×

우리는 LingQ를 개선하기 위해서 쿠키를 사용합니다. 사이트를 방문함으로써 당신은 동의합니다 쿠키 정책.

image

Кладбищенские истории, Старое Донское кладбище. Был да сплыл, или Забытая смерть

Старое Донское кладбище. Был да сплыл, или Забытая смерть

Старое Донское кладбище. Был да сплыл, или Забытая смерть

От действующих московских кладбищ меня с души воротит. Они похожи на кровоточащие куски вырванного по живому мяса. Туда подъезжают автобусы с черными полосами по борту, там слишком тихо говорят и слишком громко плачут, а в крематорском конвейерном цехе четыре раза в час завывает хоральный прелюд, и казенная дама в траурном платье говорит поставленным голосом: «Подходим по одному, прощаемся».

Если вас без дела, из одной любознательности, занесло на Николо-Архангельское, Востряковское или Хованское, уходите оттуда не оглядываясь — не то испугаетесь бескрайних, до горизонта пустырей, утыканных серыми и черными камнями, задохнетесь от особенного жирного воздуха, оглохнете от звенящей тишины, и вам захочется жить вечно, жить любой ценой, лишь бы не лежать кучкой пепла в хрущобе колумбария или распадаться на белки, жиры и углеводы под цветником ноль семь на один и восемь.

Новые кладбища ничего вам не объяснят про жизнь и смерть, только собьют с толку, запугают и запутают. Ну их, пусть чавкают своими гранитно-бетонными челюстями за кольцевой автострадой, а мы с вами лучше отправимся в Земляной город, на Старое Донское кладбище, ибо, по-моему, во всем нашем красивом и таинственном городе нет места более красивого и более таинственного.

Старое Донское совсем не похоже на современных гигантов похоронной индустрии: там асфальт, а здесь засыпанные листьями дорожки; там пыльная трава, а здесь рябины и вербы; там бетонная плита с надписью «Наточка, доченька, на кого ты нас покинула», а здесь мраморный ангел с раскрытой книгой, и в книге сказано: «Блаженни плачущие, яко тии утешатся».

[Кладбищенские истории - Акунин Борис]

Блаженни плачущие

Только не забредите по ошибке на Новое Донское, расположенное рядом, за красной зубчатой стеной. Оно поманит вас луковками церкви, но это волк в овечьей шкуре — перелицованный Крематорий № 1. А у ворот вас улыбчиво встретит каменный Сергей Андреевич Муромцев, председатель Первой Государственной Думы. Не верьте этому счастливому принцу, который, как пчелка, впитал своей жизнью (1850–1910) весь мед недолгого российского европеизма и тихо почил до наступления неприятностей, должно быть, совершенно уверенный в победе русского парламентаризма и постепенном обрастании приятными соседями — приват-доцентами и присяжными поверенными. Увы — вокруг сплошь лауреаты сталинской премии, комбриги, аэронавты и заслуженные строители РСФСР. Пройдет время, и их надгробья со спутниками, рейсфедерами и звездами тоже станут исторической экзотикой. Но только не для моего поколения.

Нам с вами дальше, в другие ворота, увенчанные высокой колокольней. Москва, которую я люблю, похоронена там. Похоронена, но не мертва.

Впервые я почувствовал, что она жива, в ранней молодости, когда служил в тихом учреждении, расположенном неподалеку от Донского монастыря, и ходил с коллегами на древние могилки пить невкусное, но крепкое вино «Агдам». Мы сиживали на деревянной скамеечке, напротив пыльного барельефа с Сергием Радонежским, Пересветом и Ослябей (он все еще там, на стену восстановленного храма Христа Спасителя так и не вернулся), закусывали азербайджанскую цикуту сладкими монастырскими яблоками, и разговор непостижимым образом все выворачивал с последнего альбома группы «Спаркс» (или что мы там тогда слушали?) на Салтычиху и с джинсов «супер-райфл» на Чаадаева.

Петр Яковлевич покоился совсем неподалеку от заветной скамейки. Потомкам его могила сообщала о человеке, который в Риме был бы Брут, а в Афинах Периклес, один-единственный факт: «Кончил жизнь 1856 года 14 апреля» — и это наводило на размышления.

[Кладбищенские истории - Акунин Борис]

Что же до Салтычихи, то на ее надгробии время не сохранило ни единого слова и ни единой буквы. Она существовала на самом деле, московская помещица Дарья Николаевна Салтыкова, замучившая до смерти сто крепостных, — вот единственное, что подтверждала могила. Но чудовища не поддаются дефиниции, устройство их души темно и загадочно, и самый уместный памятник монстру — фигура умолчания в виде голого серого обелиска, напоминающего силуэтом загнанный в землю осиновый кол.

В пяти шагах от места упокоения русской современницы маркиза де Сада из земли произрастает диковинное каменное дерево в виде сучковатого креста — масонский знак в память поручика Баскакова, умершего в 1794 году. Никакой дополнительной информации, жаль.

[Кладбищенские истории - Акунин Борис]

Памятник поручику Баскакову

Надписи и неуклюжие стихи на могилах — чтение увлекательное и совсем не монотонное. Это не что иное, как попытка материализовать и увековечить эмоцию, причем попытка небезуспешная — скорбящих давно уж нет, а их скорбь вот она:

«Покоится здесь юноша раб божий Николай.

От мира и забот его призвал Бог в рай».

(От безутешных родителей почетному гражданину отроку Николаю Грачеву.)

Или совсем нескладно, но еще пронзительней:

«Покойся милый прах в земных недрах,

А душа пари в лазурных небесах

Но я остаюсь здесь по тебе в слезах».

(Уже не прочесть, от кого кому.)

Но любимая моя эпитафия, украшающая надгробье княжны Шаховской, не трогательна, а мстительна: «Скончалась от операции доктора Снегирева».

Где вы, доктор Снегирев? Сохранилась ваша-то могилка? Ох, вряд ли. А тут, на Старом Донском, вас до сих пор поминают, пусть и недобрым словом.

Вот вам, доктор Снегирев!

Двадцать лет назад, когда я приходил сюда чуть не каждый день, мало кто заглядывал на это заросшее, полузабытое кладбище. Разве что гурманы москвоведения приведут гостей столицы, чтобы попотчевать их главной кладбищенской достопримечательностью — черным бронзовым Христом, вытянувшимся в полный рост в нише монастырской стены. У ног Спасителя уже тогда не переводились свежие цветы, а меня этот во всех отношениях замечательный памятник русского модерна совсем не трогал — очень уж изящен и бонтонен.

Грешен — не люблю достопримечательностей. Очевидно, оттого, что они слишком отполированы взглядами, про них и так всё известно, в них нет тайны. На указателях Донского могильника можно найти некоторое количество известных имен: историк Ключевский, поэт Майков, архитектор Бове, казак Иловайский 12-ый, но абсолютное большинство здешних покойников ничем себя не прославили. Славных да громких в ту пору хоронили в Петербурге, а здесь Москва, провинция. Пышность отдельных надгробий не должна вас обманывать — это свидетельство богатства, но не жизненного успеха. Бог весть сколько неудавшихся карьер и ненасытившихся честолюбий похоронено на Старом Донском. Глядишь на все эти облупившиеся гербы да полустершиеся титулы и вспоминаешь датского короля Эрика Достопамятного, от которого осталось лишь звучное прозвище, а почему современники считали его таким уж достопамятным, история как-то не запомнила.

Главная достопримечательность

Мои избранники никому кроме меня не нужны. Их имена не гремели, пока они жили, а когда умерли, то кроме камня на могиле в этом мире ничего от них не осталось. Девица Екатерина Безсонова 72 лет от роду, скончавшаяся 1823 года пополунощи в 8-ом часу, и статский советник Гавриил Степанович Карнович, отлично-добродетельно истинно по-христиански всегда живший, завораживают меня загадкой своей исчезнувшей жизни. Лаконичнее всего это ощущение выражено в хайку Игоря Бурдонова «Малоизвестный факт»:

Все они умерли —

Люди, жившие в Российском государстве

В августе 1864 года.

Они и в самом деле все умерли — говевшие, делавшие визиты, читавшие «Московские губернские ведомости» и ругавшие коварного Дизраэли. Но на Старом Донском кладбище меня охватывает острое, а стало быть, безошибочное чувство, что они где-то рядом, до них можно дотянуться, просто я не знаю, как поймать ускользнувшее время, как зацепить тайну за краешек.

Он, этот краешек, совсем близко — кажется, еще чуть-чуть и ухватишь. Близок локоть…

И я сочиняю романы про XIX век, стараясь вложить в них самое главное — ощущение тайны и ускользания времени. Я заселяю свою выдуманную Россию персонажами, имена и фамилии которых нередко заимствованы с донских надгробий. Сам не знаю, чего я этим добиваюсь — то ли вытащить из могил тех, кого больше нет, то ли самому прокрасться в их жизнь.

Learn languages from TV shows, movies, news, articles and more! Try LingQ for FREE

Старое Донское кладбище. Был да сплыл, или Забытая смерть |Don cemetery||||vanished or disappeared||forgotten| Der alte Don-Friedhof. War, aber hat sich verzogen, oder Ein vergessener Tod The Old Don Cemetery. Was, but has drifted away, or Forgotten Death Cimetière du vieux Don. Était et s'est envolé, ou la mort oubliée O velho cemitério de Don. Era, mas foi-se embora, ou Uma morte esquecida

Старое Донское кладбище. The Old Donskoe Cemetery. Cemitério de Old Don. Был да сплыл, или Забытая смерть ||surfaced||forgotten| He was, but he sailed away, or The Forgotten Death Era uma vez, ou Morte Esquecida.

От действующих московских кладбищ меня с души воротит. |operating||||||turns my stomach The current Moscow cemeteries make me sick to my stomach. Os cemitérios activos de Moscovo dão-me náuseas. Они похожи на кровоточащие куски вырванного по живому мяса. |||bleeding|pieces|||| They look like bleeding chunks of meat ripped out alive. Parecem pedaços de carne a sangrar, arrancados vivos. Туда подъезжают автобусы с черными полосами по борту, там слишком тихо говорят и слишком громко плачут, а в крематорском конвейерном цехе четыре раза в час завывает хоральный прелюд, и казенная дама в траурном платье говорит поставленным голосом: «Подходим по одному, прощаемся». |arrive||||stripes||side||||they say||||||||conveyor line|workshop|||||wails|choral|prelude||official|||mourning|dress||monotone|||||say goodbye There are buses with black stripes on the sides, where people talk too quietly and cry too loudly, and in the crematorium, a choral prelude howls four times an hour, and a lady in a mourning dress says in a staid voice: "Come up one by one, say goodbye. Há autocarros com riscas pretas de lado, há conversas demasiado silenciosas e choros demasiado altos, e na loja de transporte do crematório, um prelúdio coral uiva quatro vezes por hora, e uma senhora oficial, vestida de luto, diz com uma voz treinada: "Venham um a um, adeus".

Если вас без дела, из одной любознательности, занесло на Николо-Архангельское, Востряковское или Хованское, уходите оттуда не оглядываясь — не то испугаетесь бескрайних, до горизонта пустырей, утыканных серыми и черными камнями, задохнетесь от особенного жирного воздуха, оглохнете от звенящей тишины, и вам захочется жить вечно, жить любой ценой, лишь бы не лежать кучкой пепла в хрущобе колумбария или распадаться на белки, жиры и углеводы под цветником ноль семь на один и восемь. ||||||curiosity|||||Vostryakovskoye|||leave||||||get scared||||wastelands|punctuated with|||||suffocate||thick|thick||go deaf||ringing|||||||||||||lie still|pile of ashes|ashes||communal grave|columbarium||||proteins|fats||carbohydrates||flowerbed|||||| If you are idle, out of curiosity alone, skidded to Nikolo-Arkhangelskoye, Vostryakovskoye or Khovanskoye, leave from there without looking back - otherwise you will be frightened of endless wastelands, studded with gray and black stones to the horizon, you will suffocate from the special greasy air, you will become deaf from the ringing silence, and you will want to live forever, to live at any cost, if only not to lie like a heap of ashes in the columbarium or decay into proteins, fats and carbohydrates under the flower garden zero seven by one and eight. Se veio a Nikolo-Arkhangelskoye, Vostryakovskoye ou Khovanskoe por curiosidade, saia de lá sem olhar para trás - caso contrário, ficará assustado com os vastos terrenos baldios empilhados de pedras cinzentas e negras, sufocarão com o peculiar ar gorduroso, ensurdecerão com o silêncio retumbante, e quererão viver para sempre, viver a qualquer preço, só para não jazerem como um monte de cinzas num columbário ou para se desintegrarem em proteínas, gorduras e hidratos de carbono sob o canteiro de flores do zero sete por um e oito.

Новые кладбища ничего вам не объяснят про жизнь и смерть, только собьют с толку, запугают и запутают. |||||||||||confuse you||confuse you|scare you||confuse you New cemeteries will not explain anything to you about life and death, they will only confuse, intimidate and confuse. Os novos cemitérios não vos explicam nada sobre a vida e a morte, apenas vos confundem, intimidam e baralham. Ну их, пусть чавкают своими гранитно-бетонными челюстями за кольцевой автострадой, а мы с вами лучше отправимся в Земляной город, на Старое Донское кладбище, ибо, по-моему, во всем нашем красивом и таинственном городе нет места более красивого и более таинственного. |||slurp||concrete|concrete|jaws||ring road|||||||head to|||||||cemetery|because||||||||mysterious||||||||mysterious Well, let them champ their granite-concrete jaws behind the ring highway, and you and I would rather go to Earthen City, to the Old Don Cemetery, because, in my opinion, in our entire beautiful and mysterious city there is no place more beautiful and more mysterious. Pois bem, deixem-nos bater com as suas mandíbulas de granito-concreto atrás da autoestrada circular, e nós preferimos ir a Zemlyanoy Gorod, ao Velho Cemitério do Don, porque, na minha opinião, em toda a nossa bela e misteriosa cidade não há lugar mais belo e mais misterioso.

Старое Донское совсем не похоже на современных гигантов похоронной индустрии: там асфальт, а здесь засыпанные листьями дорожки; там пыльная трава, а здесь рябины и вербы; там бетонная плита с надписью «Наточка, доченька, на кого ты нас покинула», а здесь мраморный ангел с раскрытой книгой, и в книге сказано: «Блаженни плачущие, яко тии утешатся». ||||||modern||funeral industry||||||covered|leaves|||dusty||||rowans||willows|||||inscription|||||||left us||||||||||||blessed|weeping||they|will be comforted Old Donskoy is not at all like the modern giants of the funeral industry: there is asphalt, and here the paths are covered with leaves; there is dusty grass, and here are mountain ash and willows; there is a concrete slab with the inscription “Natochka, daughter, to whom you left us,” and here is a marble angel with an open book, and the book says: “Blessed are those who cry, as if they will be comforted.” A velha Donskoye é muito diferente dos gigantes modernos da indústria funerária: ali há asfalto, e aqui caminhos cheios de folhas; ali há relva poeirenta, e aqui sorveiras e salgueiros; ali há uma placa de betão com a inscrição "Natochka, minha filha, por quem nos deixaste", e aqui há um anjo de mármore com um livro aberto, e o livro diz: "Bem-aventurados os que choram, porque serão consolados".

[Кладбищенские истории - Акунин Борис] [Cemetery Stories - Akunin Boris] [Histórias de Cemitérios - Akunin Boris]

Блаженни плачущие |mourning Blessed are the weeping Bem-aventurados os que choram

Только не забредите по ошибке на Новое Донское, расположенное рядом, за красной зубчатой стеной. ||wander in||||||||||battlemented| Just don't wander by mistake to New Donskoye, located nearby, behind a red battlemented wall. Mas não se engane a entrar no Novoye Donskoe, situado na porta ao lado, por detrás do muro vermelho com ameias. Оно поманит вас луковками церкви, но это волк в овечьей шкуре — перелицованный Крематорий № 1. |beckon||onions|churches|||wolf||sheep's clothing|skin|rebranded| It will beckon you with the onions of the church, but it is a wolf in sheep's clothing - the converted Crematorium No. 1. Acenar-vos-á com arcos de igreja, mas é um lobo em pele de cordeiro - um Crematório n.º 1 reactualizado. А у ворот вас улыбчиво встретит каменный Сергей Андреевич Муромцев, председатель Первой Государственной Думы. ||gate||smilingly|greet you|||||chairman||| And at the gate you will be met smilingly by the stone Sergey Andreyevich Muromtsev, Chairman of the First State Duma. E, à entrada, será sorridentemente recebido por Sergey Andreyevich Muromtsev, o presidente da Primeira Duma. Не верьте этому счастливому принцу, который, как пчелка, впитал своей жизнью (1850–1910) весь мед недолгого российского европеизма и тихо почил до наступления неприятностей, должно быть, совершенно уверенный в победе русского парламентаризма и постепенном обрастании приятными соседями — приват-доцентами и присяжными поверенными. not|believe||||||bee|absorbed||||||||||passed away||arrival|||||confident||||parliamentarism||gradual accumulation|growth|||private|associate professors||jurors|lawyers Do not believe this happy prince, who, like a bee, absorbed with his life (1850-1910) all the honey of the short Russian Europeanism and quietly rested before the onset of trouble, must be quite confident in the victory of Russian parliamentarism and the gradual accretion of pleasant neighbors - private docents and sworn attorneys. Não acrediteis neste feliz príncipe que, como uma abelha, absorveu com a sua vida (1850-1910) todo o mel do efémero europeísmo russo e repousou tranquilamente antes do início dos problemas, deve ter estado bastante seguro da vitória do parlamentarismo russo e do crescimento gradual de vizinhos agradáveis - professores particulares e advogados ajuramentados. Увы — вокруг сплошь лауреаты сталинской премии, комбриги, аэронавты и заслуженные строители РСФСР. unfortunately||entirely|award winners|||brigade commanders|aeronauts||honored|builders| Alas, all around are Stalin Prize laureates, brigadiers, airmen, and honored builders of the RSFSR. Infelizmente, há por todo o lado vencedores do Prémio Estaline, kombrigs, aeronautas e construtores de renome da RSFSR. Пройдет время, и их надгробья со спутниками, рейсфедерами и звездами тоже станут исторической экзотикой. ||||tombstones||companions|rivet nuts|||||| As time passes, their tombstones with satellites, raisers, and stars will also become historical exotics. O tempo passaria e as suas lápides com satélites, localizadores de voo e estrelas tornar-se-iam também exóticos históricos. Но только не для моего поколения. |||||generation But just not for my generation. Mas não para a minha geração.

Нам с вами дальше, в другие ворота, увенчанные высокой колокольней. |||||||crowned|tall|bell tower We go further, to another gate, topped with a tall bell tower. Passamos a outro portão, encimado por uma alta torre sineira. Москва, которую я люблю, похоронена там. |that|||buried| The Moscow I love is buried there. A Moscovo que eu amo está lá enterrada. Похоронена, но не мертва. buried||| Enterrado, mas não morto.

Впервые я почувствовал, что она жива, в ранней молодости, когда служил в тихом учреждении, расположенном неподалеку от Донского монастыря, и ходил с коллегами на древние могилки пить невкусное, но крепкое вино «Агдам». for the first time|||||||||||||institution|||||monastery||||||ancient|||||strong|| The first time I felt it was alive was in my early youth, when I served in a quiet institution not far from the Donsky Monastery and went with colleagues to the ancient graves to drink unpalatable but strong Aghdam wine. A primeira vez que senti que ela estava viva foi na minha juventude, quando trabalhava numa instituição tranquila não muito longe do Mosteiro de Donskoy e ia com os colegas a sepulturas antigas para beber o desagradável mas forte vinho "Aghdam". Мы сиживали на деревянной скамеечке, напротив пыльного барельефа с Сергием Радонежским, Пересветом и Ослябей (он все еще там, на стену восстановленного храма Христа Спасителя так и не вернулся), закусывали азербайджанскую цикуту сладкими монастырскими яблоками, и разговор непостижимым образом все выворачивал с последнего альбома группы «Спаркс» (или что мы там тогда слушали?) |sat|||bench||dusty|bas-relief||||Peresvet||Oslyabya|||||||restored temple|temple|||||||||hemlock||monastic||||incomprehensibly|||turned to|last album|||||||||| We sat on a wooden bench in front of a dusty bas-relief of Sergius of Radonezh, Peresvet and Oslyabey (he's still there, on the wall of the rebuilt Christ the Savior Cathedral never returned), snacked on Azerbaijani tsikut with sweet monastery apples, and the conversation incomprehensibly turned everything on the latest Sparks album (or what were we listening to back then?) Sentámo-nos num banco de madeira, em frente a um baixo-relevo empoeirado com Sérgio de Radonezh, Peresvet e Oslyabey (ainda lá está, na parede da restaurada Catedral de Cristo Salvador que nunca mais voltou), petiscámos tsikuta azerbaijanesa com maçãs doces do mosteiro e a conversa passou inexplicavelmente para o último álbum da banda Sparks (ou o que estávamos a ouvir na altura?). на Салтычиху и с джинсов «супер-райфл» на Чаадаева. |Saltychikha||||||| to Saltychikha and from "super-rifle" jeans to Chaadaeva. para Saltychikha e de Super Rifle jeans para Chaadayev.

Петр Яковлевич покоился совсем неподалеку от заветной скамейки. ||rested||||beloved| Pyotr Yakovlevich rested very close to the cherished bench. Pyotr Yakovlevich estava a descansar bem perto do querido banco. Потомкам его могила сообщала о человеке, который в Риме был бы Брут, а в Афинах Периклес, один-единственный факт: «Кончил жизнь 1856 года 14 апреля» — и это наводило на размышления. descendants|||||||||||||||||||died|||||this|prompted thoughts||reflections To his descendants, his tomb informed them of a man who in Rome would have been Brutus and in Athens Pericles, a single fact: "Died 1856, April 14"-and this was suggestive. Para os seus descendentes, o seu túmulo comunicou-lhes, de um homem que teria sido Brutus em Roma e Péricles em Atenas, um único facto: "Terminou a sua vida em 1856, a 14 de abril" - e era sugestivo.

[Кладбищенские истории - Акунин Борис] [Histórias de Cemitérios - Akunin Boris]

Что же до Салтычихи, то на ее надгробии время не сохранило ни единого слова и ни единой буквы. |||||||tombstone|||||single||||| As for Saltychikha, time has not preserved a single word or a single letter on her tombstone. Quanto a Saltychikha, o tempo não preservou uma única palavra ou letra na sua lápide. Она существовала на самом деле, московская помещица Дарья Николаевна Салтыкова, замучившая до смерти сто крепостных, — вот единственное, что подтверждала могила. ||||||landowner||||tortured to death||||serfs||||confirmed|grave She existed in reality, the Moscow landowner Darya Nikolayevna Saltykova, who tortured to death a hundred serfs, is the only thing the grave confirmed. Ela existiu na realidade, a proprietária de terras de Moscovo Darya Nikolayevna Saltykova, que torturou uma centena de servos até à morte, foi a única coisa que o túmulo confirmou. Но чудовища не поддаются дефиниции, устройство их души темно и загадочно, и самый уместный памятник монстру — фигура умолчания в виде голого серого обелиска, напоминающего силуэтом загнанный в землю осиновый кол. |||yield||||||||||appropriate||monster||silence|in||naked||obelisk||silhouette|driven|||| But monsters defy definition, the structure of their soul is dark and mysterious, and the most appropriate monument to the monster is a figure of silence in the form of a bare gray obelisk, resembling the silhouette of an aspen stake driven into the ground. Mas os monstros não podem ser definidos, a estrutura das suas almas é obscura e misteriosa, e o monumento mais adequado ao monstro é uma figura de silêncio sob a forma de um obelisco cinzento e nu, que se assemelha à silhueta de uma estaca de álamo cravada no solo.

В пяти шагах от места упокоения русской современницы маркиза де Сада из земли произрастает диковинное каменное дерево в виде сучковатого креста — масонский знак в память поручика Баскакова, умершего в 1794 году. |||||rest||contemporaries|marquise||||||strange|||||knotted|||||||||| Five steps from the resting place of a Russian contemporary of the Marquis de Sade from the ground grows a curious stone tree in the form of a knotted cross - a Masonic sign in memory of Lieutenant Baskakov, who died in 1794. A cinco passos do local de repouso do contemporâneo russo do Marquês de Sade, uma estranha árvore de pedra com a forma de uma cruz com nós cresce do chão - um sinal maçónico em memória do Tenente Baskakov, que morreu em 1794. Никакой дополнительной информации, жаль. |additional|| No additional information, too bad. Não há mais informações, é pena.

[Кладбищенские истории - Акунин Борис] [Histórias de Cemitérios - Akunin Boris]

Памятник поручику Баскакову Monument to Lieutenant Baskakov Monumento ao Tenente Baskakov

Надписи и неуклюжие стихи на могилах — чтение увлекательное и совсем не монотонное. inscriptions||clumsy|poems||||fascinating|||| The inscriptions and clumsy poems on the graves are fascinating and not at all monotonous reading. As inscrições e os poemas desajeitados nas campas são uma leitura fascinante e nada monótona. Это не что иное, как попытка материализовать и увековечить эмоцию, причем попытка небезуспешная — скорбящих давно уж нет, а их скорбь вот она: |||anything else|as|attempt|||immortalize||||not unsuccessful|mourners||||||grief|| It is nothing less than an attempt to materialize and perpetuate emotion, and not without success-the mourners have long been gone, but their grief is here: Não é nada mais nada menos do que uma tentativa de materializar e perpetuar uma emoção, e uma tentativa falhada - os enlutados já partiram há muito, mas a sua dor está lá:

«Покоится здесь юноша раб божий Николай. rests|||servant of God|| "Here rests the young man, the servant of God, Nicholas. "Aqui repousa um jovem, o servo de Deus, Nicolau.

От мира и забот его призвал Бог в рай». |||cares||called||| From the world and from his cares God called him to heaven. Do mundo e dos seus cuidados, Deus chamou-o para o paraíso".

(От безутешных родителей почетному гражданину отроку Николаю Грачеву.) |heartbroken||honorable||youth|| (From inconsolable parents to the honorary citizen, the adolescent Nicholas Grachev.) (Dos pais inconsoláveis para o honrado cidadão adolescente Nikolai Grachev).

Или совсем нескладно, но еще пронзительней: |||||piercingly Or even more indecipherable, but even more piercing: Ou completamente desinteressante, mas ainda mais pungente:

«Покойся милый прах в земных недрах, rest peacefully||dust|||earth's depths "Rest the dear ashes in the earthly bowels, "Descansem as doces cinzas nas entranhas da terra,

А душа пари в лазурных небесах ||||azure| And the soul wagers in the azure skies E a alma entre os céus azuis

Но я остаюсь здесь по тебе в слезах». But I stay here in tears for you." Mas eu fico aqui para ti em lágrimas".

(Уже не прочесть, от кого кому.) ||read it||| (I can no longer read from whom to whom.) (Já não consigo ler de quem para quem).

Но любимая моя эпитафия, украшающая надгробье княжны Шаховской, не трогательна, а мстительна: «Скончалась от операции доктора Снегирева». |||epitaph|decorative|tombstone|princess|||touching||vengeful|passed away||surgery|| But my favorite epitaph, which adorns the tombstone of Princess Shakhovskaya, is not touching, but vindictive: "She died from the operation of Dr. Snegirev. Mas o meu epitáfio preferido, que adorna a lápide da Princesa Shakhovskaya, não é comovente, mas sim vingativo: "Morreu devido à operação do Dr. Snegirev".

Где вы, доктор Снегирев? Where are you, Dr. Snegirev? Onde é que está, Dr. Snegirev? Сохранилась ваша-то могилка? remained|||grave Has your grave been preserved? Ainda tens a tua sepultura? Ох, вряд ли. |hardly| Oh, I don't think so. Oh, não me parece. А тут, на Старом Донском, вас до сих пор поминают, пусть и недобрым словом. ||||||||||||bad word| And here, on Old Donskoy, you are still remembered, even if with an unkind word. E aqui, em Stary Donskoy, continua a ser recordado, embora com uma palavra indelicada.

Вот вам, доктор Снегирев! Here you go, Dr. Snegirev! Aqui tem, Dr. Snegirev!

Двадцать лет назад, когда я приходил сюда чуть не каждый день, мало кто заглядывал на это заросшее, полузабытое кладбище. ||||||here||||||||||overgrown|half-forgotten| Twenty years ago, when I used to come here almost every day, few people looked into this overgrown, half-forgotten cemetery. Há vinte anos, quando eu vinha aqui quase todos os dias, poucas pessoas olhavam para este cemitério coberto de vegetação e meio esquecido. Разве что гурманы москвоведения приведут гостей столицы, чтобы попотчевать их главной кладбищенской достопримечательностью — черным бронзовым Христом, вытянувшимся в полный рост в нише монастырской стены. ||gourmets||bring|guests|capitals||treat them|||cemetery|attraction||bronze||stretched out||full||||monastic| Unless the gourmets of Muscovite studies bring guests of the capital to regale them with the main cemetery attraction - a black bronze Christ, stretched out to its full height in a niche of the monastery wall. A menos que os gourmets dos estudos moscovitas tragam convidados da capital para se deliciarem com a principal atração do cemitério - um Cristo de bronze negro, estendido a toda a altura num nicho da parede do mosteiro. У ног Спасителя уже тогда не переводились свежие цветы, а меня этот во всех отношениях замечательный памятник русского модерна совсем не трогал — очень уж изящен и бонтонен. ||||||were translated||||||||||||modernism|at all|||||elegant||stylish and elegant At the feet of the Savior even then there were no fresh flowers, and this in all respects wonderful monument of Russian modernism did not touch me at all - it was very elegant and bonton. Aos pés do Salvador já havia flores frescas nessa altura, e não fiquei nada comovido com este maravilhoso monumento de Arte Nova russa em todos os aspectos - era muito gracioso e bontonen.

Грешен — не люблю достопримечательностей. sinful|||sights Sin - I don't like sights. Sou um pecador - não gosto de vistas. Очевидно, оттого, что они слишком отполированы взглядами, про них и так всё известно, в них нет тайны. |||||polished|||||||known|||| Obviously, because they are too polished with their looks, everything is already known about them, there is no secret in them. Obviamente, pelo facto de terem um aspeto demasiado polido, já se sabe tudo sobre eles, não há qualquer mistério. На указателях Донского могильника можно найти некоторое количество известных имен: историк Ключевский, поэт Майков, архитектор Бове, казак Иловайский 12-ый, но абсолютное большинство здешних покойников ничем себя не прославили. |signs||||||||names|||||||||||absolute|majority|local|dead|||| On the signs of the Donskoy burial ground, you can find a number of well-known names: the historian Klyuchevsky, the poet Maykov, the architect Beauvais, the Cossack Ilovaisky 12th, but the vast majority of the local dead did not glorify themselves in any way. Nas placas do cemitério do Don podem encontrar-se alguns nomes famosos: o historiador Klyuchevsky, o poeta Maykov, o arquiteto Bove, o cossaco Ilovaysky 12º, mas a maioria absoluta dos falecidos não se glorificou de forma alguma. Славных да громких в ту пору хоронили в Петербурге, а здесь Москва, провинция. ||||||||||||province Glorious and loud at that time were buried in St. Petersburg, and here is Moscow, the province. Naquela época, os gloriosos e os grandes eram enterrados em São Petersburgo, mas aqui é Moscovo, uma província. Пышность отдельных надгробий не должна вас обманывать — это свидетельство богатства, но не жизненного успеха. opulence|individual|||||deceive you||||||| The splendor of individual tombstones should not deceive you - this is evidence of wealth, but not success in life. A opulência de cada lápide não deve iludir - é um testemunho de riqueza, mas não de sucesso na vida. Бог весть сколько неудавшихся карьер и ненасытившихся честолюбий похоронено на Старом Донском. |||failed|||insatiable ambitions|ambitions|||| God knows how many failed careers and insatiable ambitions are buried on Stary Donskoy. Só Deus sabe quantas carreiras falhadas e ambições insatisfeitas estão enterradas em Stary Donskoy. Глядишь на все эти облупившиеся гербы да полустершиеся титулы и вспоминаешь датского короля Эрика Достопамятного, от которого осталось лишь звучное прозвище, а почему современники считали его таким уж достопамятным, история как-то не запомнила. ||||chipped|coats of arms||faded|titles||||||||||||nickname|||contemporaries|||||memorable|||||remembered You look at all these peeling coats of arms and half-erased titles and remember the Danish king Eric the Memorable, from whom only a sonorous nickname remains, and history somehow did not remember why his contemporaries considered him so memorable. Olhamos para todos estes brasões descascados e títulos meio desbotados e lembramo-nos do rei dinamarquês Erik Dostopamyatny, de quem só restou uma alcunha sonora, e porque é que os contemporâneos o consideravam tão dostopamyatny, a história de certa forma não se lembra.

Главная достопримечательность Main attraction A principal atração

Мои избранники никому кроме меня не нужны. |chosen ones|||||needed My chosen ones are not needed by anyone but me. Ninguém quer os meus favoritos a não ser eu. Их имена не гремели, пока они жили, а когда умерли, то кроме камня на могиле в этом мире ничего от них не осталось. |names||echoed||||||||||||||||||| Their names did not rattle while they lived, and when they died, apart from the stone on the grave, nothing was left of them in this world. Os seus nomes não ressoaram enquanto viveram e, quando morreram, não restou nada deles neste mundo para além da lápide da sua sepultura. Девица Екатерина Безсонова 72 лет от роду, скончавшаяся 1823 года пополунощи в 8-ом часу, и статский советник Гавриил Степанович Карнович, отлично-добродетельно истинно по-христиански всегда живший, завораживают меня загадкой своей исчезнувшей жизни. maiden||||of||deceased|||||hour||state councillor|state councilor||||excellently|virtuously|truly genuinely||Christian manner|||fascinate|||mysterious|| The maiden Ekaterina Bezsonova, 72 years old, who died in 1823 at midnight at 8 o'clock, and the State Councilor Gavriil Stepanovich Karnovich, who always lived excellently and virtuously in a truly Christian way, fascinate me with the mystery of their disappeared life. A donzela Ekaterina Bezsonova, de 72 anos, que morreu em 1823 às 8 horas da meia-noite, e o conselheiro de Estado Gavriil Stepanovich Karnovich, que sempre viveu uma vida perfeitamente virtuosa e verdadeiramente cristã, fascinam-me pelo mistério da sua vida desaparecida. Лаконичнее всего это ощущение выражено в хайку Игоря Бурдонова «Малоизвестный факт»: more concisely||||||haiku|||| This feeling is most concisely expressed in Igor Burdonov’s haiku “A Little-Known Fact”: Este sentimento é expresso de forma mais sucinta no haiku "Little Known Fact" de Igor Burdonov:

Все они умерли — ||died They all died Estão todos mortos -

Люди, жившие в Российском государстве |who lived|||state People who lived in the Russian state Pessoas que viveram no Estado russo

В августе 1864 года. agosto de 1864.

Они и в самом деле все умерли — говевшие, делавшие визиты, читавшие «Московские губернские ведомости» и ругавшие коварного Дизраэли. |||||||who lived|made||read|||newspapers||criticized|treacherous|Disraeli In fact, they all died - those who spoke, made visits, read the Moscow Gubernskie Vedomosti, and scolded the insidious Disraeli. De facto, estavam todos mortos - a cantar, a fazer visitas, a ler a Gazeta da Província de Moscovo e a amaldiçoar o astuto Disraeli. Но на Старом Донском кладбище меня охватывает острое, а стало быть, безошибочное чувство, что они где-то рядом, до них можно дотянуться, просто я не знаю, как поймать ускользнувшее время, как зацепить тайну за краешек. ||||||overwhelms me|sharp feeling||||infallible|||||||||||||||||elusive|||||| But at the Old Donskoy Cemetery I am seized by a sharp, and therefore unmistakable feeling that they are somewhere nearby, you can reach them, I just don’t know how to catch the slipping time, how to catch the mystery by the edge. Mas no Cemitério Velho de Donskoye tenho a sensação nítida e, portanto, inconfundível de que eles estão algures perto, de que posso alcançá-los, só não sei como apanhar o tempo que se esvaiu, como apanhar o mistério pela borda.

Он, этот краешек, совсем близко — кажется, еще чуть-чуть и ухватишь. ||edge||||||||grab it He, this edge, is very close - it seems that you can grab a little more. Ela, esta borda, está muito próxima - parece que basta um pouco mais para a apanhar. Близок локоть… |elbow Elbow close... Cotovelo fechado...

И я сочиняю романы про XIX век, стараясь вложить в них самое главное — ощущение тайны и ускользания времени. ||compose|||||trying to|put in|||||feeling|||elusiveness| And I compose novels about the 19th century, trying to put into them the most important thing - a sense of mystery and the slipping of time. E escrevo romances sobre o século XIX, tentando pôr neles o mais importante - o sentido do mistério e do tempo a desaparecer. Я заселяю свою выдуманную Россию персонажами, имена и фамилии которых нередко заимствованы с донских надгробий. |populate|||||||surnames||often|borrowed|||tombstones I populate my fictional Russia with characters whose names and surnames are often borrowed from the Don tombstones. Povoo a minha Rússia fictícia com personagens cujos nomes e apelidos são muitas vezes emprestados de lápides de Don. Сам не знаю, чего я этим добиваюсь — то ли вытащить из могил тех, кого больше нет, то ли самому прокрасться в их жизнь. |||||||||bring out||graves|||||that|||sneak into||| I myself don’t know what I’m trying to achieve by this - either to pull out of the graves those who no longer exist, or to sneak into their lives myself. Não sei o que estou a tentar fazer com isto, se é puxar por aqueles que já cá não estão ou se é entrar sorrateiramente nas suas vidas.