032 - 13 АВГУСТА 2014 - Как помогают беженцам из Украины?
А.ПЛЮЩЕВ – Московское время 21 час, 5 минут.
Добрый вечер!
Вы слушаете радиостанцию "Эхо Москвы". Александр Плющев и Ирина Воробьева по-прежнему в эфире. На этот раз у нас уже программа «Своими глазами». И мы рады приветствовать Елизавету Глинку, которая также известна как Доктор Лиза, исполнительного директора общественной организации «Справедливая помощь». Лиза, добрый вечер!
Е.ГЛИНКА – Добрый вечер!
И.ВОРОБЬЕВА – Очень рада тебя видеть в этой студии.
Рада, вообще, что в Москве и все нормально, потому что каждый раз, когда мы видим твиты, что ты на Украине, все дико переживают, волнуются – я за себя, по крайней мере буду говорить – так точно.
А.ПЛЮЩЕВ – Особенно, когда связи нет с Доктором Лизой.
И.ВОРОБЬЕВА – Да. Да, это правда пугает по-настоящему и вызывает панику. Во-первых, я хочу предложить нашим слушателям за давать вопросы телефон для sms в эфир: +7 (985) 970 45 45. Аккаунт vyzvon, если вы пишете нам из Твиттера и включаете Сетевизор. Когда первый раз за время этой ситуации на Украине ты поехала на восток? Почему?
Е.ГЛИНКА – В апреле мы поехали от Совета по правам человек, узнать, что, вообще, происходит, когда все начиналось.
И.ВОРОБЬЕВА – Это была короткая поездка?
Е.ГЛИНКА – Это была двухдневная поездка.
И.ВОРОБЬЕВА – Двухдневная поездка. И стало понятно, что там происходит тогда?
Е.ГЛИНКА – Смутно, смутно.
И.ВОРОБЬЕВА – Потом ты уже поехала туда смотреть больницы и разговаривать с врачами.
Е.ГЛИНКА – А потом уже пришли письма от врачей с просьбой о помощи.
И.ВОРОБЬЕВА – Это уже было ближе к лету?
Е.ГЛИНКА – Нет, это был конец апрелям, май, июнь, июль, август – так.
И.ВОРОБЬЕВА – Ты поехала смотреть, что там с медициной и там было страшно – я правильно понимаю?
Е.ГЛИНКА – Сначала не было страшно. Там постепенно-постепенно ухудшалась ситуация именно в гуманитарном плане и именно в плане лекарственного обеспечения. Это касалось больных, которые нуждались в проведении гемодиализа, на искусственной почке это касалось, детских больниц это касалось, это касалось взрослых больниц. Это касалось возрастающего объема раненых, которые стали поступать. Но дело в том, что Донецк – он рассчитан на катастрофы из-за шахт, и поэтому вся структура больниц она предусмотрена на синдромы длительного раздавливания, на вот это вот…, потому что, к сожалению, авария в шахтах – вещь частая. На что я обратила внимание – на отсутствие, например, там сывороток противостолбнячных и противогангренозных, и оказалось, что этого нет уже 4 года, то есть это 4 года уже отсутствовало в городе. То есть я приехала не на катастрофу, которая случилась сейчас, а на последствия развала этого города в течение 4-х лет.
И.ВОРОБЬЕВА – О'кей с врачами…. Ты вернулась обратно. Когда появилась история с беженцами и детьми, которых ты увозила?
Е.ГЛИНКА – Ты каких детей имеешь в виду?
И.ВОРОБЬЕВА – Я знаю, что ты несколько раз ездила. Давай первых – когда это все, вообще, началось, когда стало понятно, что надо вывозить?
Е.ГЛИНКА – Когда стали бомбежки проводиться и, когда стало понятно, что детям - в первый раз шла речь о детях-сиротах из краматорского дома ребенка, причем это очень больные дети были, все 33 ребенка – все в тяжелом состоянии и 8 в крайне тяжелом состоянии – было понятно, что надо их передавать украинской стороне. Меня многие упрекают, что я работаю на одну сторону. Я хочу сразу кого-то разочаровать, а кого-то успокоить – что у меня полный нейтралитет по отношении оценки. У меня нет никакой политической позиции в силу моей профессии.
И.ВОРОБЬЕВА – Твоя сторона – это дети.
Е.ГЛИНКА – Моя сторона – это слабые и раненые. Знаете, раненый боец – это не боец. Это человек, который тоже нуждается в немедленной, длительной, как правило, медицинской помощи, поэтому мне совершенно все равно, какой стороне помогать. Это ничем не отличается от моей работы здесь.
И.ВОРОБЬЕВА – Как эти дети в Краматорске… То есть ты поехала туда – должна быть какая-то схема: вот вы приезжаете туда…
Е.ГЛИНКА – Ну, это была целая операция.
И.ВОРОБЬЕВА – Как это все происходило?
Е.ГЛИНКА – Это переговоры, это длительные переговоры с двумя сторонами, с двумя представителями воюющих на тот момент сторон о транспортировке детей в безопасное место. И, к сожалению, тогда бои велись в Славянске, это был единственный путь довести детей до харьковской трассы, куда они были переданы – это вот было через Славянск, в котором было достигнута договоренность о прекращении огня. Но война – она непредсказуема совершенно и поэтому были инциденты, я не хочу их повторять, но это не было простым путешествием, когда ты просто берешь детей. Экстремальные условия – к ним надо приспособиться. Никто не подразумевал, что будет воронка, и что детей, привязанных бинтами – а больше нечем привязывать, потому что у нас была одна скорая помощь посланная по договору. Я их перевозила одна этих детей и водитель. И отвязывали этих детей и переносили на руках, потому что боялись, что машина перевернется. Когда я видела военного с другой стороны, я не знала, какая это армия, понимаете? Они одеты одинаково. Просто у одних украинский флаг, у других георгиевская лента, и все они с оружием. Это, знаете, не разные люди. Это люди убивают друг друга одной национальности, одного вида, часто одного возраста.
А.ПЛЮЩЕВ – Сколько таким образом детей удалось вывезти?
Е.ГЛИНКА – 33.
И.ВОРОБЬЕВА – Из Краматорска.
Е.ГЛИНКА – Из Краматорска.
А.ПЛЮЩЕВ - За какое-то количество рейсов? Ну, просто, как это выглядело?
Е.ГЛИНКА – Конечно. Первый раз я взяла 5 детей, самыхмаленьких, самых тяжелых. В первую очередь перевозили детей.
И.ВОРОБЬЕВА – Совсем маленькие – это сколько?
Е.ГЛИНКА – Одномесячный ребенок был, двухмесячный ребенок был, полугодовалый ребенок был, и четырехмесячный был ребеночек.
И.ВОРОБЬЕВА – И ты одна с водителем и эти пять детей?
Е.ГЛИНКА – Я в кабине «скорой помощи» и у меня двое на руках детей, и двое привязанные лежат в корзинке – что нашли, в то и положили, потому что надо ведь успеть перевезти до темноты, а темнеет там внезапно и очень рано, не как в Москве. Потому что перемирие и обстрелы – они возобновляются с наступлением темноты. Конечно, мы не успели, и, в общем, там были свои сложности. Я надеялась, что я смогу перевезти всех детей за один раз, но в силу того, что приходилось объезжать и где-то нести детей на руках, и где-то помогать то одной стороне то другой стороне, потому что это дорога – обратно я пустая возвращаюсь, без детей – и там были и раненые, и ополченцы и бойцы украинской армии, которые просили о помощи, и мы никому не отказывали.
И.ВОРОБЬЕВА – Они видели «скорую помощь», я так понимаю?
Е.ГЛИНКА – Да.
Они не то, что видели «скорую помощь» - там, по-моему, было 8 или 9 блок постов, на которых вас останавливают и внимательно очень досматривают на пути туда и на пути обратно. То есть вы нет 8 раз туда-обратно мотаетесь – вы еще 8 раз… все 64 раза прошла блокпост, понимаете?
А.ПЛЮЩЕВ – И там возникают время от времени просьбы помочь бойцам.
Е.ГЛИНКА – Безусловно. От попить до купить сигарет, «посмотрите, у меня что-то на руке» до более тяжелых инцидентов.
И.ВОРОБЬЕВА – А на каждом блокпосту сегодня были в курсе, что вывозят детей и что не надо чинить неприятности или нет?
Е.ГЛИНКА – Да, были предупреждены. До темноты. К сожалению, после темноты сложилась ситуация, я просто не могла отказать в силу того, что это угрожало оставшимся детям в Краматорске, мы потерялись в лесу и нашу машину обстреляли, потому что несмотря на то, что было написано «Дети», было очень темно и машина была обстреляна, но, слава богу пустая. Сначала в воздух стреляли, потом стреляли вокруг машины, потом стреляли из гранатометов в землю… Не из гранатометов, а из автоматов в землю.
И.ВОРОБЬЕВА – А, где вы были?
Е.ГЛИНКА – Мы были на каком-то одном из блокпостов.
И.ВОРОБЬЕВА – И в это время машину обстреливали.
Е.ГЛИНКА – Я не очень была обучена, что, когда световые ракеты взлетают вверх, надо останавливаться и тушить свет. Как-то я, в общем, упустила это из виду вместе с водителем. Это был первый опыт.
И.ВОРОБЬЕВА – Но все равно получилось, что за один день, пусть и световой… или не получилось?
Е.ГЛИНКА – Нет, конечно, не получилось, потому что потом, на ночь уже совершенно по-другому все происходит. Меняется блокпост сам по себе. То есть это уже не мешки с песком, а так называемые коробки или какое-то военное есть название. То есть они устраиваются на ночь и приходилось все эти баррикады разбирать, чтобы нас пропустить. А один раз забыли убрать растяжку, и с диким криком стали кричать: Остановитесь! Я узнала, например, что такое растяжка, что это на проводе такие, как блюдца растянуты – их свернули и дали нам проехать. А, когда мы вернулись в Краматорск, слава богу, все закончилось, завтра 5 оставшихся детей – одного, мы, к сожалению, не смогли довезти, так он и остался лежать в Краматорске, очень тяжелый был – надо было везти отдельно, но уже просто стемнело и мы не рискнули жизнью ребенка – и Краматорск стали бомбить. Я посмотрела самое страшное. Много страшного мы видели, но одно из таких запоминающихся, когда в пустом доме ребенка, в котором 33 малыша было, осталось 5: один тяжелый и 4 относительно больших в отношении новорожденных детей (там были 2, 3 и 4-х лет)
А.ПЛЮЩЕВ – Это большие.
Е.ГЛИНКА – Да, взрослые, которые спали совершенно безмятежно. В этот момент тряслись прост окна, тряслись полы. То есть мы из этого славинского ужаса вернулись и снова попали под артобстрел. И я почему-то запомнила этих детей спящих, которые никак не реагировали. Потом вы вернулись в Донецк, переоделись и с 7 утра довезли оставшихся деток и передали украинской стороне.
И.ВОРОБЬЕВА – А дальше, что происходит с детьми, которых вы передавали украинской стороне?
Е.ГЛИНКА – Их сначала чудесный доктор, с которым я дружу виртуально, такой Роман, который заведует специализированным домом ребенка, в который помещаются очень тяжелобольные или безнадежно больные дети, такой хосписный дом ребенка. А более здоровые дети были распределены по другим детским домам – это все в Харькове. А вывозила я их на изюмскую трассу, которая непосредственно в Харьков ведет, и уже нас встречали реанимобили для тяжелых и машины «скорой помощи» для других деток.
А.ПЛЮЩЕВ – Я хочу чуть-чуть назад, до этой всей операции – то, что происходило. Вы говорили, были переговоры до этого, я так понимаю и с той и с другой стороной. Как они проходили, и были какие-либо препятствия, насколько вы встретили понимание с той и другой стороны?
Е.ГЛИНКА – Я сразу, бук сразу, и я сказала этим открыто, что я благодарна обеим сторонам конфликта за понимание ситуации, потому что дети не могут быть заложниками никакой войны и никакой политики, поэтому удалось договориться. Вопрос был: Как осуществить это? Потому что в Славянске шли тяжелые бои. И все препятствия были только из-за того, что мы не могли оговорить дату прекращения огня на какое-то время. А больницы были готовы принять. Украинская сторона звонила постоянно мне по одному телефону. Донецкие представители власти звонили по другому телефону и узнавали: «Как ты, где ты? Где находишься сейчас?» Ну, получилось.
И.ВОРОБЬЕВА – А со стороны России, со стороны власти какие, может быть, были звонки, как-то обращали на это внимание, как-то мешали, не мешали – какая-то реакция была?
Е.ГЛИНКА – Нет, никто не мешал.
И.ВОРОБЬЕВА – Может быть, помогал кто-то от наших властей?
Е.ГЛИНКА – Панфилова очень помогала. Она и сейчас помогает. Я знаю, что сложилась ситуация… Понимаете, нет, к сожалению, нормальной системы по эвакуации этих детей. И бывает, я знаю, что буквально позавчера работниками детского дома через границу, взяв детей на руки, ополченцы помогли перевезти детей на сторону, где не стреляют. То есть детям хорошо там, где им безопасно. Они же не понимают, кто воюет, и, вообще, они боятся этого страшно, дико кричат от взрывов, от вида людей в любой форме, они их пугают. То есть детдомовские дети, которые мужчин-то по определению не видят, потому что крайне редко…, в основном женщины работают. Поэтому они бояться. Мои дети жутко кричали на каждом блокпосту, на котором нас допрашивали или осматривали. И вот этих детей, которые, по-моему, в Изварино… или нет, город Донец в Ростовской области перенесли. Это уже был третий инцидент, когда из-под огня дети выносятся – туда немедленно вызывается украинский консул, и дети перевозятся вот сейчас, по-моему, уже подъезжают к Харькову или уже в Харькове. Об уже я только что говорила с Эллой Александровой Панфиловой, которая сказала, что позвонил уполномоченный по правам человека на Украине Лутковская Валерия и сказала, что дети переданы украинской стороне, потому что по закону мы не имеем права вывозить иностранных детей. Такой вот закон Димы Яковлева, извините.
А.ПЛЮЩЕВ – Это тот самый закон.
Е.ГЛИНКА – Ну, почему? Он такой же. Там запрет на усыновление иностранцев точно такой же, как и у нас.
А.ПЛЮЩЕВ – Там у них, в смысле?
Е.ГЛИНКА – Да.
Он точно такой же.
И.ВОРОБЬЕВА – Даже не думала…
Е.ГЛИНКА – Вот знай, что там нельзя усыновлять детей иностранцам, поэтому, когда я читаю в интернете или мне звонят, что кто-то из Общественной палаты сказал, что они готовы усыновлять иностранных детей, и, что я имею какое-то отношение, я хочу сказать: «Товарищи, вы же запретили усыновление детей иностранцами, а сейчас предлагаете стране, в которой запрещено то же самое… поэтому все дети-сироты – я даже не даю оценок, хорошо это или плохо, это ужасно, когда ребенок под огнем, ужасно, когда дети под бомбежками спят или не спят или пугаются. Но законы должны быть соблюдены, если их провели.
А.ПЛЮЩЕВ – Хочу напомнить нашим радиослушателям телефон для sms: +7 (985) 970 45 45 или аккаунт vyzvon в Твиттере. Вот Сергей через интернет задает вам вопрос: «Украинские события добавили возможно волонтеров и финансовой помощи или в этом плане ничего не изменилось?»
Е.ГЛИНКА – Добавили. Я должна даже сказать, что… я не собиралась заниматься уж точно…
А.ПЛЮЩЕВ – А, кстати, как так получилось?
Е.ГЛИНКА – Как-то складывается так, не знаю даже. Да, прибавило, потому что у меня даже есть счет специальный для Юго-востока и бухгалтер, которая отслеживает, она говорит, что очень сильно люди помогают.
А.ПЛЮЩЕВ – Как так получилось, что вы туда поехали первый раз?
Е.ГЛИНКА – Я же только что объяснила тебе, что сначала от Совета по правам человека была поездка, а потом стали писать врачи о том, что не хватает лекарств, что есть проблемы с обеспечением лекарственным. Дальше я уже ездила одна.
И.ВОРОБЬЕВА – После Краматорска ты же поехала еще раз. Почему?
Е.ГЛИНКА – Я поехала еще раз десять после Краматорска.
И.ВОРОБЬЕВА – Вот эта история с детьми закончилась. Как это все дальше происходило?
Е.ГЛИНКА – А дальше, знаешь, люди стали передавать друг другу и я стала как-то организовывать, говорить: давайте сейчас немножечко отодвинем помощь нуждающимся нашим – не то, что прекратим ее делать – но нам надо завести какую-то отдельную папку для тех больниц, которые нуждаются, и я стала получать информацию от украинской стороны, от больниц, которые нуждаются в медикаментах и собирать эти медикаменты.
И.ВОРОБЬЕВА – Здесь. И отвозить туда.
Е.ГЛИНКА – Нет, потому чтопровести тоже невозможно, потому что таможенный закон. Первый раз я везла – у меня половину отняли. Еще когда не разбомбили аэропорт, я везла, по-моему, 120 килограмм гуманитарной помощи, и мы по-честному на таможне поделили: мы отдали нуждающимся там, и часть отдали мне. Это касалось противогангренозной сыворотки…
И.ВОРОБЬЕВА – Не поняла, как это так? Что значит, часть…
Е.ГЛИНКА – Потому что он сказал: «Я не могу…». Я сказала: «Вы понимаете, что солдаты ранены с обеих стороны, ну, вы должны меня понять». Я вообще, стояла под соплами этого самолета страшного. Он сказал: «Вы никуда не полетите, потому что гуманитарный груз неправильно оформленный». Я говорю: «Как его надо оформлять, когда у вас там стреляют, а мне говорят, что у вас нет элементарной противостолбнячной сыворотки. Давайте как-то делиться, хотите?» и вот так вот поделилось…
И.ВОРОБЬЕВА – То есть вы просто половину груза отдали?
Е.ГЛИНКА – Да, и она ушла в больницы. Я не грамма не жалею об этом, потому что это специфические такие препараты, которые используются при ранении. И они дошли, я надеюсь, до больницы, и я потом убедилась через Ольгу Богомолец, что это пошло раненым.
И.ВОРОБЬЕВА – Хорошо. Это был первый опыт с лекарственной помощью, а потом?
Е.ГЛИНКА – Ну, потом я поняла, что так невозможно, потому что невозможно быть арестованным на одной таможне, и быть допрошенной на другой таможне и так далее. И тогда был выбран нами третий вариант оказания помощи. Мы нашли благотворительный фонд и просто переводя не него наши деньги, мы закупали оборудование и медикаменты по потребностям донбасских больниц, родильных домов.
А.ПЛЮЩЕВ – Закона о финансировании из-за границы там нет?
И.ВОРОБЬЕВА – Да вот это… иностранные агенты.
А.ПЛЮЩЕВ – Потому что, не дай бог, случись такое у нас, из Украины или из другой любой страны получить – вы сами знаете, как получать иностранную помощь.
Е.ГЛИНКА – Вы знаете, бог милостив, поэтому все очень гладко проходило. Но потом закончились препараты уже и в аптеках, поэтому мы уже делали предварительные заказы на инструменты, еще что-то, и частично помогали гуманитарные грузы, когда были открыты маленькие, крошечные коридоры через Ростовскую область. Мы загружали машины, «Газели», фуры и отвозили туда, и это доходило до больниц.
И.ВОРОБЬЕВА – А как же гиганты из серии Международный Красный Крест и все такое?
Е.ГЛИНКА – Я была на заседании Международного Красного Креста, когда собиралась вести первую гуманитарную партию. И они сказали, что они не будут в этом участвовать.
И.ВОРОБЬЕВА – Интересно.
А.ПЛЮЩЕВ – А они чем-нибудь мотивировали?
Е.ГЛИНКА – Они сказали, что политически мотивировано. Во-вторых, ответ был, когда мы обратились уже с требованием создать гуманитарный коридор для вывоза больных, раненых и детей в обе стороны: хотят – туда, хотят – в Москву, потому что все-таки свободу выбора нельзя отнимать у человека. И на это письмо уже был отклик, что да, они нас поддерживают, вот так: что они нас поддерживают. И из ОБСЕ сегодня тоже пришло письмо на то же обращение, что они тоже поддерживают.
А.ПЛЮЩЕВ – Еще какие-нибудь организации украинские, российские благотворительные – вам приходилось сталкиваться с ними там по работе.
Е.ГЛИНКА – Да, я видела группу по эвакуации, два человека, которые помогают эвакуироваться старикам и больным.
А.ПЛЮЩЕВ – Это что за организация, кто они?
Е.ГЛИНКА – Вы знаете, все-таки там… Это война, поэтому…
А.ПЛЮЩЕВ – Ну, да, документов не спрашивали.
Е.ГЛИНКА – Нет, я просто видела, как они сажали в автобус стариков и детей, и вывозят их. Есть в Киеве фонд, Наталья Старокожко, которая тоже везет помощь из Киева туда, в Донецк. То есть, конечно люди помогают друг другу. Знаете, объем катастрофы настолько сейчас большой, что и фондов не хватит. Там нужна колоссальная медикаментозная поддержка, нужны коридоры для вывоза всех тех, кто не знает даже, что можно уехать. Например, в Петровском районе города Донецка 500 человек сидит в подвалах, и сидят уже больше месяца и не вылезают оттуда, бояться, потому что их жестоко бомбят. Этим тоже надо заниматься.
И.ВОРОБЬЕВА – Коридоры так и не сделали никакие, нигде и никак?
Е.ГЛИНКА - Они говорят, но они регулярно обстреливаются – люди бояться ехать. Есть смелые, которые едут. До сих пор существует поезд «Москва – Донецк», слава богу, которым вот мы вывезли больных детей с родителями. Он же ходит каждый день, несмотря на обстрелы, несмотря ни на что. Бывают задержки, стоит он часто по два по три часа, пока не закончится либо бомбежка, либо чинят он мосты, пути, разное… Но поезд-то уходит каждый день. И существует поезд «Донецк – Санкт-Петербург», которые тоже никто не обменял, поэтому в этом плане, если это можно называть коридором, то он есть. В плане путешествия автобусов – они тоже есть, но это трассы, это опасные пути – я никогда не поеду, потому что, во-первых, там заминировано непонятно, кем и как. Я несколько табличек «Мины» в Славянске видела, но я не знаю, соответствует действительности или не соответствует, поэтому пробовать не хочу. Автобусы – знаете из прессы, и были жертвы – автобусы обстреливаются.
И.ВОРОБЬЕВА – Мы сейчас прервемся буквально на несколько минут, потому что в эфире "Эха" будут сейчас новости. Я напомню, что у нас в программе «Своими глазами» Елизавета Глинка (Доктор Лиза), исполнительный директор фонда "Справедливая помощь". Говорим мы о беженцах, и о помощи тем, кто сейчас находится на Украине.
НОВОСТИ
И.ВОРОБЬЕВА – 21 час, 35 минут в столице. Продолжается программа «Своими глазами». Здесь у нас исполнительный директор фонда "Справедливая помощь". И мы с Александром Плющевым эту программу ведем. Я хотела спросить немножко не о том, что происходит там, а о том, что происходит здесь. Ведь в какой-то момент в фонд «Справедливая помощь», в подвал на Пятницкой, я так понимаю, стали приходить люди, беженцы, которые нуждались в помощи. Как это выглядело, откуда они узнавали, и насколько им возможнобыло помочь силами фонда, потому что, мне кажется, что этих людей было слишком много?
Е.ГЛИНКА – Да, это правда. Они стали приходить. Кто-то, владеющий моим номером телефона, стал раздавать – это личный мой номер мобильный – стал раздавать этим беженцам. Они говорят: «Мы из Луганска». Сначала были луганские беженцы, сейчас донецкие.Мы им помогаем в меру сил, потому что, как я понимаю, у государства нет ни возможностей, ни сил сделать это в Москве. Не все хотят ехать в Новосибирск или, куда их посылают. У кого-то есть родственники, у кого-то знакомые. Это не секрет, что здесь работает очень много украинцев, которые принимают своих соотечественников, они живут в комнатах в общежитиях, в хостелах, везде. На улицах они не остались, но они приезжают с детьми, некоторые из них больные. Я работаю только с беженцами, у которых есть больные – я подчеркиваю – дети. Всех остальных я стараюсь переправить в места, где их принимают, оказывают им помощь дают советы – куда им обращаться. А больных забираем себе и беременных.
И.ВОРОБЬЕВА – Ну, просто, с чем приходят? Им нечего есть, им нечего надеть.
Е.ГЛИНКА – Они потеряны, они не знают, хотят ли они статус беженца или нет. Они не знают, когда закончатся военные события. Они говорят: «А, что нам делать дальше?», «А как мне вывести бабушку?», «А что будет с домашними животными?» Они задают тысячи вопросов, на которые приходится как-то отвечать.
А.ПЛЮЩЕВ – То есть в первую очередь им нужна консультационная помощь.
Е.ГЛИНКА – Да, им нужна консультационная помощь, и в первую очередь – юридическая. Если раньше ФМС быстренько-быстренько выдавала эти бумажки, со статусом приходили туда, и им надо просто было дать адрес, где их примут, то сейчас этот статус они не получают, им говорят: «Приходите в октябре, ноябре, либо уезжайте куда-то». Ситуация, конечно, тяжелая. Они говорят: «Ну, а куда нам деваться? Мы сейчас в Подмосковье». Приходит женщина с маленькими детьми, просит памперсы, просит детское питание, если на грудном молоке ребенок находится, какие-то игрушки. У меня сейчас есть малыш, у которого семья глухонемых бежала оттуда из Луганска. Все глухие до единого, вся семья. Вот у меня сейчас нашелся благотворитель, который покупает ребенку сложный очень и очень дорогой слуховой аппарат – они пошли к сурдологу. Но там как-то более-менее ситуация ничего: они живут в одной комнате, но счастливы тем, что живы. Это то, что касается беженцев.
А.ПЛЮЩЕВ – Получается, что ваша организация, ваш фонд испытал серьезную нагрузку в связи с этими событиями, потому что у вас уже были свои подопечные…
Е.ГЛИНКА – Ну, конечно. Мы спать перестали.
А.ПЛЮЩЕВ – Как вы со всем этим справляетесь и финансово и в смысле людей?
Е.ГЛИНКА – Очень трудно. И в плане людей трудно, и с беженцами трудно разговаривать, потому что это расстроенные… и обижаются пациенты, которые старые, постояльцы фонда. Я говорю: «Давайте потерпим немножко, чуть-чуть я урежу ваш паек». Не хочется, а приходится, потому что и те и те хотят есть.
А.ПЛЮЩЕВ – Приходится урезать?
Е.ГЛИНКА – Да, честно говорю, что урезать приходится, продуктовый паек стал меньше. Не хватает денег на тех, кого я кормила. Но отказать, знаете, беременной и тем, у кого много детей… Вот две семьи – восемь детей. Тут уже не в состоянии.
А.ПЛЮЩЕВ – Владимир, из Флориды приславший нам сообщение, спрашивает: «Скажите, пожалуйста, возможно ли поучаствовать финансово в вашем фонде из США? Если да, то какие способы существуют и какие можно найти реквизиты?» Как я помню, из-за рубежа сейчас у нас сложно с этим крайне.
Е.ГЛИНКА – Да нет, пусть он спокойно себе участвует. У нас в ВТБ есть счет валютный, на который аккуратно люди перестали класть, видимо, боясь за нас, но я не думаю…, поскольку у нас очень строгая отчетность.
А.ПЛЮЩЕВ – Слава богу, если есть возможность – отлично!
Е.ГЛИНКА – Пожалуйста, помогайте, только делайте отметку… А, нет, иностранцы не могут помечать на что, к сожалению. Они не могут выбирать, пойдет на уставную деятельность.
И.ВОРОБЬЕВА – Давайте вернемся к событиям на Украине, и то, что там происходило, и то, что ты там видела своими глазами. Я просто у тебя в Твиттере видела фотографии каких-то детей или людей из Краматорска, которые уже оказались в Москве…
Е.ГЛИНКА – Это не из Краматорска. Это из Снежного, из Шахтерска, это из Донецка, и это из Лисичанска, мне кажется, один ребенок.
И.ВОРОБЬЕВА – Это они сами приезжают или это они вывезены?
Е.ГЛИНКА – Это вывезенные дети по согласию с родителями. Это дети, у которых либо погиб кто-то: один из родителей, либо живы, но дети нуждаются в лечении, которого в Донецке они на настоящий момент не могут получить.
И.ВОРОБЬЕВА – Это последняя твоя поездка?
Е.ГЛИНКА – Это последняя моя поездка, и я привезла 9 детей. Двое – это тяжело раненые дети в результате бомбежек. И семеро детей – это больные. Все приехали или с опекунами или с одним из родителей.
И.ВОРОБЬЕВА – Вот эти больные дети приехали в Москву, а дальше?
Е.ГЛИНКА – Здесь меня очень поддержал, на удивление, Минздрав, который буквально в течение трех дней определил места…. Списки мне приходят не то, что каждый день – они приходят каждый час: из больниц, из каких-то частных учреждений от частных лиц. Пишут, пишут и пишут, пока работает интернет, или эсэмэски присылают. И поток невероятный. И Минздрав очень поддержал тем, что буквально, наверное, за два часа были определены места. То есть, когда я поняла: вот дети, я не могу больше ждать, потому что начинают бомбить и ситуация хуже, Донецк окружен, и там, в общем, никаких поставок медикаментов в ближайшее время не ожидается, и вот появилась возможность. Я ждала, единственно, стабилизации состояния одного ребенка для того, чтобы я его могла довезти живым сюда. Поэтому это состоялось бы намного раньше, но я не могла никак этого сделать, потому что мальчик был в очень тяжелом состоянии. И Минздрав распределил их. Сначала думали – по федеральным центрам, а потом Москва приняла все абсолютно, все 9 детей лежат по разным больницам и сейчас лечатся здесь. Часть из них получит лечение и обязательно поедет обратно, потому что там осталась семья и дети статус беженца не все будут брать. А те, которым предстоит длительное лечение, конечно, будем решать этот вопрос дальше.
И.ВОРОБЬЕВА – Ты сказала сейчас, что это случилось бы намного раньше, но ребенок был в плохом состоянии, поэтому ты говоришь про бомбежки, обстрелы и так далее, то есть это ведь не фактор…, просто я не услышала это как фактор для тебя, что я поеду в Донецк, потому что надо вывезти детей, я не смотрю, что там бомбежка – я смотрю, ребенок стабилизировался или нет. Или я не права?
Е.ГЛИНКА – Ну, права, да.
И.ВОРОБЬЕВА – Тем не менее просто не бывает такого затишья, которое можно было бы выбрать или что?
Е.ГЛИНКА – Бывает. Там днем не бомбят, например. Там почему-то по ночам бомбят. Вот сейчас, в настоящий момент частые бомбежки, обстрелы – они по ночам. Днем бывают перестрелки в городе в самом. Но у них очень хорошо поставлена система оповещения.
И.ВОРОБЬЕВА – В Донецке?
Е.ГЛИНКА – Да.
Потому что, если есть доступ к интернету, вы знаете, слава богу, район, где стреляют, куда надо ходить или куда не надо ходить, и друг другу передают, что там стреляют и туда не нужно, и вот там бомба упала и там перестрелка.
И.ВОРОБЬЕВА – Как выглядит жизнь, если это можно называть жизнью в городе Донецк?
Е.ГЛИНКА – Знаешь, я, наверное, вещь скажу забитую уже до нельзя, побитую молью: люди привыкают ко всему. Даже там продолжается жизнь. Очень многие уехали, очень многие. Кто куда: кто в Киев, кто в Харьков, кто в Бердянск, то есть в разные места в надежде пересидеть, что как-то эта ситуация разрешится. Но я не могу сказать, что это пустой город. Там комендантский час, и после 8 вечера очень мало народу находится на улицах, но, тем не менее, люди привыкают ко всему: и к закрытым магазинам, и к каким-то ограничениям. Там нет сигарет, там нет каких-то привычных продуктов. Но они не голодают. Очень чисто на улицах. Удивительно: идет артобстрел и человек поливает цветы.
И.ВОРОБЬЕВА – Да. Я хотела еще спросить про вывоз… Хорошо, значит, был Краматорск – 33 ребенка, потом ты еще поехала. В результате, если взять все твои поездки на Украину, сколько всего удалось вывезти детей и передать их украинским властям, вывезти в Москву – не важно – из-под огня просто.
Е.ГЛИНКА – Ну, вот 33 краматорских и 9 этих.
И.ВОРОБЬЕВА – А все остальное время ты ездила как раз…
Е.ГЛИНКА – Это детские больницы, это отслеживание состояния детей, это разговор с родителями: кто куда поедет, кто куда хочет поехать, кто куда может поехать. Куда может, вообще, ребенок доехать. Сейчас есть раненый ребенок, которого мне очень хочется перевезти в квалифицированную клинику, но есть определенные сложности. Если я, вообще, поеду, я поеду за ним.
И.ВОРОБЬЕВА – Как ты верифицируешь информацию, которая к тебе приходит. Тебе присылают: в такой-то больнице такой-то ребенок, его надо вывозить?
Е.ГЛИНКА – Исключительно посещением этих самых больниц. Больше никак верифицировать нельзя, потому что, к сожалению, появились многие люди, которые пишут – ну, как всегда бывает: «Помогите мне, я нахожусь в таком-то городе, вообще, я родился в Донецке и мне сейчас плохо». Таким, может быть, я и рада помочь, но не могу. Ему всю жизнь было плохо, а сейчас совсем «захужело», а выясняется, что он 15 лет там не было. То есть нет, мой приоритет – это больные, раненые и безнадежно больные.
И.ВОРОБЬЕВА – Хочу вернуться к Краматорску. Когда ты вывозила этих 33 детей. Когда ты приехала: как это так – взяли, отдали детей человеку, который приехал из России, и по большому счету, которого не знает никто? Как это происходит.
Е.ГЛИНКА – Ира, я тебе сказала…, вы какие-то растерянные сегодня с Плющевым – прямо не могу – предварительно мы вели длительные переговоры. Были переговоры с обеими сторонами. Сначала сторона, которая просит забрать детей, потому что это сиротские жизни, никто не вправе… Вообще, ничью жизнь никто не вправе отнимать, а сироты – это, вообще, божьи дети. Я прочла обращение этого главного врача и стала звонить в Киев. Я говорю: «Послушайте, у меня правда нейтралитет, я не на чьей стороне. Я на стороне больных. Давайте я буду гарантом того, что эти дети будут перевезены». Киев моментально откликнулся. Приехала в Донецк, там та же самая ситуация. Они сказали: «Да, конечно, мы обеспечим машину, мы обеспечим охрану, сопровождение от одного места перемещения до второго». И главный врач отдавал мне этих детей несколько раз, пока мы не закончили это.
Конечно, морально это очень тяжело смотреть, потому что эти дети там практически с первого дня рождения. Я видела, как плакал персонал, отдавая их, и я понимала, что вряд ли они увидят этих детей. Но я понимаю, что надо как-то собраться. Я не выдержала в последней поездке: стали плакать дети, на какой-то колдобине. Они увидели военных и танки уже заходили – справа мы увидели танки – дети стали плакать, и я стала плакать с ними. А они сразу замолчали, вот так.
А.ПЛЮЩЕВ – Виталий Афонин спрашивает, можно сказать, по этому поводу: «Не страшно ли там, на войне, и как будете работать, так же с детьми?»
Е.ГЛИНКА – Конечно, страшно. Но знаете, когда вы с детьми находитесь, страх – он за них больше, как-о себе…, вот переключается. Это, наверное, инстинкт у каждой женщины материнский. Очень страшно. Я больше боялась не то, что нас разбомбят, а то, что они ударятся, потому что там разбиты дороги в прах. И так держать: двое на коленях и придерживать остальных детей – у меня руки были синие все абсолютно, потому что я держала их головы, чтобы дети не выпали у меня. А последних я посадила просто на пол, последнюю мою ходку – по-другому не скажешь – посадили в корзину на пол, и вот я их держала, а двое сидели на руках, потому что настолько была разболтана…. И очень страшно за них. Во-первых, они плачут, во-вторых, они хотят писать в самый неподходящий момент, когда писать абсолютно невозможно, на блокпостах.
У меня была упрямая очень девочка. Хоть мне говорят, что ты везешь умственно отсталых детей из специализированного дома ребенка, но моя сказала – я все имена помню, но Надю я запомнила – они всех зовут мамами: «Мама, я хочу писать». Я говорю: «Потерпи, пожалуйста». Она говорит: «Я не могу терпеть, потому что в штаны писать нельзя». Нас обстреливают, в общем, на одном из блокпостов я сказала: «Вы извините, мне надо, чтобы один ребенок пописал». Я сняла штанишки – она в памперсе. Я говорю: «Что ты не писаешь в памперс?» Она говорит: «Потому что нельзя писать в трусы, мама». Мы пописали на коврик… Ну, вот так. И вот попить, и печенице дать, и песенки мы пели, и стихи мы читали. Но это уже… А первых вот, когда была с грудными, с тяжелыми – это было не столько страшно, сколько чудовищное напряжение, потому что это были тяжело больные дети. У меня то один синел, то судороги, то еще что-нибудь. Я страшно боялась, что с ним что-нибудь произойдет.
И.ВОРОБЬЕВА – Сколько часов дороги это?
Е.ГЛИНКА – Я начала в 4 утра и вернулась в 5 утра в Краматорск. Практически сутки у меня заняло это все. И нав торой день очень быстро, всего за четыре часа все сделали.
И.ВОРОБЬЕВА – А от Краматорска до места встречи, сколько часов ехать, одна ходка, что называется, в одну сторону?
Е.ГЛИНКА – По сути, 20 минут, но вы прибавьте 8 блокпостов.
И.ВОРОБЬЕВА – Я поэтому и спрашиваю, сколько?
Е.ГЛИНКА – Два часа почти.
И.ВОРОБЬЕВА – Еще хотела спросить, ты как раз начала рассказывать. Дети, которые спят в доме, где трясутся стекла и пол, и дети, которые на блокпосте упрямо говорят: «Хочу писать», то есть дети, которые в войну живут, они же все равно дети, которые печеньку хотят, сказку…
Е.ГЛИНКА – Безусловно. Тем страшнее от этого. Ты знаешь, вот «я хочу писать», «я хочу печеньку», «мама давай пить», «а у меня был день рождения» - и вот как-то их надо развлекать. И, когда эта остановка на блокпосту, и они перестают жевать свои печеница и сосать свои бутылочки и говорят: «Мама это хороший или плохой?» Я говорю: «Господи, все хорошие». – «Нет, плохой! - давай кричать, - уходи, уходи!» Вот это слово «уходи». Им совершенно было все равно, кто. Им надо было, чтобы их оставили, наконец, в покое. Поэтому любая остановка вызывала у них – я сейчас везла тех детей, которые сейчас в московской больнице не лечении находятся – эти дети то же самое. Это очень тяжело. Раненый ребенок, который под плитами много часов провел. Мама погибла, к сожалению, он с дедушкой здесь находится. Девочка, которая просто шла по улице с молодым человеком, когда стали бомбить. С тяжелым очень ранением. Остальные просто тяжелобольные дети.
Я даже написала тоже у себя в Твиттере. Я не писала все их высказывания, мне было некогда, потому что они бегали, ну, что – они играли, конечно, в войну, они немедленно попросили, чтобы я им врезала из тетрадки пистолеты или автоматы, потому что они будут отбиваться и арестовывать плохих людей. Я говорю: «А кто плохие?» Тут они задумались и говорят: «Мы не знаем, кто плохие, но давай понарошку мы будем это…». А, когда подъезжали к Москве, мальчик Сева сказал: «Какой чудесный большой город! Здесь везде можно спрятаться». И вот дети все подбежали к окнам, они говорят: «Да, и вот там можно спрятаться, если будут бомбить, а, если здесь будут стрелять…». Мама сказала: «Ну, господи, началось опять!» То есть мама старается их от этого оградить. Ну, что вот получилось в результате?
Я себе единственное такое политическое высказывание позволю: получили новых детей войны. Вот моя мать была ребенком войны, которая не могла смотреть военных фильмов, которая болезненно очень к стрельбе относилась, ко всему, что грохочет, потому что она была очень маленькой девочкой, ей был год и 4, когда началась война. И сейчас мы получили новых детей войны, которые так же боятся звуков резких. Они не отличают грома от… Я, кстати, тоже перестала: мне кажется, если гром, то это стреляют… Если это в Донецке. Они перестали различать эти звуки. Ну, а кто больше живет в Донецке – я помню, когда мы шли в больнице с доктором с одним забирать, смотреть двух детей в реанимации которые находились там, то раздалась стрельба, я говорю: «Господи, опять бомбят!» Он мне говорит: «Слушай, я не знаю, ты бомбежку отличаешь от автомата или нет?» Они уже такие нюансы научились по слуху… Ну, я понимаю, я мину отличу, но вот такие тонкости у них музыкальные появились, что всегда страшно об этом слышать.
И.ВОРОБЬЕВА – Да, страшно.
А.ПЛЮЩЕВ – Тут Серей спрашивает, были вы вам угрозы от кого-нибудь?
Е.ГЛИНКА – Да.
За то, что я вывожу насильно сирот и продаю их здесь на органы. Были неоднократно, и больше того, они продолжают поступать.
А.ПЛЮЩЕВ – От кого? Кто угрожает? Анонимы, кто?
Е.ГЛИНКА – Нет. Украинские читатели.
А.ПЛЮЩЕВ – Украинские читатели в интернете.
Е.ГЛИНКА – В интернете, да. Они мне пишут: «Вы вывозите сирот, пиаритесь на сиротах» и так далее. И убедить, что сироты переданы, действительно, в харьковский дом ребенка и в харьковские детские дома убедить невозможно, да и не стоит.
И.ВОРОБЬЕВА – У нас, кстати, не так много времени. Скажи, что сейчас, на твой взгляд, можно сделать…?
Е.ГЛИНКА – Еще раз попросить о создании гуманитарных коридоров и дать беспрепятственный вывоз детей, больных, стариков туда, куда им можно доехать. Потому что у кого-то в Киеве родственники, у кого-то в Москве. И дать им возможность этого выбора, и доставить их туда. Я не понимаю, почему они не могут сделать этот поезд милосердия, в который просто погрузить в каждый вагон по доктору, по медицинской сестре вывозить. Оно, по сути, так и существует сейчас, но вот нет организованной помощи. Потому что, когда я везла этих детей, часть этих людей, она сошла в Харькове, часть людей до Белгорода, большая часть поехала до Москвы. Мы постоянно бегали по всем вагонам, потому что было плохо, и, вообще, когда я проходила в вагон – меня вызвали в 8-й вагон, где плохо стало одному ребенку, не моему ребенку, а совершенно постороннему – я, когда шла – я такого никогда не видела: с кроликами, с курами выезжают, с петухами. Запомнила деда, который сидел с таким огромным волкодавом и бабку с кошечками в руках, потому что все имущество…, вот эти баулы – даже лечь негде. И переполненный абсолютно поезд, хотя всегда поезд был пустой.
А.ПЛЮЩЕВ – У вас есть какие-то данные, какая-то статистика, сколько детей-сирот, больных еще нуждаются в том, чтобы их эвакуировать.
Е.ГЛИНКА – Эта статистика уменьшается. На прошлой неделе 125 сирот нуждались в выезде. Вот сегодня мне звонили из детского дома города Краснодонска и просили эвакуацию.
А.ПЛЮЩЕВ – Когда у вас ближайшая поездка еще намечена? Есть план?
Е.ГЛИНКА – Ну, как только будет потребность, конечно, мы поедем.
А.ПЛЮЩЕВ - Потому что, судя по тому, что еще 125 человек, то вы не последний раз туда едите.
Е.ГЛИНКА – Ну, не одна же я их вывожу, правда?
А.ПЛЮЩЕВ – Пока из ваших рассказов вы еще двух человек встретили.
Е.ГЛИНКА – Я же там не каждый день нахожусь. Их перевозят. Единственно, что надо просто наладить эту систему и определить, что все-таки да – сироты едут туда, а больные туда, с родителями выбираются – все, что нужно.
А.ПЛЮЩЕВ – Но ощущения такого, что кто-то этим занимается централизовано нет, да?
Е.ГЛИНКА - Централизовано нет, потому что там война, там разделено общество на две части и договариваться между собой без посредников, к сожалению, получается или плохо или никак.
И.ВОРОБЬЕВА – К созданию гуманитарного коридора, чтобы вывезти больных детей, стариков, инвалидов – как помочь фонду, чтобы можно было не сокращать количество еды, которую вы даете людям нуждающимся?
Е.ГЛИНКА – Ира, поскольку и беженцы и больные – они получают одинаковые продукты, одинаковую еду и все мы люди, война или не война – все то, что нужно. Плюс, к сожалению, прибавились детские памперсы, ванночки, детские бутылки, молочные смеси и так далее.
И.ВОРОБЬЕВА – И все можно везти на Пятницкую вам?
Е.ГЛИНКА – Да.
А.ПЛЮЩЕВ – И я так понимаю – тут просто из разных городов люди спрашивают – как помочь, как деньгами и так далее. Я говорю, что глупо называть номер счетов, если, наверняка же есть в интернете.
И.ВОРОБЬЕВА – Конечно.
Е.ГЛИНКА – Безусловно, у нас есть сайт. И все, что нужно, я всегда пишу, просто вот необходимо. Я повторяю: это война, ситуация меняется. Сегодня нужно одно лекарство… Вчера ночью мы добывали кровезаменители, сегодня какие-то другие препараты и я пишу…
И.ВОРОБЬЕВА – Я хочу еще раз сказать, что здесь очень много, конечно, пишут слов благодарности и слов о том, что они не представляли себе, что все так…
Е.ГЛИНКА – Да никто не представлял.
И.ВОРОБЬЕВА – Поэтому это был очень важный эфир, и люди многие пишут, что невозможно сдержать слез, потому что речь идет о детях, и там все, кто сейчас слушают, они говорят о том, что на таких, как ты держится мир.
Е.ГЛИНКА – Неправда, я не одна такая.
И.ВОРОБЬЕВА – На таких как ты. Ты же не одна, но таких, как ты, точно совершенно держится мир. Спасибо большое!
Е.ГЛИНКА – Вам спасибо!
А.ПЛЮЩЕВ – Спасибо!
И.ВОРОБЬЕВА – Елизавета Глинка (Доктор Лиза), исполнительный директор фонда "Справедливая помощь", был у нас в программе «Своими глазами», мы говорили о беженцах с Украины, о детях, и, если кто пропустил этот эфир и сейчас только включился, послушайте его. На сайте "Эха Москвы" можно будет найти и расшифровку и звуки. Спасибо!
