Как Российская империя увязла на Кавказе
Почему же русской армии с таким трудом давались победы на Кавказе? Дело в том, что Кавказская война была совершенно новой и непривычной и во многом неожиданной для русской армии. Не случайно в военном лексиконе места боев традиционно называются «полем битвы» (причем на всех языках). Потому что сражения предпочитали устраивать на равнинах. А вся Кавказская война шла в горах. Не случайно ее называли «Кавказско-горская война». И все, начиная от стратегии и заканчивая вооружением, качества европейской армии (а русская армия была европейской по своему типу, вооружению, стратегии, тактике и боевым приемам) в этой войне оказались в разной степени малопригодными.
Начнем с природы. Горы для армии подобного типа представляли большую трудность в военно-техническом отношении. Известно, что артиллерию называли «богом войны». В горах же артиллерия во многих случаях оказывалась в тяжелом положении. Ведь для того, чтобы пушка могла выстрелить, ее нужно поставить на горизонтальную поверхность. Потому что, если выстрелить из пушки, которая стоит косо, у нее либо отлетит колесо, либо она опрокинется. То есть для того, чтобы начать огонь, нужно было сначала найти ровную площадку, что в горах уже по определению представляет большую трудность.
Затем — передвижение артиллерии. Перетаскивание тяжеленных орудий с одного склона на другой чрезвычайно выматывает расчеты. Лошади тоже не всегда могут поднять, вытащить пушку на большой подъем. И поэтому обеспечение необходимой артиллерийской поддержки оказывалось в походах чрезвычайным испытанием для войск. Далее. Орудия имеют так называемую мертвую зону. То есть по законам баллистики снаряд летит практически прямо, и все, кто находится выше и ниже этой траектории, в горах, оказываются совершенно неуязвимыми. Еще и поэтому артиллерия оказалась в горах гораздо менее эффективной, чем в сражениях на равнине.
Многие районы Чечни в те времена представляли собой лесные дебри. Сейчас, когда нам показывают пейзажи Чечни, это открытые равнины с небольшими перелесками. В те времена это был дремучий лес, в котором армия была слепа, передвигалась с большими трудностями и в любой момент могла подвергнуться нападению — с тыла, с флангов. Невозможно было наводить мосты через большое количество горных рек и речушек, потому что при частых в горах паводках мосты эти сносились, а противник не позволял делать эти мосты стационарными, у каждого такого моста приходилось бы оставлять гарнизон. Большой гарнизон — это распыление сил, а мелкий гарнизон — просто жертва для противника. В горных переходах войска чрезвычайно изматывались, даже если они шли без артиллерии. Ну, каждый себе представляет: это постоянные подъемы и спуски, подъемы и спуски.
Совершенно непригодными оказались принципы стратегии. Традиционно овладение некоторыми пунктами — столицей или важными крепостями — означало реальный или символический успех в войне. На Северном Кавказе таких пунктов практически не было. И поэтому взятие какого-то аула не оказывало существенного влияния на общую оперативную обстановку. И даже овладение теми центрами, которые власти считали «горскими столицами», результатов не давало.
В 1845 году была организована масштабная Даргинская экспедиция для захвата аула Дарго. Огромная, по кавказским меркам, армия (9562 человека во главе с самим главнокомандующим Воронцовым) дошла до этого аула, обнаружила его сожженным самими горцами — и оказалась фактически в западне. После чего последовало тяжелейшее отступление, и только счастливый случай и своевременная помощь другого отряда спасли отряд Воронцова от полного истребления и от пленения главнокомандующего. Кордонная стратегия, то есть выстраивание цепочки укреплений с небольшими гарнизонами, тоже оказалась малоэффективной. Потому что горцы, используя активную тактику, прорывали ее в том месте, в каком хотели, и в то время, в какое они хотели. Поэтому русская армия после нескольких лет действий на Северном Кавказе фактически перешла к горскому методу ведения войны. То есть к разорительным набегам. Русские части совершали наступление, достигали какого-то аула или нескольких аулов, уничтожали их и затем возвращались к месту дислокации.
При этом главная нагрузка ложилась на арьергард. Тогда как в европейском военном языке слово «авангард» всегда является синонимом храбрости и отваги, в Кавказской войне все было с точностью до наоборот: самым тяжелым было возвращение, главная нагрузка ложилась на замыкающие части. И самые боеспособные части и самые надежные, смелые командиры как раз включались в состав арьергарда. В европейской военной культуре слово «обоз», «обозник» — несколько уничижительное выражение, а на Кавказе служба в обозе была самой опасной и трудной: доставка грузов по горным дорогам сама по себе была подвигом, к тому же обоз являлся главной целью многих горских отрядов. Зачем горцам знамя или пушка? А вот обоз и его содержимое — это была вполне понятная и очень привлекательная цель. Поэтому служба в обозе на Кавказе была чрезвычайно трудной.
В европейской войне боевые столкновения происходили время от времени с большими временными промежутками, затишьями. А на Кавказе крупных сражений практически не было: за всю историю войны их было буквально менее десятка. Но вся война состояла из мелких, практически ежедневных стычек, сопровождавшихся иногда значительными потерями. Практически девять десятых всех потерь происходили не в этих более или менее крупных сражениях, а в этих ежедневных мелких стычках. То есть русская армия буквально таяла. Не несла большие разовые потери, как во время Отечественной войны 1812 года в Бородинском сражении или под Малоярославцем, а таяла ежедневно, и это оказывало очень сильное влияние на психологическое состояние солдат и офицеров. Горская пуля могла пролететь в любой момент, солдаты и офицеры Кавказского корпуса находились в состоянии перманентного стресса. И это оказывало влияние на их отношение к местному населению.
Ведь что очень важно: в европейской войне противники маркировались с помощью мундиров. То есть можно было сразу отличить: это враг, это солдат или офицер неприятельской армии — или это местный житель. У горцев таких различий не было. И поэтому представить себе — это мирные горцы, едут на рынок, или отряд, который собирается напасть на русский гарнизон, — очень трудно. В этих условиях разного рода недоразумения с кровавым исходом были очень частыми.
Далее. Как известно, кровная месть на Кавказе являлась в те времена очень важным правовым институтом. И если горец в столкновении с соплеменниками либо с представителями другого народа имел возможность выяснить, кто убил его родственника, то в столкновении с русскими он такой возможности не имел и мстил любому, кто по своему внешнему облику был похож на его врага. То есть любой человек в мундире мог представлять врага. Были такие случаи, которые только из-за их трагичности нельзя называть курьезными.
Например, было несколько случаев, когда горцы привозили на рынок одежду, снятую с убитых казаков Терского или Кубанского войска, и совершенно открыто продавали ее. И когда их арестовывали, они признавались, что да, они убили этих людей, сняли с них одежду и теперь хотят ее продать. И искренне не понимали, почему их за это арестовывают, заключают под стражу и даже приговаривают к высшей мере наказания. Ведь солдат кавказского гарнизона они не трогали, они убили людей за сотню, три сотни верст от этого места; людей, говорящих на другом языке (допустим, кубанских казаков, многие из которых были выходцами с Украины). И за что их наказывают здесь, они искренне не понимали, потому что это лежало вне поля их представлений о мироустройстве.
Это была война взаимного непонимания. Опять же, если горцы при исполнении закона кровной мести месть наносили адресно — то есть они знали, как определить обидчика, и соразмеряли, что называется, месть с провинностью, — то русская армия этого в принципе сделать не могла. И на практике что происходило: вот стоял в карауле солдат. Вдруг раздался выстрел. Прилетела пуля и убила этого солдата. И что делает командование? Командование собирает карательную экспедицию и отправляет ее в ближайший аул. Который во многих случаях никакого отношения к этому инциденту не имел. И, естественно, несправедливо обиженный аул становится из «мирного» аулом непокорным. И в очередной раз запускается маховик войны.
Большую роль в развитии конфликта играл личный состав войск. Дело в том, что во время рекрутской повинности в армию отправляли большое количество, что называется, асоциальных элементов — или людей с девиантным поведением, то есть пьяниц, хулиганов, вредных или не нужных общине. Вообще, армия была таким средством социальной санации общества. И затем в армии происходила сепарация: тех, кто был поприличнее, отправляли в гвардию; затем следующие «по качеству» солдаты отправлялись в армейские части, а те, которые уж совсем никому были не нужны, отправлялись нести службу на окраины — в Сибирский и Кавказский корпус. То есть в армии людей с разного рода наклонностями было больше, чем в обществе вообще, а в Кавказском корпусе их было еще на порядок больше. Об этом надо помнить.
При этом на боевых качествах это сказывалось мало. Потому что известно (военные стараются об этом не говорить), что батальон, сформированный из хулиганов и двоечников, более боеспособный, чем батальон, сформированный из отличников и очень приличных людей. По крайней мере, в XIX веке так было точно. И такой состав людей сказывался на развитии конфликта.
Следующее. На развитии конфликта на Кавказе в XVIII–XIX веках сказывалось и такое явление, как ссылка проштрафившихся офицеров на Кавказ. Самый известный пример, наверное, поэт Михаил Лермонтов, который, как вы знаете, был отправлен на Кавказ не по своей воле, а в наказание за участие в дуэли. Таких сосланных офицеров было очень много. И для того, чтобы вернуть чины — многие были разжалованы в рядовые до выслуги, — для того, чтобы исправить свое положение, им нужно было отличиться. А отличиться можно было в бою, и это тоже провоцировало армию на активные действия. И если сосланный офицер стоял перед выбором: обострить ситуацию, участвовать в боевом столкновении и получить награду, которая возвращала ему прежний статус, или пойти на мировую и как-то этот конфликт купировать, — я думаю, что в большинстве случаев он выбирал первое.
Дело в том, что в практике судопроизводства и наказания существовало такое правило: отличившимся в боях смягчали наказания за реальные проступки. И рассмотрение судебных дел офицеров Кавказского корпуса свидетельствует о том, что эта реальность подталкивала их к боевой активности. Я видел дело прапорщика пехотного полка, который в пьяном виде совершил много художеств. Вплоть до того, что в пьяном виде вломился в квартиру полкового офицера, оскорблял своего начальника, ездил пьяный по городу, безобразничал по максимально мыслимой программе. В приговоре суда прямо говорилось, что он заслуживает самого тяжелого наказания, но в связи с его отличиями в боях и наличием ордена надо заменить ему это суровое наказание на очень мягкое. И люди знали, что если ты отличаешься в боях, то это станет для тебя надежной защитой в других провинностях. Эти внутренние свойства армии тоже играли свою роль в том, что маховик столкновений раскручивался и вращался в течение полутора столетий.
Наконец, еще одна важная вещь: снабжение войск. Ведь солдат стреляет не каждый день, не каждый день идет в атаку. Но он каждый день ест. И поэтому обеспечение провиантом для вооруженных сил всегда было очень важной задачей. Никогда нигде интендантство не справлялось с задачей должного снабжения войск. А особенно в условиях Кавказа. То есть даже в налаженной системе европейского театра боевых действий, даже там интендантство никогда не справлялось. На Кавказе оно не справлялось в кубе. Поэтому какие ресурсы были у военных? Ресурсы местного населения. И то, что называется деликатным словом «реквизиция», то есть изъятие у местного населения провианта и фуража в обмен на расписки, в большинстве случаев представляло собой элементарный грабеж. Опять же со всеми вытекающими отсюда последствиями. Не найдется, наверное, ни одного селения, где люди с большой радостью отдают нажитое неизвестным пришельцам.
Следующее обстоятельство, наверное, самое важное. Дело в том, что северокавказское общество было чрезвычайно милитаризовано. Но не в европейском смысле, а в смысле историко-антропологическом. Там была схема: один мужчина — один воин (кстати, там у многих народов войско и общество обозначались одним словом). Потому что общество состояло из вооруженных мужчин. Известно, что в литературе о Кавказе эти кавказские набеги (или, как в XIX веке это называлось, хищничество, то есть набеги с целью захвата добычи и пленных) называли таким природным свойством горцев. На самом деле, конечно, главным источником доходов для горцев, как и для всех народов, было земледелие, скотоводство и ремесло — сугубо мирные занятия. А набег был средством социализации. Молодой человек должен был обязательно каким-то образом поучаствовать в какой-то военной акции, чтобы доказать свою социальную состоятельность. Если молодой человек не участвовал в набеге, то есть не показывал свою воинскую доблесть, не доказывал, что он мужчина, он просто не мог образовать семью. Потому что кто бы за него пошел? Если он не может защитить свою семью в случае надобности.
А это было российскому правительству совершенно непонятно. И ответы на эти набеги (в ряде случаев — весьма ритуальные; повторяю, там не главное было захватить добычу как таковую, какое-то богатство, а главное было — показать свою состоятельность) очень часто были несоразмерными. И самым ужасным было настоятельное требование эти набеги прекратить. Дело в том, что в империи насилие является монополией государства. И вот это представление у россиян, которые были на Кавказе в XVIII–XIX веках, было очень прочным. А в горском сообществе государства не было, и поэтому там право на насилие представлял каждый взрослый мужчина, каждый род, каждое племя. И всякого рода попытки это право на насилие горцев ограничить вызывало с их стороны откровенное непонимание и жесткое сопротивление.
Для того чтобы умиротворить горцев, регулярно — с самого начала XVIII века и в течение XIX века — и неоднократно предпринимались попытки их разоружить. Что опять же воспринималось как покушение на святая святых. Во-первых, холодное оружие и постоянное его ношение являлось во многих обществах показателем состояния человека. Мужчина без кинжала — это был нонсенс. Это как сейчас заставить всех мужчин носить короткие юбки. То есть это что-то совершенно немыслимое. Попытки отобрать оружие у мужчин воспринимались чрезвычайно остро. Во-вторых, во многих сообществах оружие было семейной реликвией, которая передавалась от дедов к внукам. И вдруг взять и изъять ее, отправить куда-то на склад — это было покушение на святая святых.
Еще одна важная сторона непонимания заключалась в следующем. Как вы знаете, Кавказ славится своим гостеприимством. Но это не просто черта характера, этическая особенность, это еще и важный социальный институт, играющий огромную роль в регулировании отношений между людьми. Не предоставить кров путнику — вещь немыслимая!
Ну вот реальная картинка: отряд всадников останавливается на ночлег у кого-то. Хозяин не расспрашивает, куда едут всадники, — и всадники с ним не делятся своими планами. Очень вероятно, что хозяин представляет себе, что этот отряд собирается на кого-то напасть. Но ему путники этого не говорили, и сам он их об этом не спрашивал. Оказывается, этот отряд двигается, чтобы отомстить какому-то гарнизону какого-то русского форта за убитого сородича. Они успешно этот форт достигают, обстреливают его, кого-то убивают, кого-то ранят, кого-то берут в плен — и возвращаются обратно. И опять ночуют у кого-то. Следом отправляется карательная экспедиция. И узнает, что эти люди ночевали в двух домах. Что они делают с этими домами? Наказывают хозяев, а дома часто сжигают. За укрывательство преступника. С российской точки зрения вещь совершенно понятная и оправданная. С горской точки зрения это что-то неслыханное, невозможное! И вот, пожалуйста, еще один узел конфликта.
Иногда возникает вопрос: как же так — кровная месть, сплошь вооруженное население. Они же должны были все друг друга перебить, и там должна была быть пустыня. Но дело в том, что горское общество было так мудро организовано, что механизмы рождения конфликтов уравновешивались механизмами погашения конфликтов.
Вот одна из таких достаточно типичных картинок: представитель одного рода убил (или тяжело ранил) представителя другого рода. Тот род мстит этому, этот род в ответ мстит и так далее. Разгорается кровавая междоусобица. Наконец оба рода от этого устают, и запускается механизм примирения. Через посредников или напрямую старейшины наконец договариваются, достигается мир, и сторона, которая признает себя более виноватой, выплачивает какую-то компенсацию — некоторое количество крупного рогатого скота, лошадей и баранов — и нередко берет на воспитание мальчика из этого рода для закрепления отношений. Роды роднятся, и на этом конфликт прекращается.
А представим себе реальную ситуацию в горско-армейских отношениях: горцы подстреливают какого-то солдата. Начальник гарнизона пишет рапорт своему руководству: чтобы не разжигать дальнейший конфликт с аулом таким-то, он за убитого рядового такого-то взял у них 10 быков, 20 баранов и еще мальчика на воспитание. Представляете, как такой рапорт воспримет высокое начальство? Наверное, этого несчастного капитана отправят в госпиталь на освидетельствование.
Еще раз повторяю: в горском обществе существовало огромное число реально действующих механизмов смягчения и прекращения конфликтов. А конфликтная зона между горским населением и армией таких механизмов не имела. И поэтому каждый конфликт влек за собой довольно тяжелые последствия.
Кроме того, многие офицеры, приезжавшие на Кавказ, говорили по-немецки, многие по-французски, некоторые даже по-английски, но кто из них говорил на языке местных народов? Да, постепенно некоторые каким-то образом что-то начинали понимать, некоторые даже неплохо говорили. И так же многие горцы очень плохо говорили по-русски. И когда обе стороны плохо понимают друг друга в буквальном смысле этого слова, опять же возможно много конфликтов.
Наконец, масса этнографических проблем. Например, в аул, который находится в состоянии мира с русскими, въезжает новая часть, которая недавно служит на Кавказе. И из-за элементарной жары нижние чины снимают рубахи и въезжают в аул голые по пояс. А по местным понятиям это верх неприличия и оскорбление местного населения. Так вдруг откуда-то в солдат прилетает пуля. Солдаты никого, повторяю, не хотели оскорблять. Они въехали без всякого вызова. Им просто было жарко — вологодским или тверским ребятам, — просто было жарко на Кавказе! Поэтому они, не зная правил, въехали так же, как въехали бы в свое родное село.
О незнании обычаев, кстати, мы можем много узнать из художественной литературы. Есть такое произведение Пушкина — «Путешествие в Арзрум». Там есть маленький эпизод, где Александр Сергеевич вошел в помещение какого-то местного жителя, тот, как он пишет, что-то залопотал и толкнул его. И Пушкин ему отвечал нагайкой. То есть он зашел в помещение. Пушкин зашел, Александр Сергеевич. Он был не самый дикий русский человек. Но он вошел без спроса в помещение, и я вполне допускаю, что он зашел в ту часть, куда вообще посторонний мужчина не может заходить ни в коем случае. Потому что мы знаем, что у многих народов существует разделение жилья на мужскую половину и женскую. Так вот, на женскую половину посторонним нельзя заходить ни при каких обстоятельствах. И то, что этот человек толкнул Пушкина, а не выстрелил в него и не ударил саблей, — это, я вам скажу, большая удача для российского путешественника. И таких примеров на Кавказе несть числа. То есть обе стороны не понимали друг друга.
Но есть еще более сложная вещь: в Петербурге также не понимали того, что такое Кавказская война, что такое Кавказ. Изучение документов Отдельного Кавказского корпуса и военного министерства показывает, что если люди, прослужившие на Кавказе и получившие какой-то опыт войны с горцами, уже понимали, что можно, чего нельзя и как нужно действовать, то в Петербурге почти до самого конца войны такого представления так никто и не получил. Правительство, командование, военное министерство пытались вести войну по-европейски, что было совершенно невозможно ни в стратегическом отношении, ни в тактическом, ни в плане обмундирования.
Скажу об обмундировании: оно совершенно не годилось. Вы представляете себе эти кивера с султанами — такими перьями над головным убором? Как в этих шапках карабкаться в горы, ходить по лесам? Никуда не годились и ранцы, которые были приняты для ношения припасов и всего необходимого солдату. Я бы сказал, что к реалиям боевых действий на Кавказе русская армия была тогда совершенно не готова. Но она постепенно адаптировалась, войска быстро приобретали опыт и, как писал один из участников, «сами стали определенным кавказским племенем». До такой степени, что переняли очень многие обычаи. Например, известный кавказский обычай — куначество, то есть образование дружеских связей. Кунаки — это такие братья, которые в огонь и в воду друг за друга, абсолютно друг другу верны, друг другу доверяют. Так и полки, воинские части, которые доверяли друг другу в бою, объявляли друг друга кунаками.
Далее. Русские офицеры и солдаты, воевавшие на Кавказе, называли себя кавказцами. А войска, которые приходили из России, эти «кавказцы» называли «русскими». Очень показательна такая история: однажды на рынке в Грозном солдаты Апшеронского полка подрались с местным населением, с чеченцами. На шум драки прибежали солдаты другого полка, которые были с этим полком в напряженных отношениях, и тоже вступили в драку. На стороне чеченцев. И когда власти стали разбираться, как так получилось, что вы вместе с чеченцами дрались с солдатами другого русского полка, те произнесли фразу, очень понятную для реалий Кавказской войны, но трудно понятную для тех, кто в эти реалии не вникает. Они сказали: «Чеченцы — наши братья. Мы с ними уже 20 лет деремся!» То есть эти солдаты, которые воевали с чеченцами, считали, что это их внутреннее кавказское дело и вмешательство кого-то постороннего — вещь совершенно непозволительная. Именно этим объясняется то, что русская армия так долго и с такими большими потерями для себя (и для противника тоже) присоединяла Северный Кавказ к империи. Потому что эта военная машина была в принципе не приспособлена для таких целей. Как если бы экскаватор использовали для рытья лунок на поле для гольфа.
Русская армия этого периода была армией, которая исповедовала основной принцип европейской войны — нанесение противнику максимального ущерба в максимально сжатое время с минимальными собственными потерями. Так воюет европейская армия. На Кавказе этот механизм в принципе не работал. Потому что на Кавказе война — это скорее такой воинственный ритуальный танец. С жертвами среди участников этого танца, да. С жертвами среди зрителей — тех, кто наблюдает этот танец. Но это некое действо, это не такая тотальная эпидемия разрушений и убийств, каким является европейская война. Там постоянно шли столкновения: между племенами, между родами, между фамилиями. То есть Кавказ к тому времени, когда туда пришла Россия, конечно, не представлял собой такой, знаете, райский уголок, где мирные чабаны пасли овечек на альпийских лугах. Нет. Это было место, где шли постоянные столкновения. Но они не носили такого тотального разрушительного и кровавого характера, какой приняла тогда война. Потому что у конфликтующих сторон на Кавказе главная цель была — показать свое превосходство. Как танцоры: когда один, другой, третий танцуют, и каждый показывает, какой он мастер. Так вот, главным для жителей Северного Кавказа было показать, какие они мастера боя, какие они отважные и умелые. А не для того, чтобы стоять по колено в крови.
На меня большое впечатление произвел один документ о разрушении башни в одном из районов. Знаете, одно из таких украшений горского пейзажа — боевые башни, родовые. Использование этих башен ритуализировано. И когда русский экспедиционный отряд двигался из пункта А в пункт Б, с одной из этих башен был произведен выстрел. Жалея людей, командир вызвал саперов, саперы заложили порох под один из углов этой башни — и башню эту взорвали. Местное население было потрясено. Потому что, с их точки зрения, таких варваров, которые так нарушают все правила ведения войны, на их территории еще не было. А с точки зрения европейских военных действий все было сделано правильно: взорвали вражеское укрепление. Уничтожение этого укрепления произошло даже без потерь для отряда. Но с кавказской точки зрения это совершенно дикая и немыслимая вещь.
Этот клубок взаимных непониманий на всех уровнях создавал конфликт, который разрешался с большим трудом. Для того чтобы прекратить войну между какими-то государствами, достаточно было навязать политическую волю правительству противоборствующего государства. Когда король, например, понимал, что ему против другого короля не устоять, он заключал мирный договор, и война на этом заканчивалась. И все подданные, многие из которых даже не слышали о том, что идет война, это принимали, потому что таково было решение короля.
На Кавказе же для того, чтобы война закончилась, нужно было донести мысль о безнадежности сопротивления до каждой ячейки горского общества. В буквальном смысле слова каждая горская семья, каждый род, племя должны были понять, что ничего сделать нельзя. Что придется покориться. Причем во многих случаях эта покорность была достаточно условна. Потому что в очень многих районах Северного Кавказа русская власть была номинальной. Обе стороны молчаливо признавали, что как бы достигнут консенсус. Но на самом деле реальное положение во многих регионах оставалось прежним. Достаточно сказать, что многие наибы имама Шамиля (наибы — это руководители военно-территориальных образований, сподвижники Шамиля) после окончания войны заняли высокие посты в местной администрации.
Более того, некоторые люди, которые воевали вместе с имамом — в горской войне против России, — участвовали уже после пленения Шамиля в том, чтобы окончательно подавить сопротивление так называемых непримиримых. Шамиль капитулировал в 1859 году, но было несколько отрядов его сторонников, которые не согласились с поражением и продолжали сопротивление. Так вот в подавлении их сопротивления участвовали их бывшие соратники. Поэтому, повторяю, картина там была очень сложная. И власть во многих районах, особенно горных районах Северного Кавказа, оставалась до конца имперского периода номинальной. Что там происходило на самом деле, власть реально сказать не может.
1878 год можно назвать окончанием Кавказской войны лишь условно. Наверное, самый важный критерий — это то, что после 1878 года при подавлении выступлений местного населения уже не применялась артиллерия, обходились полицейскими мерами. Там тоже привлекались воинские и казачьи части, тоже были жертвы. Но уже не использовалась артиллерия.
Использование артиллерии — это такая четкая грань между войной и полицейской акцией. Потому что нельзя назвать полицейской акцией расстрел местного населения из пушек. В 1878 году применение артиллерии против мирного населения закончилось. А до этого времени принципиальных отличий в том, что происходило там в начале XVIII века, в его конце, в начале XIX века, в его середине, не было. Потому что, повторяю, вся война была чередой восстаний, умиротворений, восстаний, умиротворений, затиший, обострений. Все это началось при Петре I в 1722 году и закончилось во время последнего крупного восстания в Чечне и Дагестане в 1878 году.
