×

We use cookies to help make LingQ better. By visiting the site, you agree to our cookie policy.


image

Call of the Wild (Russian), Зов предков (9)

Зов предков (9)

С самого начала было ясно, что Хэлу и Чарльзу не хватит в пути корма для собак. А они еще к тому же перекармливали их и тем самым приближали катастрофу. Привозные собаки, не приученные хронической голодовкой довольствоваться малым, были ужасно прожорливы. А так как местные, вконец измученные, шли медленно, то Хэл решил, что обычная норма питания недостаточна, и удвоил ее. К тому же Мерседес, со слезами в красивых глазах, дрожащим голосом упрашивала его дать собакам побольше, а когда Хэл не слушался, она крала из мешков рыбу и тайком подкармливала их. Но Бэк и его товарищи нуждались не столько в пище, сколько в отдыхе. И хотя они бежали не быстро, тяжесть груза, который они тащили, сильно подтачивала их силы.

А потом к этому прибавился и голод. В один прекрасный день Хэл сделал открытие, что половина корма для собак уже съедена, тогда как пройдено всего только четверть пути, а достать в этих местах корм ни за какие деньги невозможно. Тогда он урезал дневные порции ниже нормы и решил, что надо ехать быстрее. Сестра и зять с ним согласились. Но ничего из этого не вышло: слишком перегружены были нарты и слишком неопытны люди. Давать собакам меньше еды было проще всего, но заставить их бежать быстрее они не могли, а так как по утрам из-за нерасторопности хозяев в путь трогались поздно, то много времени пропадало даром. Эти люди не умели подтянуть собак, не умели подтянуться и сами.

Первым свалился Даб. Незадачливый воришка, который всегда попадался и получал трепку, был тем не менее добросовестным работником. Так как его вывихнутую лопатку не вправили и не давали ему роздыха, ему становилось все хуже, и в конце концов Хэл пристрелил его из своего большого кольта. На Севере все знают, что собаки, привезенные из других мест, погибают от голода, если их посадить на скудный паек местных лаек. А так как Хэл и этот паек урезал наполовину, то все шесть привозных собак в упряжке Бэка неминуемо должны были погибнуть. Первым околел ньюфаундленд, за ним — все три пойнтера. Упорнее их цеплялись за жизнь две дворняги, но и они в конце концов погибли.

К этому времени три путешественника утратили всю мягкость и обходительность южан. Развеялось романтическое очарование путешествия по Арктике, действительность оказалась чересчур суровой. Мерседес перестала плакать от жалости к собакам, — теперь она плакала только от жалости к себе и была поглощена ссорами с мужем и братом. Ссориться они никогда не уставали. Раздражительность, порожденная невзгодами, росла вместе с этими невзгодами, переросла и далеко опередила их. Эти двое мужчин и женщина не обрели того удивительного терпения, которому Великая Северная Тропа учит людей и которое помогает им в трудах и жестоких страданиях оставаться добрыми и приветливыми. У новых хозяев Бэка не было и капли такого терпения. Они коченели от холода, у них все болело: болели мускулы, кости, даже сердце. И оттого они стали сварливыми, и с утра до ночи грубости и колкости не сходили у них с языка.

Как только Мерседес оставляла Чарльза и Хэла в покое, они начинали ссориться между собой. Каждый был глубоко уверен, что он делает большую часть работы, и при всяком удобном случае заявлял об этом. А Мерседес принимала сторону то мужа, то брата, — и начинались бесконечные семейные сцены. Заведут, например, спор, кому из двоих, Чарльзу или Хэлу, нарубить сучьев для костра, — и тут же начнут ни к селу ни к городу поминать всю родню, отцов, матерей, дядей, двоюродных братьев и сестер, людей, которые находятся за тысячи миль, и даже тех, кто давно в могиле. Было совершенно непонятно, какое отношение к рубке сучьев для костра имеют, например, взгляды Хэла на искусство или пьесы, которые писал его дядя по матери. Тем не менее к спору все это приплеталось так же часто, как и политические убеждения Чарльза. И какая связь между длинным языком сестры Чарльза и разжиганием костра на Юконе — это было ясно одной лишь Мерседес, которая разражалась потоком комментариев на эту тему, а кстати уже высказывалась относительно некоторых других неприятных особенностей мужниной родни. Тем временем костер не разжигался, приготовления к ночлегу не делались, собаки оставались ненакормленными.

У Мерседес был особый повод для недовольства — претензии чисто женского свойства. Она была красива, изнеженна, мужчины всегда рыцарски ухаживали за ней. А теперь обращение с ней мужа и брата никак нельзя было назвать рыцарским! Мерседес привыкла ссылаться всегда на свою женскую беспомощность. Чарльза и Хэла это возмущало. Но она протестовала против всяких покушений на то, что считала самой основной привилегией своего пола, и отравляла им жизнь. Она устала, она чувствовала себя больной и потому, не жалея больше собак, все время ехала на нартах. Однако это слабое и прелестное создание весило сто двадцать фунтов — весьма солидное прибавление к тяжелой поклаже, которую приходилось тащить ослабевшим и голодным собакам. Мерседес целыми днями не слезала с нарт — до тех пор, пока собаки не падали без сил и нарты не останавливались. Чарльз и Хэл уговаривали ее слезть и идти на лыжах, просили, умоляли, а она только плакала и докучала богу многословными жалобами на их жестокость к ней.

Раз мужчины ссадили ее с нарт, но они тут же пожалели об этом и закаялись впредь делать что-либо подобное. Мерседес, как капризный ребенок, стала нарочно хромать и села на дороге. Мужчины пошли дальше, а она не тронулась с места. Пройдя три мили, они вынуждены были вернуться за ней, снять часть груза и силой посадить ее снова на нарты.

Собственные страдания делали этих трех людей равнодушными к страданиям собак. Хэл считал, что закалка — вещь необходимая, но эту свою теорию применял больше к другим. Сперва он пробовал проповедовать ее сестре и зятю, но, потерпев неудачу, стал дубинкой вколачивать ее собакам. К тому времени, как они дошли до Пяти Пальцев, запасы собачьего провианта кончились, и какая-то беззубая старуха индианка согласилась дать им несколько фунтов мороженой лошадиной шкуры в обмен на кольт, который вместе с длинным охотничьим ножом украшал пояс Хэла. Шкура эта, содранная полгода назад с павшей от голода лошади какого-то скотовода, была весьма жалким суррогатом пищи. От мороза она стала подобна листовому железу, а когда собака с трудом проглатывала кусок, он и после того, как оттаял, был совсем непитателен и только раздражал желудок.

Терпя все это, Бэк, словно в каком-то тяжелом кошмаре, плелся во главе упряжки, тянул нарты, насколько хватало сил, а когда силы изменяли, падал и лежал, пока его не поднимали на ноги дубинкой или бичом. Его прекрасная длинная шерсть утратила всю густоту и блеск. Она свалялась и была грязна, и во многих местах, где дубинка Хэла разрезала кожу, на ней запеклась кровь. Мускулы его превратились в какие-то узловатые волокна, и он настолько исхудал, что под дряблой кожей, висевшей складками, резко выступали все ребра и кости. Это могло надорвать любое сердце, но сердце у Бэка было железное, как давно доказал человек в красном свитере.

Не в лучшем состоянии, чем Бэк, были и остальные собаки. Они превратились в ходячие скелеты. Их осталось теперь семь, включая и Бэка. Они были так измучены, что уже стали нечувствительны к ударам бича и дубинки. Боль от побоев ощущалась ими как-то тупо, и они все видели и слышали словно издалека. Это были уже полумертвые существа, попросту мешки с костями, в которых жизнь едва теплилась. На остановках они раньше, чем их распрягут, падали без сил тут же, у дороги; и казалось, что последняя искорка жизни в них угасла. Когда же на них обрушивались удары дубинки или бича, эта искра чуть-чуть разгоралась, и они, с трудом поднявшись, брели дальше.

Наступил день, когда и добряк Билли упал и не мог уже встать. Револьвера у Хэла больше не было, и он прикончил Билли ударом топора по голове, затем снял с трупа упряжь и оттащил его в сторону от дороги. Бэк все это видел, и другие собаки видели, и все они понимали, что то же самое очень скоро будет с ними. На другой день околела "Куна, и осталось их теперь только пятеро: Джо, такой замученный, что не мог уже даже огрызаться, Пайк, хромающий калека, который утратил всю свою хитрость и плутоватость, одноглазый Соллекс, все еще преданный делу и затосковавший оттого, что у него уже не хватало сил тащить нарты. Тик, который никогда еще не ходил так далеко, как этой зимой, и которого били чаще и сильнее, потому что он был самый неопытный из всех, и Бэк, все еще занимавший место вожака, но уже неспособный поддерживать дисциплину и не пытавшийся даже это делать. От слабости он брел, как слепой, и, различая все словно сквозь туман, не сбивался с тропы только потому, что ноги привычно нащупывали дорогу.

Стояла чудесная весна, но ни люди, ни собаки не замечали ее. Что ни день, солнце вставало раньше и позже уходило на покой. В три часа уже светало, а сумерки наступали только в девять часов вечера. И весь долгий день ослепительно сияло солнце. Призрачное безмолвие зимы сменилось весенним шумом пробуждавшейся жизни. Заговорила вся земля, полная радости возрождения; все, что в долгие месяцы морозов было недвижимо, как мертвое, теперь ожило и пришло в движение. В соснах поднимался сок. На ивах и осинах распускались почки. Кусты одевались свежей зеленью. По ночам уже трещали сверчки, а днем копошилось, греясь на солнышке, все, что ползает и бегает по земле. В лесах перекликались куропатки, стучали дятлы, болтали белки, заливались певчие птицы, а высоко в небе кричали летевшие косяками с юга дикие гуси, рассекая крыльями воздух.

С каждого холмика бежала вода, звенела в воздухе музыка невидимых родников. Все кругом оттаивало, шумело, качалось под весенним ветром, спешило жить. Юкон стремился прорвать сковывавший его ледяной покров. Он размывал лед снизу, а сверху его растапливало солнце. Образовались полыньи, все шире расползались трещины во льду, и уже тонкие пласты его, отколовшись, уходили в воду. А среди всего этого разлива весны, бурного биения и трепета просыпающейся жизни, под слепящим солнцем и лаской вздыхающего ветра, брели, словно навстречу смерти, двое мужчин, женщина и собаки.

Собаки падали на каждом шагу. Мерседес плакала и не слезала с нарт, Хэл ругался в бессильной ярости, в слезящихся глазах Чарльза застыла печаль.

Так дошли они до стоянки Джона Торнтона у устья Белой реки. Как только остановили нарты, собаки свалились, как мертвые. Мерседес, утирая слезы, смотрела на Джона Торнтона. Чарльз присел на бревно отдохнуть. Садился он с трудом, очень медленно — тело у него словно одеревенело.

Разговор начал Хэл. Джон Торнтон отделывал топорище, выстроганное им из березового полена. Он слушал, не отрываясь от работы, и лишь время от времени вставлял односложную реплику или давал столь же лаконичный совет — только тогда, когда его спрашивали: он знал эту породу людей и не сомневался, что советы его не будут выполнены.

— Там, наверху, нам тоже говорили, что дорога уже ненадежна, и советовали не идти дальше, — сказал Хэл в ответ на предостережение Торнтона, что идти сейчас по льду рискованно. — Уверяли, что нам уже не добраться до Белой реки, — а вот добрались же!

Последние слова сказаны были с иронией и победоносной усмешкой.

— И правильно вам советовали, — заметил Джон Торнтон. — Лед может тронуться с минуты на минуту. Разве только дурак рискнет идти сейчас через реку — дуракам, известно, везет. А я вам прямо говорю: я не стал бы рисковать жизнью и не двинулся бы по этому льду даже за все золото Аляски.

— Ну еще бы, ведь вы не дурак, — бросил Хэл. — А мы все-таки пойдем дальше, к Доусону. — Он взмахнул бичом. — Вставай, Бэк! Ну! Вставай, тебе говорят! Марш вперед!

Торнтон строгал, не поднимая глаз. Он знал: бесполезно удерживать сумасбродов от сумасбродств. И в конце концов в мире ничего не изменится, если станет двумя-тремя дураками меньше.

Но собаки не вставали, несмотря на окрики. Они давно уже дошли до такого состояния, что поднять их можно было только побоями. Бич засвистал тут и там, делая свое жестокое дело. Джон Торнтон сжал зубы. Первым с трудом поднялся Соллекс. За ним Тик, а за Тиком, визжа от боли, Джо. Пайк делал мучительные усилия встать. Приподнявшись на передних лапах, он упал раз, упал другой и только в третий ему наконец удалось встать. А Бэк даже и не пытался. Он лежал неподвижно там, где упал. Бич раз за разом впивался ему в тело, а он не визжал и не сопротивлялся. Торнтон несколько раз как будто порывался что-то сказать, но молчал. В его глазах стояли слезы. Хэл продолжал хлестать Бэка. Торнтон встал, в нерешимости заходил взад и вперед.

В первый раз Бэк отказывался повиноваться, и этого было достаточно, чтобы привести Хэла в ярость. Он бросил бич и схватил дубинку.

Зов предков (9) Ruf der Ahnen (9) Call of the ancestors (9) La llamada de los ancestros (9) L'appel des ancêtres (9)

С самого начала было ясно, что Хэлу и Чарльзу не хватит в пути корма для собак. It was clear from the start that Hal and Charles would not have enough dog food along the way. Hal ve Charles'ın yol boyunca yeterince köpek maması olmayacağı baştan belliydi. А они еще к тому же перекармливали их и тем самым приближали катастрофу. And they also overfeed them and thereby brought the catastrophe closer. Ve ayrıca onları aşırı beslediler ve böylece felaketi yaklaştırdılar. Привозные собаки, не приученные хронической голодовкой довольствоваться малым, были ужасно прожорливы. The imported dogs, not accustomed to being satisfied with little by chronic hunger strike, were terribly gluttonous. Kronik açlık grevinden çok az tatmin olmaya alışkın olmayan ithal köpekler korkunç derecede oburdu. А так как местные, вконец измученные, шли медленно, то Хэл решил, что обычная норма питания недостаточна, и удвоил ее. And since the locals, completely exhausted, walked slowly, Hal decided that the usual food ration was insufficient and doubled it. Ve yerel halk tamamen bitkin olduğu için yavaş yürüdüğü için Hal, her zamanki yiyecek rasyonunun yetersiz olduğuna karar verdi ve ikiye katladı. К тому же Мерседес, со слезами в красивых глазах, дрожащим голосом упрашивала его дать собакам побольше, а когда Хэл не слушался, она крала из мешков рыбу и тайком подкармливала их. In addition, Mercedes, with tears in beautiful eyes, in a trembling voice, begged him to give the dogs more, and when Hal did not obey, she would steal fish from the bags and secretly feed them. Ayrıca güzel gözlerinde yaşlarla, titreyen bir sesle Mercedes ona köpekleri daha fazla vermesi için yalvardı ve Hal itaat etmeyince çantalardan balık çalar ve onları gizlice beslerdi. Но Бэк и его товарищи нуждались не столько в пище, сколько в отдыхе. But Buck and his comrades needed more rest than food. Ancak Buck ve yoldaşlarının yemekten çok dinlenmeye ihtiyaçları vardı. И хотя они бежали не быстро, тяжесть груза, который они тащили, сильно подтачивала их силы. And although they did not run fast, the weight of the load they were dragging greatly undermined their strength. Hızlı koşmasalar da, taşıdıkları yükün ağırlığı güçlerini büyük ölçüde aşındırdı.

А потом к этому прибавился и голод. And then hunger was added to this. Ve sonra buna açlık eklendi. В один прекрасный день Хэл сделал открытие, что половина корма для собак уже съедена, тогда как пройдено всего только четверть пути, а достать в этих местах корм ни за какие деньги невозможно. One fine day, Hal discovered that half of the dog food had already been eaten, while only a quarter of the way had been passed, and it was impossible to get food in these places for any money. Güzel bir günde Hal, köpek mamasının yarısının zaten yenmiş olduğunu, ancak yolun sadece dörtte birinin geçtiğini ve bu yerlere para karşılığında yiyecek bulmanın imkansız olduğunu keşfetti. Тогда он урезал дневные порции ниже нормы и решил, что надо ехать быстрее. Then he cut the daily portions below the norm and decided that he needed to go faster. Sonra günlük porsiyonları normun altında kesti ve daha hızlı gitmesi gerektiğine karar verdi. Сестра и зять с ним согласились. His sister and son-in-law agreed with him. Kız kardeşi ve damadı onunla hemfikirdi. Но ничего из этого не вышло: слишком перегружены были нарты и слишком неопытны люди. But nothing came of this: the sledges were too overloaded and the people were too inexperienced. Ama hiçbir şey olmadı: kızaklar çok fazla yüklendi ve insanlar çok deneyimsizdi. Давать собакам меньше еды было проще всего, но заставить их бежать быстрее они не могли, а так как по утрам из-за нерасторопности хозяев в путь трогались поздно, то много времени пропадало даром. Giving the dogs less food was the easiest way, but they could not make them run faster, and since in the mornings, due to the sluggishness of the owners, they started out late, a lot of time was wasted. Köpeklere daha az yemek vermek en kolay yoldu, ancak daha hızlı koşmalarını sağlayamadılar ve sabahları sahiplerinin halsizliği nedeniyle yolculuğun geç saatlerinde yola çıktıkları için çok zaman harcanıyordu. Эти люди не умели подтянуть собак, не умели подтянуться и сами. These people did not know how to pull up the dogs, did not know how to pull themselves up. Bu insanlar köpekleri nasıl çekeceklerini bilmiyorlardı, kendilerini nasıl çekeceklerini bilmiyorlardı.

Первым свалился Даб. Dub was the first to fall. İlk düşen Dub oldu. Незадачливый воришка, который всегда попадался и получал трепку, был тем не менее добросовестным работником. The unlucky thief, who was always caught and beaten, was nevertheless a conscientious worker. Her zaman yakalanan ve dövülen şanssız hırsız yine de vicdanlı bir işçiydi. Так как его вывихнутую лопатку не вправили и не давали ему роздыха, ему становилось все хуже, и в конце концов Хэл пристрелил его из своего большого кольта. Since his dislocated shoulder blade was not set and given a rest, he got worse, and in the end Hal shot him with his large Colt. Çıkık kürek kemiği ayarlanmadığı ve dinlenmediği için daha da kötüleşti ve sonunda Hal onu büyük Colt'uyla vurdu. На Севере все знают, что собаки, привезенные из других мест, погибают от голода, если их посадить на скудный паек местных лаек. In the North, everyone knows that dogs brought from other places die of hunger if they are put on a meager ration of local huskies. Kuzeyde, herkes, başka yerlerden getirilen köpeklerin, yerel dış yapraklardan yetersiz bir pay alırlarsa açlıktan öldüğünü bilir. А так как Хэл и этот паек урезал наполовину, то все шесть привозных собак в упряжке Бэка неминуемо должны были погибнуть. And since Hal also cut this ration in half, all six imported dogs in Beck's team were inevitably going to die. Hal bu payı da yarıya indirdiğinden, Beck'in ekibindeki ithal edilen altı köpeğin tümü ölmek zorunda kaldı. Первым околел ньюфаундленд, за ним — все три пойнтера. The Newfoundland came first, followed by all three pointers. Newfoundland ilk sırada geldi, ardından üç sayılık da geldi. Упорнее их цеплялись за жизнь две дворняги, но и они в конце концов погибли. Two mongrels clung to their lives more stubbornly, but they also died in the end. İki firavun faresi daha inatla hayatlarına sarıldı, ama sonunda onlar da öldü.

К этому времени три путешественника утратили всю мягкость и обходительность южан. By this time, the three travelers had lost all the gentleness and courtesy of the southerners. Развеялось романтическое очарование путешествия по Арктике, действительность оказалась чересчур суровой. The romantic charm of a trip to the Arctic was dispelled, the reality turned out to be too harsh. Мерседес перестала плакать от жалости к собакам, — теперь она плакала только от жалости к себе и была поглощена ссорами с мужем и братом. Mercedes had stopped crying out of pity for the dogs - now she was crying only out of pity for herself and was consumed by quarrels with her husband and brother. Ссориться они никогда не уставали. They never tired of quarreling. Раздражительность, порожденная невзгодами, росла вместе с этими невзгодами, переросла и далеко опередила их. The irritability generated by adversity grew with these adversities, outgrew and far ahead of them. Эти двое мужчин и женщина не обрели того удивительного терпения, которому Великая Северная Тропа учит людей и которое помогает им в трудах и жестоких страданиях оставаться добрыми и приветливыми. These two men and a woman did not acquire the amazing patience that the Great Northern Trail teaches people and which helps them to remain kind and friendly in their labor and cruel suffering. У новых хозяев Бэка не было и капли такого терпения. Beck's new owners did not have the least bit of patience. Они коченели от холода, у них все болело: болели мускулы, кости, даже сердце. They were numb from the cold, everything ached for them: muscles, bones, even heart ached. И оттого они стали сварливыми, и с утра до ночи грубости и колкости не сходили у них с языка. And because of this they became quarrelsome, and from morning to night, rudeness and barbs did not leave their tongues.

Как только Мерседес оставляла Чарльза и Хэла в покое, они начинали ссориться между собой. As soon as Mercedes left Charles and Hal alone, they began to quarrel among themselves. Каждый был глубоко уверен, что он делает большую часть работы, и при всяком удобном случае заявлял об этом. Everyone was deeply convinced that he was doing most of the work, and at every opportunity he declared about it. А Мерседес принимала сторону то мужа, то брата, — и начинались бесконечные семейные сцены. And Mercedes took the side of either her husband or her brother, and endless family scenes began. Заведут, например, спор, кому из двоих, Чарльзу или Хэлу, нарубить сучьев для костра, — и тут же начнут ни к селу ни к городу поминать всю родню, отцов, матерей, дядей, двоюродных братьев и сестер, людей, которые находятся за тысячи миль, и даже тех, кто давно в могиле. For example, they will start a dispute over which of the two, Charles or Hal, should chop branches for the fire, and they will immediately begin to remember all the relatives, fathers, mothers, uncles, cousins, people who are behind thousands of miles, and even those who have long been in the grave. Было совершенно непонятно, какое отношение к рубке сучьев для костра имеют, например, взгляды Хэла на искусство или пьесы, которые писал его дядя по матери. It was completely incomprehensible how Hal's views on art or the plays written by his maternal uncle had anything to do with chopping branches for a fire. Тем не менее к спору все это приплеталось так же часто, как и политические убеждения Чарльза. Nevertheless, all this was intertwined with the controversy as often as Charles's political convictions. И какая связь между длинным языком сестры Чарльза и разжиганием костра на Юконе — это было ясно одной лишь Мерседес, которая разражалась потоком комментариев на эту тему, а кстати уже высказывалась относительно некоторых других неприятных особенностей мужниной родни. And what is the connection between the long tongue of Charles's sister and kindling a fire in the Yukon - it was clear only to Mercedes, which burst into a stream of comments on this topic, and by the way has already spoken out about some other unpleasant features of her husband's relatives. Тем временем костер не разжигался, приготовления к ночлегу не делались, собаки оставались ненакормленными. Meanwhile, the fire was not kindled, no preparations were made for the night, the dogs remained malnourished.

У Мерседес был особый повод для недовольства — претензии чисто женского свойства. Mercedes had a special reason for dissatisfaction - claims of a purely female nature. Она была красива, изнеженна, мужчины всегда рыцарски ухаживали за ней. She was beautiful, delicate, men always courted her chivalrously. А теперь обращение с ней мужа и брата никак нельзя было назвать рыцарским! And now the treatment of her husband and brother could not be called chivalrous! Мерседес привыкла ссылаться всегда на свою женскую беспомощность. Mercedes is used to always referring to her female helplessness. Чарльза и Хэла это возмущало. Charles and Hal resented this. Но она протестовала против всяких покушений на то, что считала самой основной привилегией своего пола, и отравляла им жизнь. But she protested against any attempts on what she considered the most basic privilege of her sex, and poisoned their lives. Она устала, она чувствовала себя больной и потому, не жалея больше собак, все время ехала на нартах. She was tired, she felt sick, and therefore, not sparing any more dogs, she rode all the time on a sled. Однако это слабое и прелестное создание весило сто двадцать фунтов — весьма солидное прибавление к тяжелой поклаже, которую приходилось тащить ослабевшим и голодным собакам. However, this weak and lovely creature weighed one hundred and twenty pounds - a very solid addition to the heavy load that the weakened and hungry dogs had to carry. Мерседес целыми днями не слезала с нарт — до тех пор, пока собаки не падали без сил и нарты не останавливались. Mercedes didn't get off the sled all day long - until the dogs fell exhausted and the sleds stopped. Чарльз и Хэл уговаривали ее слезть и идти на лыжах, просили, умоляли, а она только плакала и докучала богу многословными жалобами на их жестокость к ней. Charles and Hal tried to persuade her to get off and go skiing, begged, begged, and she just cried and bothered God with wordy complaints about their cruelty to her.

Раз мужчины ссадили ее с нарт, но они тут же пожалели об этом и закаялись впредь делать что-либо подобное. Once the men took her off the sled, but they immediately regretted it and repent of doing something like that in the future. Мерседес, как капризный ребенок, стала нарочно хромать и села на дороге. Mercedes, like a capricious child, began to limp on purpose and sat down on the road. Мужчины пошли дальше, а она не тронулась с места. The men went on, but she did not budge. Пройдя три мили, они вынуждены были вернуться за ней, снять часть груза и силой посадить ее снова на нарты. After walking three miles, they were forced to return for her, remove some of the load and force her back onto the sleds.

Собственные страдания делали этих трех людей равнодушными к страданиям собак. Their own suffering made these three people indifferent to the suffering of the dogs. Хэл считал, что закалка — вещь необходимая, но эту свою теорию применял больше к другим. Hal believed that hardening is a necessary thing, but this theory of his applied more to others. Сперва он пробовал проповедовать ее сестре и зятю, но, потерпев неудачу, стал дубинкой вколачивать ее собакам. At first he tried to preach to her sister and son-in-law, but, failing, began to beat her to the dogs with a club. К тому времени, как они дошли до Пяти Пальцев, запасы собачьего провианта кончились, и какая-то беззубая старуха индианка согласилась дать им несколько фунтов мороженой лошадиной шкуры в обмен на кольт, который вместе с длинным охотничьим ножом украшал пояс Хэла. By the time they got to the Five Fingers, the supply of dog food was out, and some toothless old Indian woman agreed to give them a few pounds of frozen horse hide in exchange for a Colt, which, along with a long hunting knife, adorned Hal's belt. Шкура эта, содранная полгода назад с павшей от голода лошади какого-то скотовода, была весьма жалким суррогатом пищи. This skin, stripped six months ago from the horse of a cattle breeder, who had died of hunger, was a very miserable substitute for food. От мороза она стала подобна листовому железу, а когда собака с трудом проглатывала кусок, он и после того, как оттаял, был совсем непитателен и только раздражал желудок. From the frost, it became like a leaf gland, and when the dog hardly swallowed a piece, it was completely non-nutritious even after it thawed out and only irritated the stomach.

Терпя все это, Бэк, словно в каком-то тяжелом кошмаре, плелся во главе упряжки, тянул нарты, насколько хватало сил, а когда силы изменяли, падал и лежал, пока его не поднимали на ноги дубинкой или бичом. Enduring all this, Buck, as if in some kind of heavy nightmare, trudged at the head of the team, pulled the sleds as far as he could, and when the forces changed, he fell and lay until he was lifted to his feet with a club or a whip. Его прекрасная длинная шерсть утратила всю густоту и блеск. Its beautiful long coat has lost all its thickness and shine. Она свалялась и была грязна, и во многих местах, где дубинка Хэла разрезала кожу, на ней запеклась кровь. It was dumped and filthy, and in many places where Hal's club cut through the skin, it was clotted with blood. Мускулы его превратились в какие-то узловатые волокна, и он настолько исхудал, что под дряблой кожей, висевшей складками, резко выступали все ребра и кости. His muscles turned into some kind of knotty fibers, and he was so emaciated that under the flabby skin, which hung in folds, all the ribs and bones protruded sharply. Это могло надорвать любое сердце, но сердце у Бэка было железное, как давно доказал человек в красном свитере. It could break any heart, but Beck's heart was iron, as the man in the red sweater had long proved.

Не в лучшем состоянии, чем Бэк, были и остальные собаки. The rest of the dogs were not in better shape than Buck. Они превратились в ходячие скелеты. They turned into walking skeletons. Их осталось теперь семь, включая и Бэка. Они были так измучены, что уже стали нечувствительны к ударам бича и дубинки. Боль от побоев ощущалась ими как-то тупо, и они все видели и слышали словно издалека. They felt the pain from the beatings somehow dully, and they saw and heard everything as if from afar. Это были уже полумертвые существа, попросту мешки с костями, в которых жизнь едва теплилась. На остановках они раньше, чем их распрягут, падали без сил тут же, у дороги; и казалось, что последняя искорка жизни в них угасла. At stops, before they were unharnessed, they fell exhausted right there, by the road; and it seemed that the last spark of life in them was extinguished. Когда же на них обрушивались удары дубинки или бича, эта искра чуть-чуть разгоралась, и они, с трудом поднявшись, брели дальше. When the blows of a club or a whip fell on them, this spark flared up a little, and they, with difficulty getting up, wandered on.

Наступил день, когда и добряк Билли упал и не мог уже встать. The day came when the kind-hearted Billy fell and could no longer get up. Револьвера у Хэла больше не было, и он прикончил Билли ударом топора по голове, затем снял с трупа упряжь и оттащил его в сторону от дороги. Hal no longer had the revolver, and he finished Billy with an ax to the head, then removed the harness from the corpse and pulled him away from the road. Бэк все это видел, и другие собаки видели, и все они понимали, что то же самое очень скоро будет с ними. Buck saw it all, and other dogs saw it, and they all understood that the same thing would very soon happen to them. На другой день околела "Куна, и осталось их теперь только пятеро: Джо, такой замученный, что не мог уже даже огрызаться, Пайк, хромающий калека, который утратил всю свою хитрость и плутоватость, одноглазый Соллекс, все еще преданный делу и затосковавший оттого, что у него уже не хватало сил тащить нарты. The next day, "Kuna died, and now there are only five of them: Joe, so tortured that he could not even snap back, Pike, a crippled cripple who lost all his cunning and roguishness, the one-eyed Sollex, still devoted to the cause and yearning for this, that he no longer had the strength to drag the sledges. Тик, который никогда еще не ходил так далеко, как этой зимой, и которого били чаще и сильнее, потому что он был самый неопытный из всех, и Бэк, все еще занимавший место вожака, но уже неспособный поддерживать дисциплину и не пытавшийся даже это делать. Tick, who had never walked as far as this winter, and who was beaten more often and harder because he was the most inexperienced of them all, and Buck, who was still in the leader's place, but no longer able to maintain discipline and did not even try to do it ... От слабости он брел, как слепой, и, различая все словно сквозь туман, не сбивался с тропы только потому, что ноги привычно нащупывали дорогу. From weakness he walked like a blind man, and, distinguishing everything as if through a fog, he did not stray off the path only because his feet were habitually groping for the road.

Стояла чудесная весна, но ни люди, ни собаки не замечали ее. It was a wonderful spring, but neither people nor dogs noticed it. Что ни день, солнце вставало раньше и позже уходило на покой. Every day the sun rose earlier and later retired. В три часа уже светало, а сумерки наступали только в девять часов вечера. It was already getting light at three o'clock, and twilight came only at nine in the evening. И весь долгий день ослепительно сияло солнце. And all the long day the sun shone dazzlingly. Призрачное безмолвие зимы сменилось весенним шумом пробуждавшейся жизни. The ghostly silence of winter was replaced by the spring noise of awakening life. Заговорила вся земля, полная радости возрождения; все, что в долгие месяцы морозов было недвижимо, как мертвое, теперь ожило и пришло в движение. В соснах поднимался сок. The sap rose in the pines. На ивах и осинах распускались почки. The willows and aspens were budding. Кусты одевались свежей зеленью. The bushes were dressed with fresh herbs. По ночам уже трещали сверчки, а днем копошилось, греясь на солнышке, все, что ползает и бегает по земле. At night, crickets were already chirping, and during the day everything that crawls and runs on the ground swarmed around, basking in the sun. В лесах перекликались куропатки, стучали дятлы, болтали белки, заливались певчие птицы, а высоко в небе кричали летевшие косяками с юга дикие гуси, рассекая крыльями воздух. In the forests partridges chimed, woodpeckers pounded, squirrels chattered, songbirds poured in, and wild geese flying in schools from the south screamed high in the sky, cutting the air with their wings.

С каждого холмика бежала вода, звенела в воздухе музыка невидимых родников. Water ran from each hillock, the music of invisible springs rang in the air. Все кругом оттаивало, шумело, качалось под весенним ветром, спешило жить. Everything around was thawing, rustling, swaying in the spring wind, in a hurry to live. Юкон стремился прорвать сковывавший его ледяной покров. The Yukon strove to break through the ice sheet that bound him. Он размывал лед снизу, а сверху его растапливало солнце. It washed away the ice from below, and from above it was melted by the sun. Образовались полыньи, все шире расползались трещины во льду, и уже тонкие пласты его, отколовшись, уходили в воду. Openings formed, cracks in the ice spread wider and wider, and already thin layers of it, having broken off, went into the water. А среди всего этого разлива весны, бурного биения и трепета просыпающейся жизни, под слепящим солнцем и лаской вздыхающего ветра, брели, словно навстречу смерти, двое мужчин, женщина и собаки. And in the midst of all this flood of spring, the stormy beating and thrill of awakening life, under the blinding sun and the caress of the sighing wind, two men, a woman and a dog, wandered, as if towards death.

Собаки падали на каждом шагу. Dogs were falling at every turn. Мерседес плакала и не слезала с нарт, Хэл ругался в бессильной ярости, в слезящихся глазах Чарльза застыла печаль. Mercedes cried and did not get off the sled, Hal swore in impotent rage, sadness froze in Charles's watery eyes.

Так дошли они до стоянки Джона Торнтона у устья Белой реки. So they reached the camp of John Thornton at the mouth of the White River. Как только остановили нарты, собаки свалились, как мертвые. As soon as the sledges stopped, the dogs fell as if dead. Мерседес, утирая слезы, смотрела на Джона Торнтона. Mercedes, wiping away her tears, looked at John Thornton. Чарльз присел на бревно отдохнуть. Charles sat down on a log to rest. Садился он с трудом, очень медленно — тело у него словно одеревенело. He sat down with difficulty, very slowly - his body seemed to be stiff.

Разговор начал Хэл. Джон Торнтон отделывал топорище, выстроганное им из березового полена. John Thornton was trimming a hatchet he had cut from a birch log. Он слушал, не отрываясь от работы, и лишь время от времени вставлял односложную реплику или давал столь же лаконичный совет — только тогда, когда его спрашивали: он знал эту породу людей и не сомневался, что советы его не будут выполнены. He listened without taking his eyes off his work, and only now and then inserted a one-word remark or gave an equally terse piece of advice - only when asked: he knew this breed of man and had no doubt that his advice would not be followed.

— Там, наверху, нам тоже говорили, что дорога уже ненадежна, и советовали не идти дальше, — сказал Хэл в ответ на предостережение Торнтона, что идти сейчас по льду рискованно. “Up there, we were also told that the road was already unreliable, and advised not to go further,” Hal said in response to Thornton's warning that it was risky to walk on the ice now. — Уверяли, что нам уже не добраться до Белой реки, — а вот добрались же! - They assured us that we would no longer get to the White River - but we got there!

Последние слова сказаны были с иронией и победоносной усмешкой. The last words were spoken with irony and a victorious grin.

— И правильно вам советовали, — заметил Джон Торнтон. “And you were advised correctly,” said John Thornton. — Лед может тронуться с минуты на минуту. - Ice can break from minute to minute. Разве только дурак рискнет идти сейчас через реку — дуракам, известно, везет. Unless only a fool dares to go across the river now - fools, you know, are lucky. А я вам прямо говорю: я не стал бы рисковать жизнью и не двинулся бы по этому льду даже за все золото Аляски. And I tell you directly: I would not risk my life and would not move on this ice even for all the gold in Alaska.

— Ну еще бы, ведь вы не дурак, — бросил Хэл. “Well, you’re not a fool,” Hal said. — А мы все-таки пойдем дальше, к Доусону. - And we still go on to Dawson. — Он взмахнул бичом. He swung his whip. — Вставай, Бэк! Ну! Вставай, тебе говорят! Get up, they tell you! Марш вперед!

Торнтон строгал, не поднимая глаз. Thornton planed without raising his eyes. Он знал: бесполезно удерживать сумасбродов от сумасбродств. He knew it was useless to keep the madmen from being extravagant. И в конце концов в мире ничего не изменится, если станет двумя-тремя дураками меньше. And in the end, nothing will change in the world if there are two or three fewer fools.

Но собаки не вставали, несмотря на окрики. But the dogs wouldn't get up, despite the shouts. Они давно уже дошли до такого состояния, что поднять их можно было только побоями. They had long since reached such a state that they could only be lifted by beatings. Бич засвистал тут и там, делая свое жестокое дело. Beach whistled here and there, doing his cruel deed. Джон Торнтон сжал зубы. John Thornton gritted his teeth. Первым с трудом поднялся Соллекс. Sollex got up with difficulty. За ним Тик, а за Тиком, визжа от боли, Джо. Behind him is Tick, and behind Tick, screaming in pain, Joe. Пайк делал мучительные усилия встать. Pike struggled to get up. Приподнявшись на передних лапах, он упал раз, упал другой и только в третий ему наконец удалось встать. Lifting himself up on his front paws, he fell once, fell another and only on the third did he finally manage to stand up. А Бэк даже и не пытался. And Buck didn't even try. Он лежал неподвижно там, где упал. Бич раз за разом впивался ему в тело, а он не визжал и не сопротивлялся. The scourge over and over dug into his body, but he did not squeal or resist. Торнтон несколько раз как будто порывался что-то сказать, но молчал. Several times Thornton seemed to be trying to say something, but was silent. В его глазах стояли слезы. There were tears in his eyes. Хэл продолжал хлестать Бэка. Hal continued to lash out at Beck. Торнтон встал, в нерешимости заходил взад и вперед. Thornton stood up, pacing back and forth in indecision.

В первый раз Бэк отказывался повиноваться, и этого было достаточно, чтобы привести Хэла в ярость. For the first time, Beck refused to obey, and that was enough to enrage Hal. Он бросил бич и схватил дубинку. He threw the whip and grabbed a club.