently|||||change|||||| Выходит, например, вследствие усиленного сознания: прав, что подлец, как будто это подлецу утешение, коль он уже сам ощущает, что он действительно подлец. ||as a result of|intensified||||scoundrel||||scoundrel|comfort|if|||||||| It turns out, for example, as a result of heightened consciousness: he is right that he is a scoundrel, as if this is a consolation for the scoundrel, since he himself already feels that he is really a scoundrel. Но довольно... Эх, нагородил-то, а что объяснил?.. |||talk|||| Чем объясняется тут наслаждение? |||pleasure Но я объяснюсь! ||explain Я-таки доведу до конца! ||bring|| Я и перо затем в руки взял...Я, например, ужасно самолюбив. ||pen||||took||||vain Then I took the pen in my hands ... For example, I am terribly proud. Я мнителен и обидчив, как горбун или карлик, но, право, бывали со мною такие минуты, что если б случилось, что мне бы дали пощечину, то, может быть, я был бы даже и этому рад. |suspicious||sensitive||hunchback||dwarf|||have been||with me||||||||||gave|slap|||||||||| Говорю серьезно: наверно, я бы сумел отыскать и тут своего рода наслаждение, разумеется, наслаждение отчаяния, но в отчаянии-то и бывают самые жгучие наслаждения, особенно когда уж очень сильно сознаешь безвыходность своего положения. |||||||||||pleasure|of course||||||||||burning|||||||realize|hopelessness||positions А тут при пощечине-то — да тут так и придавит сознание о том, в какую мазь тебя растерли. |||slap||||||crush||||||ointment||rubbed And here, with a slap in the face - yes, here the consciousness will press down on what kind of ointment they rubbed you into. Главное же, как ни раскидывай, а все-таки выходит, что всегда я первый во всем виноват выхожу и, что всего обиднее, без вины виноват и, так сказать, по законам природы. ||||spread||||||||||||||||most unfair||||||||| The main thing, no matter how you spread it, it still turns out that I am always the first to blame for everything and, what is most offensive of all, I am guilty without guilt and, so to speak, according to the laws of nature. Потому, во-первых, виноват, что я умнее всех, которые меня окружают. Because, first of all, it's my fault that I'm smarter than everyone around me. (Я постоянно считал себя умнее всех, которые меня окружают, и иногда, поверите ли, даже этого совестился. |||||||||||||||felt guilty По крайней мере, я всю жизнь смотрел как-то в сторону и никогда не мог смотреть людям прямо в глаза). Потому, наконец, виноват, что если б и было во мне великодушие, то было бы только мне же муки больше от сознания всей его бесполезности. ||||||||||magnanimity||||||||||||| Because, finally, I am to blame, because even if there was magnanimity in me, it would only be more torment for me from the consciousness of all its uselessness. Я ведь, наверно, ничего бы не сумел сделать из моего великодушия: ни простить, потому что обидчик, может, ударил меня по законам природы, а законов природы нельзя прощать; ни забыть, потому что хоть и законы природы, а все-таки обидно. ||||||||||magnanimity|||||||||||||||||||||||||||| Наконец, если б даже я захотел быть вовсе невеликодушным, а напротив, пожелал бы отмстить обидчику, то я и отмстить ни в чем никому бы не мог, потому что, наверно, не решился бы что-нибудь сделать, если б даже и мог. ||||||||magnanimous|||wished||avenge|offender||||take revenge||||||||||||dared||||||||| Отчего не решился бы? Why wouldn't you dare? Об этом мне хочется сказать два слова особо.