×

Χρησιμοποιούμε cookies για να βελτιώσουμε τη λειτουργία του LingQ. Επισκέπτοντας τον ιστότοπο, συμφωνείς στην πολιτική για τα cookies.

image

Антропология Севера: кто и как живет там, где холодно, Как изменилась жизнь на Севере в XX веке?

Как изменилась жизнь на Севере в XX веке?

Очень трудно ответить на вопрос, был ли приход на Север русских вообще и советской власти в частности благом для северных народов или несчастьем. Как часто бывает в истории, однозначного ответа здесь дать нельзя. Было и то и другое. Более или менее понятно, хорошо оно или плохо в области материальной. Скорее хорошо. Уже в XIX веке русские власти помогали местному населению в голодные годы, и образ жизни, когда коренные жители голодали практически каждую весну, потому что припасов не хватало, постепенно забывался. К середине ХХ века голод окончательно ушел в прошлое — во всяком случае, до начала 90-х годов ХХ века.

Например, голод в 1931–1932 годах на Украине был искусственно создан, искусственно организован. А на Севере, наоборот, старались максимально людей подкормить, снабдить, привезти еду, помочь тем, кому нечего есть. И потом, сам факт введения более современных способов охоты, рыбалки и т. п. оставил голод позади. Это длилось, наверное, весь ХХ век, за исключением периода с 1991 по 1993 год, когда в некоторых районах Севера люди действительно голодали. Не так голодали, конечно, как в XIX веке, когда от голода вымирали, бывало, целые стойбища.

Продукты возили по Северному морскому пути, это называлось «северный завоз»: каждый раз, когда открывалась навигация, на Север приходили суда, разгружались в портах и завозили и еду, и всякие промышленные товары. Все, что может потребоваться на год вперед. Эта система рухнула в 1990–1991 годах, но потом она восстановилась, сейчас там снова снабжение вполне нормальное. Но на другом уже принципе: это в основном частная торговля.

Благом стала и современная медицина, современное представление о гигиене. Ушли в прошлое многие болезни, увеличилась продолжительность жизни, существенно сократилась детская смертность. Для многих людей благом стала и новая система образования. По всему Северу открылись школы, многие языки получили письменность, некоторые — собственную литературу (чаще всего поэзию). Появились люди с высшим образованием. Это все, конечно, хорошо.

Когда я говорю о литературе народов Севера, нужно понимать, что эта литература началась очень поздно, потому что до введения письменности для народов Севера — а это произошло в 30-е годы ХХ века — у этих народов был очень развит фольклор, устная литература. А письменность была введена сначала для школы как некоторая основа для школьного образования. И поэтому первые книги, которые издавались по этой новой орфографии, этими буквами, были книги учебные. И потом постепенно началась переводная литература.

Переводили с русского на национальные языки (например, Пушкина), всякого рода политические речи; рассказы о Ленине, о Сталине тоже были переведены на все языки. В более позднее время эта литература начала развиваться уже как оригинальная литература. То есть сами эти народы Севера, получившие образование, стали писать. Некоторые, как Юрий Рытхэу, например, писали по-русски, а другие начали писать и на национальных языках. Чаще всего это были поэтические сборники.

Бурное развитие промышленности и транспорта на Севере начиная с 1950-х годов. Появление современных городов, промышленного производства, самолетов, вертолетов. Несколько позже — снегоходов, автомобилей и мобильных телефонов, кое-где — интернета. Это все, конечно, благо. Но была у этих процессов и обратная сторона. Это новое вводилось довольно жесткими и часто жестокими методами, свойственными советской власти вообще. Я назову лишь некоторые, наиболее вопиющие истории. Первая — это борьба с шаманами.

Здесь можно сделать отступление относительно того, как относилась пришедшая на Север русская (и не только русская) власть к местным религиям, к шаманизму. Начиная с XVIII века, но особенно в XIX — начале ХХ века были разнообразные попытки обращения коренного населения в православие — со стороны русских. Но, кроме некоторых эпизодов, в значительной степени священники относились к этому довольно формально. Они наезжали на какую-то территорию, чохом всех крестили, всем выдавали по крестику на шею, а в некоторых случаях в качестве бонуса — по ярко-красной рубашке. Ради этой рубашки, ради этого крестика, конечно, к ним стекались жители со всей окрестной тундры и всей окрестной тайги. А через несколько лет священники снова приезжали — и иногда те же самые люди являлись за следующей рубашкой, за следующим крестиком. Это все описано в литературе не без юмора: в значительной степени это была формальность.

В советское время шаманы считались служителями культа и преследовались с самого начала советской власти наряду со священниками всех религий. Их арестовывали, сажали в лагеря и тюрьмы или просто расстреливали. С точки зрения советской власти, шаманы были обманщиками, дармоедами, которые не работали, а только дурили народ.

Но, как мы уже говорили, настоящий шаман ведь не может по своей воле перестать быть шаманом: это дар. Я в 70-е годы прошлого века знал на Чукотке одного человека, который в прошлом был шаманом, но затем заставил себя оставить это ремесло. Иногда он созывал односельчан и показывал им такие нехитрые фокусы: например, просил крепко связать его веревкой и потом погасить свет. И через пару минут, когда свет зажигали, он сидел развязанный и иронически крутил эту веревку на пальце. Таким образом, он все-таки не до конца задавил в себе этот дар и одновременно избежал обвинений в шаманстве, избежал преследований.

Но ведь в традиционном обществе шаман играл огромную роль. Он и лекарь, и утешитель, и авторитетный лидер в трудных ситуациях. К нему шли за помощью, за советом. Когда шаманов не стало, сообщества коренного населения оказались без защиты, без поддержки. И очень часто — без лидеров.

Еще одна сторона деятельности советской власти — это насильственный перевод кочевого и полукочевого населения на оседлость и связанные с этим насильственные переселения. Как и все остальное, это делалось с самыми благими намерениями. Отдаленные поселки закрывали, жителей перевозили на новые, более удобные, с точки зрения новой власти, места. Например, поселок Уназик на Чукотке, где жили эскимосы, морские охотники, перевезли с продуваемой всеми ветрами галечной косы в удобную тихую бухту, гораздо ближе к районному центру. Построили там хорошие деревянные дома вместо традиционных эскимосских полуземлянок. Ну, казалось бы, все хорошо? Да, но в эту бухту не заходили морские звери — моржи и тюлени. Охотникам нечего было там делать. А идти по льду много километров до старых охотничьих мест было тяжело и долго. То есть эскимосские мужчины, прирожденные морские охотники, потеряли возможность охотиться. А это значит, что они потеряли смысл жизни. То, что испокон веку считалось мужской работой, вдруг оказалось никому не нужно. Нетрудно вообразить себе социальные последствия этой перемены.

С переселением и укрупнением поселков связано введение школьной системы, а с середины 50-х годов прошлого века — системы интернатов. На Севере, как и по всей стране, была введена система обязательного среднего образования. Но поскольку в каждом поселке открывать среднюю школу было бы слишком дорого, такие школы открывались только в крупных населенных пунктах, куда привозили детей из более мелких поселков и из тундры. Опять мы вынуждены сказать, что хорошее намерение — дать детям образование — разбивалось о то, как именно это делалось.

Советская власть понимала идею обязательного образования не как обязанность государства предоставить всем детям возможность учиться, а как обязанность всех родителей отдать детей в школу. Это ведь очень большая разница — чья именно обязанность и в чем она состоит. Если родители не хотели отдавать детей в школу, детей отбирали у них силой. Мне приходилось много раз слышать душераздирающие рассказы о том, как в стойбище прилетал военный вертолет, солдаты вылавливали детей по домам и силой забирали в школу. Кого-то прятали под шкурами, но не спрятали. Кого-то, наоборот, спрятали так, что его не нашли и он в тот год избежал насильственного увоза в школу. Шок, рыдания, многомесячный стресс у детей, особенно маленьких. Можно себе представить, с каким настроением эти дети приходили в школу.

Справедливости ради нужно отметить, что вот это насилие, когда в светлое будущее тянут против воли, было в те годы характерно не только для Советского Союза. Очень похожие истории приходилось читать и про Австралию, и про Аляску 1960-х годов, где правительства точно так же вели себя по отношению к коренному населению. Но только в Австралии это были грузовики, а не вертолеты, в которых насильственно увозили детей.

Как минимум два поколения — поколение людей, рожденных в 1920–30-х годах, и следующее, — на жизнь которых выпали эти перемены, могут с полным основанием считаться потерянными поколениями. Они первыми столкнулись со всеми социальными проблемами современного общества, о которых их предки и не подозревали.

Как относились местные жители к этим новшествам? Поначалу многие охотно принимали идеи, принесенные новой властью, — по крайней мере, в начале и середине 1920-х годов было именно так. Публикации этого периода полны рассказов о том, с каким энтузиазмом жители Чукотки и Камчатки (да и всего Севера) встретили новую идеологию. Отчасти это объяснялось тем, что социалистические и коммунистические идеи были, как минимум в теории, сходны с представлениями коренного населения о мире. Традиционные для охотников, рыболовов и оленеводов идеи коллективного труда, взаимопомощи и отсутствие представлений о частной собственности на землю и на природные ресурсы оказались созвучны тому, что проповедовала новая власть.

Вот две цитаты из дневника участника экспедиции на Камчатку 1936–1937 годов: «Русские говорят, что все люди равны, не важно, коряки, камчадалы или корейцы. Именно так наши предки всегда и считали». Или другая цитата: «Новая русская власть правильно говорит! Они говорят то же, что всегда говорили наши люди. Что тундра, тайга, птицы, рыбы принадлежат всем».

Но сегодня мы знаем, конечно, что эти идеи всеобщего равенства навсегда остались на бумаге и в лозунгах. Что никакого равенства советской власти построить не удалось. Да и невозможно это — чтобы все были равны. Мы сегодня знаем, что все это было со стороны власти в лучшем случае добровольным самообманом. Ну а в худшем — просто циническим обманом. Но коренное население Севера 1920-х годов, конечно, этого не знало и знать не могло.

Когда последствия нововведений стали более или менее ясны, по Северу начались восстания против советской власти. Самое известное из них — Казымское, длившееся с 1931 по 1934 год. Это север Западной Сибири, бассейн реки Казым, места расселения хантов. Главной причиной Казымского восстания было изменение размеров и принципов налогообложения. На Обь-Иртышском Севере в начале 1930-х годов были введены новые налоги. Их нужно было выплачивать рыбой, пушниной и оленями. Для тех, кто побогаче — прежде всего это были шаманы и «кулаки», — эти налоги были непомерно высокими. Они превышали экономические и физические возможности хозяйств и были непонятны коренному населению. При этом сроки сдачи налогов были очень жесткие. Невыплатившим налог или выплатившим его не в срок угрожали судом, конфискацией имущества и высылкой из мест исконного проживания. Сдав государству требуемых оленей, сами ханты оставались фактически без средств к существованию.

Другой причиной восстания явился принудительный сбор детей для обучения в школе-интернате. В начале 1930-х годов практически все население казымской территории вело кочевой образ жизни. Была построена школа-интернат, где дети могли бы жить в течение учебного года на государственном обеспечении, обучаясь грамоте. Предполагалось, что сначала будут привлекать детей-сирот и детей бедноты. Однако в том же году вышло постановление о всеобщем обязательном начальном обучении детей Севера. Администрация начала собирать детей, по всей тундре направлялись вербовщики. Местное население встретило их в штыки. Никто не соглашался отдавать детей в школу.

Отрыв ребенка от семьи воспринимался местным населением как взятие ребенка в заложники. При этом окружной отдел народного образования требовал сводок о выполнении постановления. Методы были простые. Например, по указанию председателя Казымского совета у двух жителей в качестве залога, что они отдадут детей в школу, отобрали ружья. Семьи в этом случае обрекались на голод. В результате у населения сформировалось отрицательное отношение и к школе, и к образованию. Постепенно пассивное сопротивление перешло в вооруженное, длилось это четыре года и закончилось посылкой в район войск НКВД, с которыми местные охотники пытались сражаться, но слишком неравны были силы и вооружение.

Да, школьное образование — это, конечно, хорошо, но методы, которыми оно внедрялось, были довольно сомнительные. То же самое и в других областях. Появление современных предприятий (прежде всего нефте- и газодобывающих), строительство современных портов — тоже, с одной стороны, хорошо. А с другой — не всегда понятно, как могут ужиться традиционные формы деятельности народов Севера — рыбалка, охота, оленеводство — с современным производством. На языке современной науки процесс, который шел на Севере в 1920-е и 1980-е годы, называется насильственной модернизацией. Аналогичные примеры есть по всему миру — и нигде эта насильственная модернизация не приводила ни к чему хорошему.

Таким вот непростым был для Севера ХХ век. Но, впрочем, он был непростым не только для Севера, но и для всей нашей страны, да и для всего мира, пожалуй, тоже.

Теперь немного о современности. За последние 70 лет Сибирь, Север и Арктика получили мощный толчок к промышленному развитию. Сегодня из 15 российских городов с населением более миллиона человек четыре находятся в Сибири: Новосибирск, Екатеринбург, Омск и Красноярск. Из семи самых крупных городов, которые находятся за полярным кругом, только город Тромсё находится в Норвегии, а остальные шесть — в России. Это Мурманск, Норильск, Воркута, Апатиты, Североморск и Салехард. В Арктической зоне Российской Федерации производится продукция, которая обеспечивает примерно 11 % национального дохода и примерно 22 % объема российского экспорта, притом что доля людей, которые живут на этой территории, менее 2 %. В основном это, конечно, происходит за счет добычи нефти и газа.

Я говорил в первой лекции, что в Арктической зоне живет приблизительно 2,5 миллиона человек. Из них коренных малочисленных народов — примерно 7 %. То есть подавляющее большинство населения Севера — это не коренное население, а какое-то другое.

Социальные науки изучают в Арктике именно людей, население Севера. Что это за люди? Ответ на этот вопрос за последние полсотни лет сильно изменился. Во второй половине XIX и почти весь ХХ век объектом североведения были культуры коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока, то есть это была более или менее чистая этнография. Задачей этнографов-североведов было описать эти народы и их культуры: как они живут, как пасут оленей, как охотятся и рыбачат, во что одеваются, что едят, во что верят, на каких языках разговаривают. Мы знаем о традиционных культурах народов Севера очень много.

Не много шансов найти сегодня в тайге или в тундре такие группы, которые бы по-прежнему одевались исключительно в шкуры, жили исключительно в чумах, питались только рыбой, которую сами выловили, и верили исключительно в духов местности. За более чем сто лет ситуация изменилась кардинальным образом — изменился, соответственно, и объект исследования североведов. Когда современный социальный антрополог едет в северное поле, он едет не изучать жизнь коренного населения, как его научные предшественники, этнографы начала и середины ХХ века. Объектом североведения сегодня являются все люди, живущие на Севере. Их изучают в социальном, социально-экономическом, социально-политическом, социокультурном плане. Важно, что люди ведь живут не в безвоздушном пространстве: они что-то едят, что-то носят, что-то покупают в магазинах. Они перемещаются: пешком или на машинах, на самолетах или на вертолетах. Они обогреваются, освещают свои жилища, звонят по телефону, заказывают товары по интернету. Они, иначе говоря, живут в тесном контакте с миром вещей. Они окружены сетями — электрическими, водопроводными, отопительными, транспортными, телефонными, социальными.

Эта паутина сетей и связей носит в социальной антропологии название инфраструктуры. Так что североведы сегодня изучают живущих на Севере людей в их постоянном и непрерывном взаимодействии с инфраструктурой. Но даже если северовед соберется описывать современную жизнь сегодняшней группы коренного населения, ему вряд ли удастся ее описать, если он не будет обращать внимание на тот контекст, на то окружение, в котором эта группа живет. А этим окружением для коренного населения как раз и является другое население, с которым оно живет бок о бок. Коренные и приезжие живут в одних и тех же поселках, вместе работают — а чаще, увы, вместе не имеют работы. Они женятся друг на друге, они вместе ходят на охоту. Как можно описать жизнь одной группы, если игнорировать тех, в окружении которых она живет?

Акцент при анализе различных аспектов жизни Севера делается на современности, а не на прошлом. Ну тут тоже интересный вопрос: а с какого момента начинается современность? Точную дату, конечно, определить нельзя, она будет разной для разных наук и для разных вопросов. Можно выбрать более или менее удобную и полезную точку отсчета. Например, если речь идет о современной истории Севера, наверное, удобно в качестве начала современности взять 1920-е годы. Примерно сто лет. Если нас интересует экономика, наверное, лучше взять 1950-е или, может быть, даже 1980-е годы.

В любом случае, североведы не занимаются тем, что называется музейной этнографией, или тем, что называют «этнографическое настоящее». Это очень интересный термин. Это когда мы пишем об объекте в настоящем времени — даже если этого объекта уже не существует. Например, мы пишем: «Чукчи живут в чумах, пасут оленей, носят меховую одежду и едят сырое мясо». Эта культура чукчей, описанная Богоразом в начале ХХ века, воспринимается как неизменная, застывшая. У такого подхода есть, конечно, плюсы. Ну, например, он не дает стареть этнографической классике и мы по-прежнему с интересом читаем описания жизни чукчей у Богораза. Или описания жизни юкагиров у Иохельсона . Но этот подход теперь уже не в моде. Мы уже не пишем о чукчах как о людях столетней давности. Мы описываем их современную жизнь. Для социальных антропологов и для североведов в частности нормально рассматривать многочисленные изменения экономической, этнической, языковой, религиозной и так далее жизни в терминах трансформации. То есть в терминах изменений — а не в терминах упадка и разрушения. Что это значит?

Сегодня много говорят о разрушении, упадке, гибели культур и языков коренного населения. Но ведь это значит, что мы молчаливо предполагаем, что в прошлом эти культуры были чистыми, неразрушенными. А это значит, что мы неосознанно предполагаем, что не было контактов. Что культуры герметичны. Что они когда-то были изолированы одна от другой, а вот потом только начали смешиваться и портиться. Это, конечно, не так. Народы и культуры всегда общались между собой, всегда заимствовали что-то одна у другой и всегда менялись. То есть изменения культур, изменения языков на самом деле норма. Этот подход и принят в современной науке. Изменения рассматриваются как норма. Иначе говоря, пока культура меняется, она жива. А вот если она перестает меняться — это плохой знак.

Ну и наконец, для всех североведов их исследования прочно стоят на материале, собранном в поле. Огромная Сибирь, огромная Арктика у нас буквально на заднем дворе. Было бы странно этим не воспользоваться.

Иногда приходится слышать, что этнография кончилась. Что на Севере больше не осталось того, что было бы интересно изучать. Это полная ерунда. Да, традиционных культур коренного населения, какими они были в XIX веке, больше нет. Но зато появилось огромное количество новых тем. В Арктике, на Севере, в Сибири за последние сто лет возникли очень сложные человеческие сообщества, сложные интересные связи, разбираться в которых — большое удовольствие.

В качестве примера таких интересных человеческих отношений и связей, которые исследует современное североведение, можно привести, например, проект, который недавно был выполнен в Европейском университете вместе с Дальневосточным федеральным университетом. Это проект, посвященный тому, как устроена неформальная экономика Сибири. На языке закона это называется браконьерством; то, что с точки зрения правил может преследоваться по закону, но с точки зрения жителей конкретного поселка совершенно не является никаким нарушением, потому что они всегда этим занимались.

Все четыре поселка, в которых проводилось это исследование, не названы. Более того, они замаскированы так, чтобы их невозможно было определить. Потому что, как вы понимаете, результаты этого исследования вполне могут быть использованы в качестве оснований для всякого рода карательных мер.

Речь касалась лесозаготовок, золотопромышленности, рыбной ловли и охоты на пушных зверей. Все четыре пункта достаточно острые и сложные. Но результаты, которые были получены, очень интересные. Оказалось, что люди совсем не так, как закон, трактуют понятия разрешенного и запрещенного. По закону это нельзя, а с точки зрения того, что называется «обычное право», это можно и нужно делать. По закону это уголовно наказуемое деяние, а с точки зрения живущих там людей, это совершенно нормальное действие. Бывает и наоборот: с точки зрения людей, это запрещено, а закон это игнорирует и никак не отмечает.

Или еще могу привести один пример. Последние три года мы занимались исследованиями социальных аспектов Северного морского пути. Это условная линия, которая проведена примерно от Мурманска через весь Северный Ледовитый океан, через Берингов пролив и на юг до Владивостока, по которой в летнее время возят грузы. Естественно, мы не занимались самими этими грузоперевозками. Нас интересовало, как люди, живущие на побережье Северного Ледовитого океана, в городках и поселках, которые называются «опорные точки Северного морского пути», относятся к перспективам развития Северного морского пути, которое, может быть, произойдет в связи с глобальным потеплением. Если льды Северного Ледовитого океана окажутся не такими матерыми и не такими многолетними, какими они были до сих пор, это может означать, что морские перевозки по Северному морскому пути могут осуществляться круглый год без применения особо мощных ледоколов. А это значит, что дорога, например, из Европы в Азию окажется почти в два раза короче, чем эта дорога вокруг Азии и через Суэцкий канал.

Это выгодно, потому что транспорт идет быстрее. В связи с этим сейчас очень много говорят о развитии будущей инфраструктуры Северного морского пути. А нам было интересно, как люди относятся к перспективам этого развития.

Learn languages from TV shows, movies, news, articles and more! Try LingQ for FREE

Как изменилась жизнь на Севере в XX веке? |changed|||||| Wie hat sich das Leben im Norden im 20. Jahrhundert verändert? How has life changed in the North in the 20th century? Comment la vie dans le Nord a-t-elle changé au cours du 20e siècle ? Come è cambiata la vita nel Nord nel XX secolo? Hoe veranderde het leven in het Noorden in de 20e eeuw? Jak zmieniło się życie na Północy w XX wieku? 20世纪北方的生活发生了怎样的变化?

Очень трудно ответить на вопрос, был ли приход на Север русских вообще и советской власти в частности благом для северных народов или несчастьем. ||||||||||||||||in particular|a blessing||||| It is very difficult to answer the question whether the arrival of Russians in the North in general and Soviet power in particular was a boon for the northern peoples or a misfortune. Il est très difficile de répondre à la question de savoir si l'arrivée des Russes en général et du pouvoir soviétique en particulier a été une bénédiction ou un malheur pour les peuples du Nord. Как часто бывает в истории, однозначного ответа здесь дать нельзя. As is often the case in history, no unambiguous answer can be given here. Было и то и другое. It was both. Более или менее понятно, хорошо оно или плохо в области материальной. It is more or less clear whether it is good or bad in the realm of the material. Скорее хорошо. More like good. Уже в XIX веке русские власти помогали местному населению в голодные годы, и образ жизни, когда коренные жители голодали практически каждую весну, потому что припасов не хватало, постепенно забывался. ||||||||||||||||the indigenous||were hungry|||||||||| Already in the XIX century Russian authorities helped the local population during the famine years, and the way of life, when the natives starved almost every spring because there were not enough supplies, was gradually forgotten. К середине ХХ века голод окончательно ушел в прошлое — во всяком случае, до начала 90-х годов ХХ века. ||the ||||||||||||||| By the mid-twentieth century, hunger was finally a thing of the past - at least until the early 1990s.

Например, голод в 1931–1932 годах на Украине был искусственно создан, искусственно организован. |||||||artificially|||organized For example, the famine in 1931-1932 in Ukraine was artificially created, artificially organized. А на Севере, наоборот, старались максимально людей подкормить, снабдить, привезти еду, помочь тем, кому нечего есть. |||||||to feed (with extra food)|to supply||||||| And in the North, on the contrary, they tried to feed people as much as possible, to supply them, to bring food, to help those who had nothing to eat. И потом, сам факт введения более современных способов охоты, рыбалки и т. п. оставил голод позади. |||||||||fishing|||||| And then, the very fact that the introduction of more modern ways of hunting, fishing, etc. left hunger behind. Это длилось, наверное, весь ХХ век, за исключением периода с 1991 по 1993 год, когда в некоторых районах Севера люди действительно голодали. This lasted probably the entire twentieth century, except for the period from 1991 to 1993, when people in some parts of the North were really starving. Не так голодали, конечно, как в XIX веке, когда от голода вымирали, бывало, целые стойбища. ||were starving|||||||||||| Not so hungry, of course, as in the XIX century, when whole herds died of starvation.

Продукты возили по Северному морскому пути, это называлось «северный завоз»: каждый раз, когда открывалась навигация, на Север приходили суда, разгружались в портах и завозили и еду, и всякие промышленные товары. |||along the northern|by sea||||||||||the navigation|||||||in the ports|||||||| Food was transported by the Northern Sea Route, it was called "northern importation": every time the navigation opened, ships came to the North, unloaded in ports and brought food and all kinds of industrial goods. Все, что может потребоваться на год вперед. Эта система рухнула в 1990–1991 годах, но потом она восстановилась, сейчас там снова снабжение вполне нормальное. Но на другом уже принципе: это в основном частная торговля. ||||||||private|

Благом стала и современная медицина, современное представление о гигиене. Modern medicine and the modern concept of hygiene have also been a boon. Ушли в прошлое многие болезни, увеличилась продолжительность жизни, существенно сократилась детская смертность. Для многих людей благом стала и новая система образования. По всему Северу открылись школы, многие языки получили письменность, некоторые — собственную литературу (чаще всего поэзию). Schools were opened throughout the North, many languages were given a written language, and some had their own literature (most often poetry). Появились люди с высшим образованием. Это все, конечно, хорошо.

Когда я говорю о литературе народов Севера, нужно понимать, что эта литература началась очень поздно, потому что до введения письменности для народов Севера — а это произошло в 30-е годы ХХ века — у этих народов был очень развит фольклор, устная литература. А письменность была введена сначала для школы как некоторая основа для школьного образования. And writing was introduced first for school as some basis for schooling. И поэтому первые книги, которые издавались по этой новой орфографии, этими буквами, были книги учебные. And so the first books that were published in this new orthography, in these letters, were educational books. И потом постепенно началась переводная литература.

Переводили с русского на национальные языки (например, Пушкина), всякого рода политические речи; рассказы о Ленине, о Сталине тоже были переведены на все языки. They translated from Russian into national languages (for example, Pushkin), all kinds of political speeches; stories about Lenin, about Stalin were also translated into all languages. В более позднее время эта литература начала развиваться уже как оригинальная литература. In later times this literature began to develop already as original literature. То есть сами эти народы Севера, получившие образование, стали писать. Некоторые, как Юрий Рытхэу, например, писали по-русски, а другие начали писать и на национальных языках. Чаще всего это были поэтические сборники.

Бурное развитие промышленности и транспорта на Севере начиная с 1950-х годов. Rapid development of industry and transportation in the North since the 1950s. Появление современных городов, промышленного производства, самолетов, вертолетов. Несколько позже — снегоходов, автомобилей и мобильных телефонов, кое-где — интернета. Это все, конечно, благо. Но была у этих процессов и обратная сторона. Это новое вводилось довольно жесткими и часто жестокими методами, свойственными советской власти вообще. Я назову лишь некоторые, наиболее вопиющие истории. Первая — это борьба с шаманами.

Здесь можно сделать отступление относительно того, как относилась пришедшая на Север русская (и не только русская) власть к местным религиям, к шаманизму. Here we can make a digression regarding the attitude of the Russian (and not only Russian) authorities that came to the North to local religions, to shamanism. Ici, nous pouvons faire une digression sur la façon dont les autorités russes (et pas seulement russes) venues au Nord ont traité les religions locales, le chamanisme. Начиная с XVIII века, но особенно в XIX — начале ХХ века были разнообразные попытки обращения коренного населения в православие — со стороны русских. Но, кроме некоторых эпизодов, в значительной степени священники относились к этому довольно формально. But, apart from a few episodes, to a large extent the priests treated it rather formally. Они наезжали на какую-то территорию, чохом всех крестили, всем выдавали по крестику на шею, а в некоторых случаях в качестве бонуса — по ярко-красной рубашке. They would hit some territory, baptize everyone, give everyone a cross around their neck, and in some cases, as a bonus, a bright red shirt. Ils ont couru sur un territoire, ont baptisé tout le monde avec un chokh, ont donné à chacun une croix autour du cou et, dans certains cas, en prime, une chemise rouge vif. Ради этой рубашки, ради этого крестика, конечно, к ним стекались жители со всей окрестной тундры и всей окрестной тайги. For the sake of this shirt, for the sake of this cross, of course, people from all the surrounding tundra and all the surrounding taiga flocked to them. Pour l'amour de cette chemise, pour l'amour de cette croix, bien sûr, des gens de toute la toundra environnante et de toute la taïga environnante ont afflué vers eux. А через несколько лет священники снова приезжали — и иногда те же самые люди являлись за следующей рубашкой, за следующим крестиком. And after a few years, the priests would come again - and sometimes the same people would show up for the next shirt, the next cross. Это все описано в литературе не без юмора: в значительной степени это была формальность. This is all described in the literature not without humor: it was largely a formality.

В советское время шаманы считались служителями культа и преследовались с самого начала советской власти наряду со священниками всех религий. During the Soviet era, shamans were considered cult servants and were persecuted from the very beginning of Soviet rule, along with priests of all religions. À l'époque soviétique, les chamans étaient considérés comme des cultistes et ont été persécutés dès le début du pouvoir soviétique, ainsi que les prêtres de toutes les religions. Их арестовывали, сажали в лагеря и тюрьмы или просто расстреливали. They were arrested, put in camps and prisons, or simply shot. С точки зрения советской власти, шаманы были обманщиками, дармоедами, которые не работали, а только дурили народ.

Но, как мы уже говорили, настоящий шаман ведь не может по своей воле перестать быть шаманом: это дар. Я в 70-е годы прошлого века знал на Чукотке одного человека, который в прошлом был шаманом, но затем заставил себя оставить это ремесло. I knew a man in Chukotka in the 1970s who had been a shaman in the past, but then forced himself to leave the craft. Иногда он созывал односельчан и показывал им такие нехитрые фокусы: например, просил крепко связать его веревкой и потом погасить свет. Sometimes he would call the villagers and show them such simple tricks: for example, he would ask them to tie him tightly with a rope and then turn off the lights. Parfois, il appelait ses concitoyens et leur montrait des trucs aussi simples : par exemple, il leur demandait de l'attacher étroitement avec une corde, puis d'éteindre la lumière. И через пару минут, когда свет зажигали, он сидел развязанный и иронически крутил эту веревку на пальце. And a couple minutes later, when the lights were turned on, he was sitting untied and ironically twirling that rope on his finger. Et après quelques minutes, lorsque la lumière a été allumée, il s'est assis délié et a ironiquement tordu cette corde sur son doigt. Таким образом, он все-таки не до конца задавил в себе этот дар и одновременно избежал обвинений в шаманстве, избежал преследований.

Но ведь в традиционном обществе шаман играл огромную роль. Он и лекарь, и утешитель, и авторитетный лидер в трудных ситуациях. К нему шли за помощью, за советом. People came to him for help, for advice. Когда шаманов не стало, сообщества коренного населения оказались без защиты, без поддержки. И очень часто — без лидеров.

Еще одна сторона деятельности советской власти — это насильственный перевод кочевого и полукочевого населения на оседлость и связанные с этим насильственные переселения. Another aspect of the activities of the Soviet authorities was the forced conversion of nomadic and semi-nomadic populations to sedentarization and related forced resettlements. Un autre aspect des activités du gouvernement soviétique est le transfert forcé de la population nomade et semi-nomade à la vie sédentaire et les réinstallations forcées qui y sont associées. Как и все остальное, это делалось с самыми благими намерениями. Like everything else, it was done with the best of intentions. Отдаленные поселки закрывали, жителей перевозили на новые, более удобные, с точки зрения новой власти, места. Например, поселок Уназик на Чукотке, где жили эскимосы, морские охотники, перевезли с продуваемой всеми ветрами галечной косы в удобную тихую бухту, гораздо ближе к районному центру. Par exemple, le village d'Unazik en Tchoukotka, où vivaient les Esquimaux, chasseurs de la mer, a été transporté d'une broche de galets soufflée par tous les vents vers une baie tranquille et confortable, beaucoup plus proche du centre régional. Построили там хорошие деревянные дома вместо традиционных эскимосских полуземлянок. Ils y ont construit de bonnes maisons en bois au lieu des traditionnelles semi-pirogues esquimaudes. Ну, казалось бы, все хорошо? Да, но в эту бухту не заходили морские звери — моржи и тюлени. Oui, mais les animaux marins ne sont pas entrés dans cette baie - les morses et les phoques. Охотникам нечего было там делать. А идти по льду много километров до старых охотничьих мест было тяжело и долго. То есть эскимосские мужчины, прирожденные морские охотники, потеряли возможность охотиться. А это значит, что они потеряли смысл жизни. Which means they've lost the meaning of life. То, что испокон веку считалось мужской работой, вдруг оказалось никому не нужно. What had been considered a man's job for centuries suddenly turned out to be of no use to anyone. Нетрудно вообразить себе социальные последствия этой перемены.

С переселением и укрупнением поселков связано введение школьной системы, а с середины 50-х годов прошлого века — системы интернатов. На Севере, как и по всей стране, была введена система обязательного среднего образования. Но поскольку в каждом поселке открывать среднюю школу было бы слишком дорого, такие школы открывались только в крупных населенных пунктах, куда привозили детей из более мелких поселков и из тундры. But since it would be too expensive to open a secondary school in every settlement, such schools were opened only in large settlements, where children were brought from smaller settlements and from the tundra. Опять мы вынуждены сказать, что хорошее намерение — дать детям образование — разбивалось о то, как именно это делалось. Again we have to say that the good intention - to educate children - was shattered by how exactly it was done.

Советская власть понимала идею обязательного образования не как обязанность государства предоставить всем детям возможность учиться, а как обязанность всех родителей отдать детей в школу. Это ведь очень большая разница — чья именно обязанность и в чем она состоит. It's a very big difference whose responsibility it is and what it is. Если родители не хотели отдавать детей в школу, детей отбирали у них силой. Мне приходилось много раз слышать душераздирающие рассказы о том, как в стойбище прилетал военный вертолет, солдаты вылавливали детей по домам и силой забирали в школу. Many times I have heard heartbreaking stories about how a military helicopter flew into the camp, soldiers fished the children out of their homes and took them to school by force. Кого-то прятали под шкурами, но не спрятали. Someone was hidden under the skins, but not hidden. Quelqu'un était caché sous les peaux, mais pas caché. Кого-то, наоборот, спрятали так, что его не нашли и он в тот год избежал насильственного увоза в школу. Some, on the contrary, were hidden so that they were not found and escaped being forcibly taken away to school that year. Шок, рыдания, многомесячный стресс у детей, особенно маленьких. Можно себе представить, с каким настроением эти дети приходили в школу. You can imagine the mood with which these children came to school.

Справедливости ради нужно отметить, что вот это насилие, когда в светлое будущее тянут против воли, было в те годы характерно не только для Советского Союза. To be fair, it should be noted that this violence, when the bright future was being pulled against one's will, was not only characteristic of the Soviet Union in those years. En toute justice, il convient de noter que cette violence, lorsqu'ils sont entraînés contre leur gré vers un avenir meilleur, n'était pas seulement typique de l'Union soviétique à cette époque. Очень похожие истории приходилось читать и про Австралию, и про Аляску 1960-х годов, где правительства точно так же вели себя по отношению к коренному населению. I've read very similar stories about Australia and Alaska in the 1960s, where governments behaved in exactly the same way towards the indigenous population. Но только в Австралии это были грузовики, а не вертолеты, в которых насильственно увозили детей.

Как минимум два поколения — поколение людей, рожденных в 1920–30-х годах, и следующее, — на жизнь которых выпали эти перемены, могут с полным основанием считаться потерянными поколениями. At least two generations - the generation of people born in the 1920s and 30s and the next - who have been affected by these changes can justifiably be considered lost generations. Они первыми столкнулись со всеми социальными проблемами современного общества, о которых их предки и не подозревали. They were the first to encounter all the social problems of modern society that their ancestors were unaware of.

Как относились местные жители к этим новшествам? Поначалу многие охотно принимали идеи, принесенные новой властью, — по крайней мере, в начале и середине 1920-х годов было именно так. Публикации этого периода полны рассказов о том, с каким энтузиазмом жители Чукотки и Камчатки (да и всего Севера) встретили новую идеологию. Отчасти это объяснялось тем, что социалистические и коммунистические идеи были, как минимум в теории, сходны с представлениями коренного населения о мире. This was partly because socialist and communist ideas were, at least in theory, similar to indigenous ideas about the world. Традиционные для охотников, рыболовов и оленеводов идеи коллективного труда, взаимопомощи и отсутствие представлений о частной собственности на землю и на природные ресурсы оказались созвучны тому, что проповедовала новая власть. Traditional for hunters, fishermen and reindeer herders ideas of collective labor, mutual assistance and lack of ideas about private ownership of land and natural resources were in line with what the new authorities preached. Les idées traditionnelles des chasseurs, des pêcheurs et des éleveurs de rennes sur le travail collectif, l'entraide et le manque d'idées sur la propriété privée des terres et des ressources naturelles se sont avérées en accord avec ce que le nouveau gouvernement prêchait.

Вот две цитаты из дневника участника экспедиции на Камчатку 1936–1937 годов: «Русские говорят, что все люди равны, не важно, коряки, камчадалы или корейцы. Here are two quotes from the diary of a participant of the 1936-1937 expedition to Kamchatka: "Russians say that all people are equal, no matter whether they are Koryaks, Kamchadals or Koreans. Именно так наши предки всегда и считали». Или другая цитата: «Новая русская власть правильно говорит! Or another quote, "The new Russian authorities are right! Они говорят то же, что всегда говорили наши люди. Что тундра, тайга, птицы, рыбы принадлежат всем».

Но сегодня мы знаем, конечно, что эти идеи всеобщего равенства навсегда остались на бумаге и в лозунгах. Что никакого равенства советской власти построить не удалось. Да и невозможно это — чтобы все были равны. Мы сегодня знаем, что все это было со стороны власти в лучшем случае добровольным самообманом. Ну а в худшем — просто циническим обманом. Но коренное население Севера 1920-х годов, конечно, этого не знало и знать не могло.

Когда последствия нововведений стали более или менее ясны, по Северу начались восстания против советской власти. When the consequences of the innovations became more or less clear, uprisings against Soviet power began across the North. Самое известное из них — Казымское, длившееся с 1931 по 1934 год. The most famous of them is Kazymskoye, which lasted from 1931 to 1934. Это север Западной Сибири, бассейн реки Казым, места расселения хантов. This is the north of Western Siberia, the basin of the Kazym River, places of Khanty settlement. C'est le nord de la Sibérie occidentale, le bassin de la rivière Kazym, les lieux de peuplement des Khanty. Главной причиной Казымского восстания было изменение размеров и принципов налогообложения. La principale raison du soulèvement de Kazym était un changement dans la taille et les principes de la fiscalité. На Обь-Иртышском Севере в начале 1930-х годов были введены новые налоги. Их нужно было выплачивать рыбой, пушниной и оленями. Для тех, кто побогаче — прежде всего это были шаманы и «кулаки», — эти налоги были непомерно высокими. Они превышали экономические и физические возможности хозяйств и были непонятны коренному населению. При этом сроки сдачи налогов были очень жесткие. Невыплатившим налог или выплатившим его не в срок угрожали судом, конфискацией имущества и высылкой из мест исконного проживания. Those who failed to pay the tax or paid it on time were threatened with trial, confiscation of property, and expulsion from their native places of residence. Сдав государству требуемых оленей, сами ханты оставались фактически без средств к существованию. Having surrendered the required reindeer to the state, the Khanty themselves were left virtually without means of subsistence.

Другой причиной восстания явился принудительный сбор детей для обучения в школе-интернате. В начале 1930-х годов практически все население казымской территории вело кочевой образ жизни. Была построена школа-интернат, где дети могли бы жить в течение учебного года на государственном обеспечении, обучаясь грамоте. Предполагалось, что сначала будут привлекать детей-сирот и детей бедноты. Orphans and children of the poor were expected to be recruited first. Однако в том же году вышло постановление о всеобщем обязательном начальном обучении детей Севера. However, in the same year, a decree was issued on universal compulsory primary education for the children of the North. Администрация начала собирать детей, по всей тундре направлялись вербовщики. The administration began rounding up children, and recruiters were sent all over the tundra. Местное население встретило их в штыки. The local population met them in the bayonet. Никто не соглашался отдавать детей в школу.

Отрыв ребенка от семьи воспринимался местным населением как взятие ребенка в заложники. При этом окружной отдел народного образования требовал сводок о выполнении постановления. At the same time, the county public education department required summaries of the ordinance's implementation. Методы были простые. The methods were simple. Например, по указанию председателя Казымского совета у двух жителей в качестве залога, что они отдадут детей в школу, отобрали ружья. For example, at the behest of the Kazym council chairman, guns were taken from two residents as a pledge that they would send their children to school. Семьи в этом случае обрекались на голод. В результате у населения сформировалось отрицательное отношение и к школе, и к образованию. Постепенно пассивное сопротивление перешло в вооруженное, длилось это четыре года и закончилось посылкой в район войск НКВД, с которыми местные охотники пытались сражаться, но слишком неравны были силы и вооружение.

Да, школьное образование — это, конечно, хорошо, но методы, которыми оно внедрялось, были довольно сомнительные. То же самое и в других областях. Появление современных предприятий (прежде всего нефте- и газодобывающих), строительство современных портов — тоже, с одной стороны, хорошо. А с другой — не всегда понятно, как могут ужиться традиционные формы деятельности народов Севера — рыбалка, охота, оленеводство — с современным производством. On the other hand, it is not always clear how the traditional forms of activity of the peoples of the North - fishing, hunting, reindeer herding - can coexist with modern production. На языке современной науки процесс, который шел на Севере в 1920-е и 1980-е годы, называется насильственной модернизацией. Аналогичные примеры есть по всему миру — и нигде эта насильственная модернизация не приводила ни к чему хорошему.

Таким вот непростым был для Севера ХХ век. The twentieth century was not easy for the North. Но, впрочем, он был непростым не только для Севера, но и для всей нашей страны, да и для всего мира, пожалуй, тоже. However, it was not an easy one not only for the North, but also for the whole country, and for the whole world, perhaps, too.

Теперь немного о современности. Now a little bit about modernity. За последние 70 лет Сибирь, Север и Арктика получили мощный толчок к промышленному развитию. Сегодня из 15 российских городов с населением более миллиона человек четыре находятся в Сибири: Новосибирск, Екатеринбург, Омск и Красноярск. Today, out of 15 Russian cities with a population of over one million people, four are located in Siberia: Novosibirsk, Yekaterinburg, Omsk and Krasnoyarsk. Из семи самых крупных городов, которые находятся за полярным кругом, только город Тромсё находится в Норвегии, а остальные шесть — в России. Это Мурманск, Норильск, Воркута, Апатиты, Североморск и Салехард. В Арктической зоне Российской Федерации производится продукция, которая обеспечивает примерно 11 % национального дохода и примерно 22 % объема российского экспорта, притом что доля людей, которые живут на этой территории, менее 2 %. В основном это, конечно, происходит за счет добычи нефти и газа.

Я говорил в первой лекции, что в Арктической зоне живет приблизительно 2,5 миллиона человек. Из них коренных малочисленных народов — примерно 7 %. То есть подавляющее большинство населения Севера — это не коренное население, а какое-то другое.

Социальные науки изучают в Арктике именно людей, население Севера. The social sciences study people, the population of the North, in the Arctic. Что это за люди? What kind of people are these? Ответ на этот вопрос за последние полсотни лет сильно изменился. The answer to that question has changed a lot in the last fifty years. Во второй половине XIX и почти весь ХХ век объектом североведения были культуры коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока, то есть это была более или менее чистая этнография. Задачей этнографов-североведов было описать эти народы и их культуры: как они живут, как пасут оленей, как охотятся и рыбачат, во что одеваются, что едят, во что верят, на каких языках разговаривают. Мы знаем о традиционных культурах народов Севера очень много.

Не много шансов найти сегодня в тайге или в тундре такие группы, которые бы по-прежнему одевались исключительно в шкуры, жили исключительно в чумах, питались только рыбой, которую сами выловили, и верили исключительно в духов местности. За более чем сто лет ситуация изменилась кардинальным образом — изменился, соответственно, и объект исследования североведов. Когда современный социальный антрополог едет в северное поле, он едет не изучать жизнь коренного населения, как его научные предшественники, этнографы начала и середины ХХ века. When the modern social anthropologist goes to the northern field, he does not go to study indigenous life as his scientific predecessors, the ethnographers of the early and mid-twentieth century, did. Объектом североведения сегодня являются все люди, живущие на Севере. The object of northern studies today is all people living in the North. Их изучают в социальном, социально-экономическом, социально-политическом, социокультурном плане. They are studied in social, socio-economic, socio-political, socio-cultural terms. Важно, что люди ведь живут не в безвоздушном пространстве: они что-то едят, что-то носят, что-то покупают в магазинах. Они перемещаются: пешком или на машинах, на самолетах или на вертолетах. Они обогреваются, освещают свои жилища, звонят по телефону, заказывают товары по интернету. Они, иначе говоря, живут в тесном контакте с миром вещей. They, in other words, live in close contact with the world of things. Они окружены сетями — электрическими, водопроводными, отопительными, транспортными, телефонными, социальными. They are surrounded by networks - electrical, plumbing, heating, transportation, telephone, social.

Эта паутина сетей и связей носит в социальной антропологии название инфраструктуры. This web of networks and connections goes by the name of infrastructure in social anthropology. Так что североведы сегодня изучают живущих на Севере людей в их постоянном и непрерывном взаимодействии с инфраструктурой. Но даже если северовед соберется описывать современную жизнь сегодняшней группы коренного населения, ему вряд ли удастся ее описать, если он не будет обращать внимание на тот контекст, на то окружение, в котором эта группа живет. А этим окружением для коренного населения как раз и является другое население, с которым оно живет бок о бок. And this environment for the indigenous population is precisely the other population with whom they live side by side. Коренные и приезжие живут в одних и тех же поселках, вместе работают — а чаще, увы, вместе не имеют работы. Natives and newcomers live in the same settlements, work together - and more often, alas, are unemployed together. Они женятся друг на друге, они вместе ходят на охоту. Как можно описать жизнь одной группы, если игнорировать тех, в окружении которых она живет? How can you describe the life of one group if you ignore those in whose midst it lives?

Акцент при анализе различных аспектов жизни Севера делается на современности, а не на прошлом. The emphasis in analyzing various aspects of Northern life is on the present rather than the past. Ну тут тоже интересный вопрос: а с какого момента начинается современность? Точную дату, конечно, определить нельзя, она будет разной для разных наук и для разных вопросов. Можно выбрать более или менее удобную и полезную точку отсчета. Например, если речь идет о современной истории Севера, наверное, удобно в качестве начала современности взять 1920-е годы. Примерно сто лет. Если нас интересует экономика, наверное, лучше взять 1950-е или, может быть, даже 1980-е годы.

В любом случае, североведы не занимаются тем, что называется музейной этнографией, или тем, что называют «этнографическое настоящее». In any case, Northologists do not do what is called museum ethnography, or what is called "ethnographic present." Это очень интересный термин. Это когда мы пишем об объекте в настоящем времени — даже если этого объекта уже не существует. It's when we write about an object in the present tense - even if that object no longer exists. Например, мы пишем: «Чукчи живут в чумах, пасут оленей, носят меховую одежду и едят сырое мясо». Эта культура чукчей, описанная Богоразом  в начале ХХ века, воспринимается как неизменная, застывшая. This Chukchi culture, described by Bogoraz in the early twentieth century, is perceived as unchanging, frozen. У такого подхода есть, конечно, плюсы. There are certainly pros to this approach. Ну, например, он не дает стареть этнографической классике и мы по-прежнему с интересом читаем описания жизни чукчей у Богораза. Well, for example, he does not let ethnographic classics age and we still read with interest Bogoraz's descriptions of Chukchi life. Или описания жизни юкагиров у Иохельсона . Or Iochelson's descriptions of Yukaghir life . Но этот подход теперь уже не в моде. Мы уже не пишем о чукчах как о людях столетней давности. We no longer write about the Chukchi as people from a century ago. Мы описываем их современную жизнь. We describe their contemporary life. Для социальных антропологов и для североведов в частности нормально рассматривать многочисленные изменения экономической, этнической, языковой, религиозной и так далее жизни в терминах трансформации. It is normal for social anthropologists, and for northerners in particular, to view the many changes in economic, ethnic, linguistic, religious, and so on life in terms of transformation. То есть в терминах изменений — а не в терминах упадка и разрушения. That is, in terms of change - not in terms of decline and destruction. Что это значит?

Сегодня много говорят о разрушении, упадке, гибели культур и языков коренного населения. Но ведь это значит, что мы молчаливо предполагаем, что в прошлом эти культуры были чистыми, неразрушенными. А это значит, что мы неосознанно предполагаем, что не было контактов. Что культуры герметичны. Что они когда-то были изолированы одна от другой, а вот потом только начали смешиваться и портиться. Это, конечно, не так. Народы и культуры всегда общались между собой, всегда заимствовали что-то одна у другой и всегда менялись. То есть изменения культур, изменения языков на самом деле норма. Этот подход и принят в современной науке. Изменения рассматриваются как норма. Иначе говоря, пока культура меняется, она жива. А вот если она перестает меняться — это плохой знак.

Ну и наконец, для всех североведов их исследования прочно стоят на материале, собранном в поле. Finally, for all northerners, their research is firmly based on material collected in the field. Огромная Сибирь, огромная Арктика у нас буквально на заднем дворе. The vast Siberia, the vast Arctic is literally in our backyard. Было бы странно этим не воспользоваться. It would be strange not to take advantage of that.

Иногда приходится слышать, что этнография кончилась. Sometimes you hear that ethnography is over. Что на Севере больше не осталось того, что было бы интересно изучать. That there was no longer anything left in the North that was interesting to study. Это полная ерунда. Да, традиционных культур коренного населения, какими они были в XIX веке, больше нет. Но зато появилось огромное количество новых тем. В Арктике, на Севере, в Сибири за последние сто лет возникли очень сложные человеческие сообщества, сложные интересные связи, разбираться в которых — большое удовольствие.

В качестве примера таких интересных человеческих отношений и связей, которые исследует современное североведение, можно привести, например, проект, который недавно был выполнен в Европейском университете вместе с Дальневосточным федеральным университетом. Это проект, посвященный тому, как устроена неформальная экономика Сибири. This is a project about how Siberia's informal economy works. На языке закона это называется браконьерством; то, что с точки зрения правил может преследоваться по закону, но с точки зрения жителей конкретного поселка совершенно не является никаким нарушением, потому что они всегда этим занимались. In the language of the law it is called poaching; something that in terms of the rules can be prosecuted, but in terms of the residents of a particular village is absolutely no offense at all, because they have always been doing it.

Все четыре поселка, в которых проводилось это исследование, не названы. Более того, они замаскированы так, чтобы их невозможно было определить. Потому что, как вы понимаете, результаты этого исследования вполне могут быть использованы в качестве оснований для всякого рода карательных мер. Because, as you realize, the results of this study could very well be used as grounds for all sorts of punitive measures.

Речь касалась лесозаготовок, золотопромышленности, рыбной ловли и охоты на пушных зверей. The speech concerned logging, gold mining, fishing and fur hunting. Le discours concernait l'exploitation forestière, l'extraction de l'or, la pêche et la chasse aux animaux à fourrure. Все четыре пункта достаточно острые и сложные. All four points are quite poignant and complex. Но результаты, которые были получены, очень интересные. Оказалось, что люди совсем не так, как закон, трактуют понятия разрешенного и запрещенного. It turned out that people interpret the concepts of permitted and prohibited quite differently from the law. Il s'est avéré que les gens interprètent les concepts de permis et d'interdit d'une manière complètement différente de la loi. По закону это нельзя, а с точки зрения того, что называется «обычное право», это можно и нужно делать. Legally you can't do it, but in terms of what is called "common law" you can and should do it. По закону это уголовно наказуемое деяние, а с точки зрения живущих там людей, это совершенно нормальное действие. According to the law, it is a criminal act, but from the point of view of the people living there, it is a perfectly normal action. Бывает и наоборот: с точки зрения людей, это запрещено, а закон это игнорирует и никак не отмечает.

Или еще могу привести один пример. Последние три года мы занимались исследованиями социальных аспектов Северного морского пути. Это условная линия, которая проведена примерно от Мурманска через весь Северный Ледовитый океан, через Берингов пролив и на юг до Владивостока, по которой в летнее время возят грузы. This is a conventional line, which is drawn approximately from Murmansk through the entire Arctic Ocean, across the Bering Strait and south to Vladivostok, along which cargoes are transported in summertime. Естественно, мы не занимались самими этими грузоперевозками. Naturally, we didn't do these trucking jobs ourselves. Нас интересовало, как люди, живущие на побережье Северного Ледовитого океана, в городках и поселках, которые называются «опорные точки Северного морского пути», относятся к перспективам развития Северного морского пути, которое, может быть, произойдет в связи с глобальным потеплением. We were interested in how people living on the coast of the Arctic Ocean, in towns and villages called "Northern Sea Route strongholds," feel about the prospects for the development of the Northern Sea Route, which may happen due to global warming. Если льды Северного Ледовитого океана окажутся не такими матерыми и не такими многолетними, какими они были до сих пор, это может означать, что морские перевозки по Северному морскому пути могут осуществляться круглый год без применения особо мощных ледоколов. А это значит, что дорога, например, из Европы в Азию окажется почти в два раза короче, чем эта дорога вокруг Азии и через Суэцкий канал.

Это выгодно, потому что транспорт идет быстрее. В связи с этим сейчас очень много говорят о развитии будущей инфраструктуры Северного морского пути. А нам было интересно, как люди относятся к перспективам этого развития. And we wondered how people felt about the prospects for this development.