ИВАН ТУРГЕНЕВ "ЗАПИСКИ ОХОТНИКА" - БИРЮК
Бирюк
(Из цикла "Записки охотника") Я ехал с охоты вечером один, на беговых дрожках.
До дому еще было верст восемь; моя добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля ушами; усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала от задних колес.
Гроза надвигалась.
Впереди огромная лиловая туча медленно поднималась из-за леса; надо мною и мне навстречу неслись длинные серые облака; ракиты тревожно шевелились и лепетали. Душный жар внезапно сменился влажным холодом; тени быстро густели. Я ударил вожжой по лошади, спустился в овраг, перебрался через сухой ручей, весь заросший лозинками, поднялся в гору и въехал в лес.
Дорога вилась передо мною между густыми кустами орешника, уже залитыми мраком; я подвигался вперед с трудом.
Дрожки прыгали по твердым корням столетних дубов и лип, беспрестанно пересекавшим глубокие продольные рытвины -- следы тележных колес; лошадь моя начала спотыкаться.
Сильный ветер внезапно загудел в вышине, деревья забушевали, крупные капли дождя резко застучали, зашлепали по листьям, сверкнула молния, и гроза разразилась.
Дождь полил ручьями. Я поехал шагом и скоро принужден был остановиться: лошадь моя вязла, я не видел ни зги.
Кое-как приютился я к широкому кусту.
Сгорбившись и закутавши лицо, ожидал я терпеливо конца ненастья, как вдруг, при блеске молнии, на дороге почудилась мне высокая фигура. Я стал пристально глядеть в ту сторону -- та же фигура словно выросла из земли подле моих дрожек.
-- Кто это?
-- спросил звучный голос.
-- А ты кто сам?
-- Я здешний лесник.
Я назвал себя.
-- А, знаю!
Вы домой едете?
-- Домой.
Да видишь, какая гроза...
-- Да, гроза, -- отвечал голос.
Белая молния озарила лесника с головы до ног; трескучий и короткий удар грома раздался тотчас вслед за нею.
Дождик хлынул с удвоенной силой.
-- Не скоро пройдет, -- продолжал лесник.
-- Что делать!
-- Я вас, пожалуй, в свою избу проведу, -- отрывисто проговорил он.
-- Сделай одолжение.
-- Извольте сидеть.
Он подошел к голове лошади, взял ее за узду и сдернул с места.
Мы тронулись. Я держался за подушку дрожек, которые колыхались, "как в море челнок", и кликал собаку. Бедная моя кобыла тяжко шлепала ногами по грязи, скользила, спотыкалась; лесник покачивался перед оглоблями направо и налево, словно привиденье.
Мы ехали довольно долго; наконец мой проводник остановился: "Вот мы и дома, барин", -- промолвил он спокойным голосом. Калитка заскрыпела, несколько щенков дружно залаяло. Я поднял голову и при свете молнии увидал небольшую избушку посреди обширного двора, обнесенного плетнем. Из одного окошечка тускло светил огонек.
Лесник довел лошадь до крыльца и застучал в дверь.
"Сичас, сичас!" -- раздался тоненький голосок, послышался топот босых ног, засов заскрыпел, и девочка лет двенадцати, в рубашонке, подпоясанная покромкой, с фонарем в руке, показалась на пороге.
-- Посвети барину, -- сказал он ей, -- а я ваши дрожки под навес поставлю.
Девочка глянула на меня и пошла в избу.
Я отправился вслед за ней.
Изба лесника состояла из одной комнаты, закоптелой, низкой и пустой, без полатей и перегородок.
Изорванный тулуп висел на стене. На лавке лежало одноствольное ружье, в углу валялась груда тряпок; два больших горшка стояли возле печки. Лучина горела на столе, печально вспыхивая и погасая.
На самой середине избы висела люлька, привязанная к концу длинного шеста.
Девочка погасила фонарь, присела на крошечную скамейку и начала правой рукой качать люльку, левой поправлять лучину. Я посмотрел кругом -- сердце во мне заныло: не весело войти ночью в мужицкую избу. Ребенок в люльке дышал тяжело и скоро.
-- Ты разве одна здесь?
-- спросил я девочку.
-- Одна, -- произнесла она едва внятно.
-- Ты лесникова дочь?
-- Лесникова, -- прошептала она.
Дверь заскрыпела, и лесник шагнул, нагнув голову, через порог.
Он поднял фонарь с полу, подошел к столу и зажег светильню.
-- Чай, не привыкли к лучине?
-- проговорил он и тряхнул кудрями.
Я посмотрел на него.
Редко мне случалось видеть такого молодца. Он был высокого роста, плечист и сложен на славу.
Из-под мокрой замашной рубашки выпукло выставлялись его могучие мышцы.
Черная курчавая борода закрывала до половины его суровое и мужественное лицо; из-под сросшихся широких бровей смело глядели небольшие карие глаза. Он слегка уперся руками в бока и остановился передо мною.
Я поблагодарил его и спросил его имя.
-- Меня зовут Фомой, -- отвечал он, -- а по прозвищу Бирюк {Бирюком называется в Орловской губернии человек, одинокий и угрюмый.
(Прим. И.С.Тургенева.) }.
-- А, ты Бирюк?
Я с удвоенным любопытством посмотрел на него.
От моего Ермолая и от других я часто слышал рассказы о леснике Бирюке, которого все окрестные мужики боялись как огня.
По их словам, не бывало еще на свете такого мастера своего дела: "Вязанки хворосту не даст утащить; в какую бы ни было пору, хоть в самую полночь, нагрянет, как снег на голову, и ты не думай сопротивляться, -- силен, дескать, и ловок как бес... И ничем его взять нельзя: ни вином, ни деньгами; ни на какую приманку не идет.
Уж не раз добрые люди его сжить со свету собирались, да нет -- не дается". Вот как отзывались соседние мужики о Бирюке.
-- Так ты Бирюк, -- повторил я, -- я, брат, слыхал про тебя.
Говорят, ты никому спуску не даешь.
-- Должность свою справляю, -- отвечал он угрюмо, -- даром господский хлеб есть не приходится.
Он достал из-за пояса топор, присел на пол и начал колоть лучину.
-- Аль у тебя хозяйки нет?
-- спросил я его.
-- Нет, -- отвечая он и сильно махнул топором.
-- Умерла, знать?
-- Нет... да... умерла, -- прибавил он и отвернулся.
Я замолчал; он поднял глаза и посмотрел на меня.
-- С прохожим мещанином сбежала, -- произнес он с жестокой улыбкой.
Девочка потупилась; ребенок проснулся и закричал; девочка подошла к люльке.
-- На, дай ему, -- проговорил Бирюк, сунув ей в руку запачканный рожок.
-- Вот и его бросила, -- продолжал он вполголоса, указывая на ребенка. Он подошел к двери, остановился и обернулся.
-- Вы, чай, барин, -- начал он, -- нашего хлеба есть не станете, а у меня окромя хлеба...
-- Я не голоден.
-- Ну, как знаете.
Самовар бы я вам поставил, да чаю у меня нету... Пойду посмотрю, что ваша лошадь.
Он вышел и хлопнул дверью.
Я в другой раз осмотрелся. Изба показалась мне еще печальнее прежнего. Горький запах остывшего дыма неприятно стеснял мне дыхание.
Девочка не трогалась с места и не поднимала глаз; изредка поталкивала она люльку, робко наводила на плечо спускавшуюся рубашку; ее голые ноги висели, не шевелясь.
-- Как тебя зовут?
-- спросил я.
-- Улитой, -- проговорила она, еще более понурив свое печальное личико.
Лесник вошел и сел на лавку.
-- Гроза проходит, -- заметил он после небольшого молчанья, -- коли прикажете, я вас из лесу провожу.
Я встал.
Бирюк взял ружье и осмотрел полку.
-- Это зачем?
-- спросил я.
-- А в лесу шалят... У Кобыльего Верху {"Верхом" называется в Орловской губернии овраг. (Прим. И.С.Тургенева.) } дерево рубят, -- прибавил он в ответ на мой вопрошающий взор.
-- Будто отсюда слышно?
-- Со двора слышно.
Мы вышли вместе.
Дождик перестал. В отдалении еще толпились тяжелые громады туч, изредка вспыхивали длинные молнии; но над нашими головами уже виднелось кое-где темно-синее небо, звездочки мерцали сквозь жидкие, быстро летевшие облака. Очерки деревьев, обрызганных дождем и взволнованных ветром, начинали выступать из мрака.
Мы стали прислушиваться.
Лесник снял шапку и потупился. "Во... вот, -- проговорил он вдруг и протянул руку, -- вишь какую ночку выбрал". Я ничего не слышал, кроме шума листьев. Бирюк вывел лошадь из-под навеса. "А этак я, пожалуй, -- прибавил он вслух, -- и прозеваю его". -- "Я с тобой пойду... хочешь?" -- "Ладно, -- отвечал он и попятил лошадь назад, -- мы его духом поймаем, а там я вас провожу. Пойдемте". Мы пошли: Бирюк впереди, я за ним.
Бог его знает, как он узнавал дорогу, но он останавливался только изредка, и то для того чтобы прислушиваться к стуку топора. "Вишь, -- бормотал он сквозь зубы, -- слышите? слышите?" -- "Да где?" Бирюк пожимал плечами.
Мы спустились в овраг, ветер затих на мгновенье -- мерные удары ясно достигли до моего слуха.
Бирюк глянул на меня и качнул головой. Мы пошли далее по мокрому папоротнику и крапиве. Глухой и продолжительный гул раздался.
-- Повалил... -- пробормотал Бирюк.
Между тем небо продолжало расчищаться; в лесу чуть-чуть светлело.
Мы выбрались наконец из оврага. Подождите здесь", -- шепнул мне лесник, нагнулся и, подняв ружье кверху, исчез между кустами. Я стал прислушиваться с напряжением.
Сквозь постоянный шум ветра чудились мне невдалеке слабые звуки: топор осторожно стучал по сучьям, колеса скрыпели, лошадь фыркала... "Куда? стой!" -- загремел вдруг железный голос Бирюка. Другой голос закричал жалобно, по-заячьи... Началась борьба. "Вре-ешь, вре-ешь, -- твердил, задыхаясь, Бирюк, -- не уйдешь..." Я бросился в направлении шума и прибежал, спотыкаясь на каждом шагу, на место битвы.
У срубленного дерева, на земле, копошился лесник; он держал под собою вора и закручивал ему кушаком руки на спину.
Я подошел.
Бирюк поднялся и поставил его на ноги. Я увидел мужика, мокрого, в лохмотьях, с длинной растрепанной бородой. Дрянная лошаденка, до половины закрытая угловатой рогожкой, стояла тут же вместе с тележным ходом. Лесник не говорил ни слова; мужик тоже молчал и только головой потряхивал.
-- Отпусти его, -- шепнул я на ухо Бирюку, -- я заплачу за дерево.
Бирюк молча взял лошадь за холку левой рукой; правой он держал вора за пояс: "Ну, поворачивайся, ворона! " -- промолвил он сурово. "Топорик-то вон возьмите", -- пробормотал мужик. "Зачем ему пропадать!" -- сказал лесник и поднял топор.
Мы отправились.
Я шел позади... Дождик начал опять накрапывать и скоро полил ручьями. С трудом добрались мы до избы.
Бирюк бросил пойманную лошаденку посреди двора, ввел мужика в комнату, ослабил узел кушака и посадил его в угол.
Девочка, которая заснула было возле печки, вскочила и с молчаливым испугом стала глядеть на нас. Я сел на лавку.
-- Эк его, какой полил, -- заметил лесник, -- переждать придется.
Не хотите ли прилечь?
-- Спасибо.
-- Я бы его, для вашей милости, в чуланчик запер, -- продолжал он, указывая на мужика -- да вишь, засов...
-- Оставь его тут, не трогай, -- перебил я Бирюка.
Мужик глянул на меня исподлобья.
Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены...
Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула.
Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал в углу... дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
-- Фома Кузьмич, -- заговорил вдруг мужик голосом глухим и разбитым, -- а, Фома Кузьмич.
-- Чего тебе?
-- Отпусти.
Бирюк не отвечал.
-- Отпусти... с голодухи... отпусти.
-- Знаю я вас, -- угрюмо возразил лесник, -- ваша вся слобода такая -- вор на воре.
-- Отпусти, -- твердил мужик, -- приказчик... разорены, во как... отпусти!
-- Разорены!..
Воровать никому не след.
-- Отпусти, Фома Кузьмич... не погуби.
Ваш-то, сам знаешь, заест, во как.
Бирюк отвернулся.
Мужика подергивало, словно лихорадка его колотила. Он встряхивал головой и дышал неровно.
-- Отпусти, -- повторил он с унылым отчаяньем, -- отпусти, ей-Богу, отпусти!
Я заплачу, во как, ей-Богу. Ей-Богу, с голодухи... детки, пищат, сам знаешь. Круто, во как, приходится.
-- А ты все-таки воровать не ходи.
-- Лошаденку, -- продолжал мужик, -- лошаденку-то, хоть ее-то... один живот и есть... отпусти!
-- Говорят, нельзя.
Я тоже человек подневольный: с меня взыщут. Вас баловать тоже не приходится.
-- Отпусти!
Нужда, Фома Кузьмич, нужда, как есть того... отпусти!
-- Знаю я вас!
-- Да отпусти!
-- Э, да что с тобой толковать; сиди смирно, а то у меня, знаешь?
Не видишь, что ли, барина?
Бедняк потупился... Бирюк зевнул и положил голову на стол.
Дождик все не переставал. Я ждал, что будет.
Мужик внезапно выпрямился.
Глаза у него загорелись, и на лице выступила краска. "Ну на, ешь, на, подавись, на, -- начал он, прищурив глаза и опустив углы губ, -- на, душегубец окаянный: пей христианскую кровь, пей..." Лесник обернулся.
-- Тебе говорю, тебе, азиат, кровопийца, тебе!
-- Пьян ты, что ли, что ругаться вздумал?
-- заговорил с изумлением лесник. -- С ума сошел, что ли?
-- Пьян!..
не на твои ли деньги, душегубец окаянный, зверь, зверь, зверь!
-- Ах ты... да я тебя!..
-- А мне что?
Все едино -- пропадать; куда я без лошади пойду? Пришиби -- один конец; что с голоду, что так -- все едино. Пропадай все: жена, дети -- околевай все... А до тебя, погоди, доберемся!
Бирюк приподнялся.
-- Бей, бей, -- подхватил мужик свирепым голосом, -- бей, на, на, бей... (Девочка торопливо вскочила с полу и уставилась на него.
) Бей! бей!
-- Молчать!
-- загремел лесник и шагнул два раза.
-- Полно, полно, Фома, -- закричали, -- оставь его... Бог с ним.
-- Не стану я молчать, -- продолжал несчастный.
-- Все едино -- околевать-то. Душегубец ты, зверь, погибели на тебя нету... Да постой, недолго тебе царствовать! затянут тебе глотку, постой!
Бирюк схватил его за плечо... Я бросился на помощь мужику...
-- Не троньте, барин!
-- крикнул на меня лесник.
Я бы не побоялся его угрозы и уже протянул было руку; но, к крайнему моему изумлению, он одним поворотом сдернул с локтей мужика кушак, схватил его за шиворот, нахлобучил ему шапку на глаза, растворил дверь и вытолкнул его вон.
-- Убирайся к черту с своей лошадью, -- закричал он ему вслед, -- да смотри, в другой раз у меня!..
Он вернулся в избу и стал копаться в углу.
-- Ну, Бирюк, -- промолвил я наконец, -- удивил ты меня: ты, я вижу, славный малый.
-- Э, полноте, барин, -- перебил он меня с досадой, -- не извольте только сказывать.
Да уж я лучше вас провожу, -- прибавил он, -- знать, дождика-то вам не переждать...
На дворе застучали колеса мужицкой телеги.
-- Вишь, поплелся!
-- пробормотал он, -- да я его!..
Через полчаса он простился со мной на опушке леса.