×

우리는 LingQ를 개선하기 위해서 쿠키를 사용합니다. 사이트를 방문함으로써 당신은 동의합니다 쿠키 정책.


image

Call of the Wild (Russian), Зов предков (12)

Зов предков (12)

Но они без малейшего колебания поставили эти деньги против шестисот долларов Мэттьюсона.

Десять собак Мэттьюсона выпрягли и к нартам поставили Бэка в его собственной упряжи. Царившее вокруг возбуждение передалось и ему, он чутьем угадывал, что нужно сделать для Джона Торнтона что-то очень важное. Шепот восхищения послышался в толпе, когда люди увидели это великолепное животное. Бэк был в прекрасном состоянии — ни единой унции лишнего жира, и те сто пятьдесят фунтов, которые он весил, представляли собой сто пятьдесят фунтов мужественной силы. Его густая шерсть лоснилась, как шелк. На шее и плечах она напоминала гриву и, даже когда он был спокоен, топорщилась при малейшем его движении, словно от избытка жизненных сил. Казалось, каждый ее волосок заряжен энергией. Широкая грудь и мощные передние ноги были пропорциональны размерам всего тела, а мускулы выступали под кожей тугими клубками. Люди подходили и, щупая эти мускулы, объявляли, что они железные. Ставки против Бэка снизились до двух против одного.

— Молодчина он у вас, сэр, молодчина! — пробормотал один из новой династии королей Скукум-Бенча. — Даю вам за него восемьсот — до испытания, сэр, заметьте! Восемьсот на руки — и беру его такого, как он есть.

Торнтон отрицательно потряс головой и подошел к Бэку.

— Нет, отойдите от него! — запротестовал Мэттьюсон. — Дайте ему свободу, тогда это будет честная игра.

Толпа притихла, слышались только отдельные голоса, тщетно предлагавшие пари два против одного. Все признавали, что Бэк — великолепная ездовая собака, но двадцать мешков муки, по пятьдесят фунтов каждый, слишком убедительно громоздились перед глазами, и зрители не решались развязать кошельки.

Торнтон опустился на колени около Бэка, обнял его голову обеими руками и прижался к нему щекой. Сегодня он не стал его шутливо трясти, тормошить, как делал обычно, не бормотал любовно всякие ругательные прозвища. Нет, он только шепнул ему что-то на ухо.

— Если любишь меня, Бэк… Если любишь… — вот что он шепнул ему. И Бэк заскулил от едва сдерживаемого нетерпения.

Окружающие с любопытством наблюдали эту сцену.

В ней было что-то загадочное — это походило на заклинание. Когда Торнтон поднялся, Бэк схватил зубами его руку, подержал ее в закрытой пасти и потом медленно, неохотно выпустил. Это было его ответом без слов, так он по-своему выражал любовь к хозяину.

Торнтон отошел довольно далеко назад.

— Ну, Бэк! — скомандовал он.

Бэк натянул постромки, потом отпустил их на несколько дюймов. Это был его обычный прием.

— Пошел! — раздался голос Торнтона, как-то особенно четко и резко прозвучавший среди напряженного молчания.

Бэк качнулся вправо, пригнулся, словно ныряя, натянул постромки и внезапно, рывком, остановил на ходу стопятидесятифунтовую массу своего тела. Кладь на нартах дрогнула, под полозьями что-то звонко захрустело.

— Ну! — крикнул опять Торнтон.

Бэк повторил тот же маневр, на этот раз дернув влево. Хруст перешел в громкий треск, нарты закачались, и полозья со скрипом сползли на несколько дюймов в сторону. Нарты освободились от льда, приковывавшего их к месту.

Люди невольно притаили дыхание.

— Теперь марш!

Команда Торнтона грянула, как пистолетный выстрел. Бэк рванулся вперед, сильно натянув постромки. Все его тело подобралось в страшном усилии, мускулы выперли узлами и ходили под шерстью, как живые. Широкой грудью он почти припал к земле, голову вытянул вперед, а ноги летали как бешеные, прорезая на крепко укатанном снегу параллельные борозды. Нарты качались и дрожали и уже наполовину сдвинулись с места. Вдруг Бэк поскользнулся одной лапой, и кто-то в толпе громко ахнул. Но нарты уже стремительно задергались и, больше не застревая на месте, толчками двинулись вперед — сперва на полдюйма… потом на дюйм… еще на два. Толчки заметно выравнивались, и когда нарты, преодолев наконец инерцию, набрали скорость, Бэк подхватил их и повез.

Люди тяжело переводили дух, не сознавая, что за минуту перед тем они не дышали. А Торнтон бежал за нартами, подгоняя Бэка отрывистыми, веселыми криками. Расстояние было вымерено заранее, и когда Бэк подбегал к вязанке дров, положенной там, где кончались сто ярдов, раздались восторженные крики. Они перешли в рев, когда Бэк, пробежав мимо вязанки, остановился по команде Торнтона. Все бесновались от восторга, даже Мэттьюсон. Полетели в воздух шапки, рукавицы. Люди пожимали друг другу руки, не разбирая, кто перед ними — знакомый или незнакомый, и все восклицания сливались в какой-то бессвязный галдеж.

А Торнтон стоял на коленях перед Бэком и, припав лбом к его лбу, тряс и качал его. Те, кто выбежал вперед, слышали, как он ругал Бэка. Он ругал его долго и с наслаждением, любовно и нежно.

— Поразительно, сэр! Поразительно! — бормотал король Скукум-Бенча. — Даю вам за него тысячу, целую тысячу, сэр. Ну, хотите тысячу двести?

Торнтон встал. Глаза у него были мокры, и он не пытался скрыть слезы, которые струились по его щекам.

— Нет, сэр, — сказал он королю Скукум-Бенча. — Нет, не хочу. Убирайтесь вы к черту, сэр! Это все, что я могу вам посоветовать.

Бэк схватил зубами руку Торнтона. Торнтон опять стал трясти его. Зрители, движимые одним и тем же чувством, отступили на почтительное расстояние, и больше не нашлось нескромных людей, которые позволили бы себе нарушить этот разговор.

VII. ЗОВ УСЛЫШАН

Когда Бэк за пять минут заработал Джону Торнтону тысячу шестьсот долларов, тот смог уплатить кое-какие долги и двинуться вместе со своими компаньонами к востоку на поиски затерянной золотой россыпи, легенда о которой была так же стара, как история этого края. Многие искали ее, немногие нашли, а большинство искавших не вернулось из своего путешествия. Сказочная россыпь была причиной многих трагедий и окружена тайной. Никому не было известно, кто первый открыл ее. Даже самые древние легенды об этом не упоминали. Люди знали только, что на том месте стояла старая, полуразвалившаяся хижина. Некоторые золотоискатели в свой смертный час клялись, что видели и хижину и россыпь, и в доказательство показывали самородки, которым не было равных на всем Севере. Однако среди живых не осталось ни одного человека, которому удалось добыть что-либо из этой сокровищницы, а мертвые были мертвы. И Джон Торнтон, Пит и Ганс, взяв с собой Бэка и еще полдюжины собак, двинулись на восток по неисследованной дороге, надеясь дойти туда, куда не дошли другие люди и собаки. Они прошли семьдесят миль вверх по Юкону, затем повернули налево, по реке Стюарт, миновали Мэйо и Мак-Квещен и продолжали путь до того места, где река Стюарт превращается в ручеек и вьется вокруг высоких скал горного хребта, идущего вдоль всего материка.

Джон Торнтон немногого требовал от людей и природы. Пустынные, дикие места его не страшили С щепоткой соли в кармане и ружьем за плечами он забирался в лесную глушь и бродил, где вздумается и сколько вздумается. Он жил, как индеец, никогда и никуда не спешил и во время своих странствий добывал себе пищу охотой. А если дичи не попадалось, он с тем же спокойствием индейца продолжал путь в твердой уверенности, что рано или поздно набредет на нее. И во время великого путешествия на восток их меню состояло из добытого охотой свежего мяса, поклажа на нартах — главным образом из снаряжения и необходимых орудий, а программа была составлена на неограниченное время.

Бэк беспредельно наслаждался такой жизнью — охотой, рыбной ловлей, блужданием по новым, незнакомым местам. Они то по нескольку недель подряд шли и шли, то целыми неделями отдыхали, разбив где-нибудь лагерь, и тогда собаки бездельничали, а люди, взрывая мерзлую землю или породу, без конца промывали ее в лотках у костра, ища в ней золота. Иногда они голодали, иногда роскошествовали — все зависело от того, много ли по дороге попадалось дичи и удачна ли бывала охота Подошло лето, и люди и собаки, навьюченные поклажей, переплывали на плоту голубые горные озера, спускались или поднимались по течению незнакомых рек в утлых челноках, выпиленных из стволов деревьев.

Проходили месяцы, а они все бродили среди диких просторов этой неисследованной земли, где не было людей, но где когда-то побывали люди, если верить легенде о покинутой хижине. Переходили горные хребты, разделявшие реки, и не раз их здесь застигали снежные бураны. Дрожали от холода под полуночным солнцем на голых вершинах, между границей лесов и вечными снегами. Спускались в теплые долины, где тучами носилась мошкара, и в тени ледников собирали спелую землянику и цветы, которые могли соперничать красотой с лучшими цветами Юга. Осенью они очутились в волшебной стране озер, печальной и безмолвной, где, должно быть, когда-то водилась дичь, но теперь не было нигде и признака жизни — только холодный ветер свистел, замерзала вода в укрытых местах да меланхолически журчали волны, набегая на пустынный берег.

И вторую зиму проходили они, ища давно исчезнувшие следы людей, которые побывали здесь до них Однажды они набрели на тропинку, проложенную в дремучем лесу. Это была очень старая тропинка — и они вообразили, что заброшенная хижина где-то совсем близко. Но тропинка начиналась неведомо где и кончалась неведомо где — и оставалось загадкой, кто и для чего протоптал ее.

В другой раз они наткнулись на остатки разрушенного временем охотничьего шалаша, и между клочьями истлевших одеял Джон Торнтон нашел длинноствольное кремневое ружье. Он знал, что ружья этого типа выпускала Компания Гудзонова залива в первые годы всеобщей тяги на северо-запад. Тогда за одно ружье давали такой же высоты тюк плотно уложенных бобровых шкурок. Больше среди развалин не нашлось ничего, что напоминало бы о человеке, который некогда построил этот шалаш и оставил между одеялами свое ружье.

Снова наступила весна, и после долгих странствий они в конце концов нашли не легендарную покинутую хижину, а поверхностную россыпь в широкой долине, где было столько золота, что оно, как желтое масло, оседало на дне промывочного лотка. Три товарища не стали продолжать поиски. Здесь они за день намывали на тысячи долларов чистого золотого песка и самородков, а работали каждый день. Золото насыпали в мешки из лосиных шкур, по пятьдесят фунтов в мешок, и мешки укладывали штабелями, как дрова, перед шалашом, который они сплели себе из еловых веток. Поглощенные своим тяжелым трудом, они не замечали, как летит время. Дни пролетали, как сон, а груды сокровищ все росли и росли.

Собакам делать было решительно нечего — только время от времени приносить дичь, которую настреляет Торнтон, и Бэк целыми часами лежал в задумчивости у огня. В эти часы безделья ему все чаще представлялся коротконогий волосатый человек. И, жмурясь на огонь, Бэк в своем воображении бродил с этим человеком в другом мире, который смутно вспоминался ему.

В этом другом мире, видимо, царил страх. Наблюдая за волосатым человеком, когда тот спал у костра, уткнув голову в колени и обняв ее руками, Бэк замечал, что спит он беспокойно, часто вздрагивает во сне, а просыпаясь, боязливо вглядывается в темноту и подбрасывает сучья в огонь. Если они ходили по берегу моря, где волосатый собирал раковины и тут же съедал их содержимое, глаза его шныряли по сторонам, ища, не таится ли где опасность, а ноги готовы были при первом тревожном признаке вихрем мчаться прочь. По лесу они пробирались бесшумно — впереди волосатый, за ним Бэк. И оба всегда были настороже, уши у обоих шевелились и ноздри вздрагивали, потому что у человека слух и чутье были такие же тонкие, как у Бэка Волосатый умел лазить по деревьям так же быстро, как бегать по земле. Хватаясь то за одну ветку, то за другую, он перепрыгивал иногда расстояние в десять — двенадцать футов между одним деревом и другим, балансируя в воздухе и никогда не срываясь. На деревьях он чувствовал себя так же свободно, как на земле. Бэку вспоминались ночи, когда он сторожил под деревом, на котором спал волосатый человек, крепко уцепившись руками за ветви.

И сродни этим видениям, в которых являлся Бэку волосатый человек, был зов, по-прежнему звучавший из глубин темного леса. Он вселял в Бэка сильную тревогу, вызывал непонятные желания. Бэк испытывал какую-то смутную радость, и беспокойство, и буйную тоску неведомо о чем. Иногда он бежал в лес, откуда ему слышался этот зов, искал его там, как нечто осязаемое, и лаял то тихо, то воинственно, смотря по настроению Он тыкался носом в холодный лесной мох или сырую землю, покрытую высокой травой, и фыркал от блаженства, вдыхая их запах. Или часами, словно притаившись в засаде, лежал за поваленными бурей стволами, обросшими древесной губкой, и, наставив уши, широко раскрыв глаза, ловил каждый звук, каждое движение вокруг. Быть может, лежа тут, он подстерегал тот неведомый зов, не дававший ему покоя. Он и сам не знал, зачем он все это делает: он повиновался чему-то, что было сильнее его, и делал все безотчетно.

Он был теперь весь во власти непобедимых инстинктов. Иногда лежит в лагере и дремлет разнеженный теплом, — и вдруг поднимет голову, насторожит уши, как будто напряженно прислушиваясь, затем вскакивает и мчится все дальше и дальше, часами носится по лесу или на просторе открытых равнин.

Зов предков (12) Ruf der Ahnen (12) Call of the ancestors (12) Llamada de los ancestros (12) L'appel des ancêtres (12)

Но они без малейшего колебания поставили эти деньги против шестисот долларов Мэттьюсона. But they put that money up against Matthewson's six hundred dollars without the slightest hesitation.

Десять собак Мэттьюсона выпрягли и к нартам поставили Бэка в его собственной упряжи. Matthewson's ten dogs were unharnessed and Buck was put to the sled in his own harness. Царившее вокруг возбуждение передалось и ему, он чутьем угадывал, что нужно сделать для Джона Торнтона что-то очень важное. The excitement reigning around him was also transmitted to him, he intuitively guessed that something very important needed to be done for John Thornton. Шепот восхищения послышался в толпе, когда люди увидели это великолепное животное. A whisper of admiration was heard in the crowd when people saw this magnificent animal. Бэк был в прекрасном состоянии — ни единой унции лишнего жира, и те сто пятьдесят фунтов, которые он весил, представляли собой сто пятьдесят фунтов мужественной силы. Buck was in excellent condition — not a single ounce of excess fat, and the hundred and fifty pounds he weighed represented one hundred and fifty pounds of manly strength. Его густая шерсть лоснилась, как шелк. На шее и плечах она напоминала гриву и, даже когда он был спокоен, топорщилась при малейшем его движении, словно от избытка жизненных сил. On the neck and shoulders it resembled a mane and, even when he was calm, bristled at the slightest movement of him, as if from an excess of vitality. Казалось, каждый ее волосок заряжен энергией. It seemed as if her every hair was charged with energy. Широкая грудь и мощные передние ноги были пропорциональны размерам всего тела, а мускулы выступали под кожей тугими клубками. The broad chest and powerful forelegs were proportionate to the size of the entire body, and the muscles protruded under the skin in tight tangle. Люди подходили и, щупая эти мускулы, объявляли, что они железные. People came up and, feeling these muscles, announced that they were iron. Ставки против Бэка снизились до двух против одного. Betting against Beck dropped to two versus one.

— Молодчина он у вас, сэр, молодчина! - Well done he you, sir, well done! — пробормотал один из новой династии королей Скукум-Бенча. - muttered one of the new dynasty of kings SkokumBencha. — Даю вам за него восемьсот — до испытания, сэр, заметьте! - I give you eight hundred for it - before the test, sir, mind you! Восемьсот на руки — и беру его такого, как он есть. Eight hundred in my arms - and I take him as he is.

Торнтон отрицательно потряс головой и подошел к Бэку. Thornton shook his head negatively and walked over to Beck.

— Нет, отойдите от него! - No, get away from him! — запротестовал Мэттьюсон. - Matthewson protested. — Дайте ему свободу, тогда это будет честная игра. - Give him freedom, then it will be fair play.

Толпа притихла, слышались только отдельные голоса, тщетно предлагавшие пари два против одного. The crowd was quiet, only a few voices were heard, vainly proposing a bet of two against one. Все признавали, что Бэк — великолепная ездовая собака, но двадцать мешков муки, по пятьдесят фунтов каждый, слишком убедительно громоздились перед глазами, и зрители не решались развязать кошельки. Everyone admitted that Buck was an excellent sled dog, but twenty sacks of flour, fifty pounds each, were too convincingly piled before their eyes, and the audience did not dare to untie their wallets.

Торнтон опустился на колени около Бэка, обнял его голову обеими руками и прижался к нему щекой. Thornton knelt beside Buck, put his head in both arms, and pressed his cheek against him. Сегодня он не стал его шутливо трясти, тормошить, как делал обычно, не бормотал любовно всякие ругательные прозвища. Today he did not shake him jokingly, as he usually did, nor did he mumble lovingly all sorts of scolding nicknames. Нет, он только шепнул ему что-то на ухо.

— Если любишь меня, Бэк… Если любишь… — вот что он шепнул ему. - If you love me, Buck ... If you love ... - that's what he whispered to him. И Бэк заскулил от едва сдерживаемого нетерпения. And Beck whimpered with barely contained impatience.

Окружающие с любопытством наблюдали эту сцену. The surrounding people watched this scene with curiosity.

В ней было что-то загадочное — это походило на заклинание. There was something mysterious about her - it was like a spell. Когда Торнтон поднялся, Бэк схватил зубами его руку, подержал ее в закрытой пасти и потом медленно, неохотно выпустил. When Thornton stood up, Buck grabbed his hand with his teeth, held it in his closed mouth, and then slowly, reluctantly released it. Это было его ответом без слов, так он по-своему выражал любовь к хозяину. This was his answer without words, so he expressed his love for the owner in his own way.

Торнтон отошел довольно далеко назад. Thornton stepped back rather far.

— Ну, Бэк! — скомандовал он. He commanded.

Бэк натянул постромки, потом отпустил их на несколько дюймов. Buck pulled on the trims, then released them a few inches. Это был его обычный прием. This was his usual trick.

— Пошел! - Come on! — раздался голос Торнтона, как-то особенно четко и резко прозвучавший среди напряженного молчания. - came the voice of Thornton, somehow especially clear and harsh in the midst of the tense silence.

Бэк качнулся вправо, пригнулся, словно ныряя, натянул постромки и внезапно, рывком, остановил на ходу стопятидесятифунтовую массу своего тела. Buck swung to the right, bent down as if diving, pulled on the strings, and suddenly, with a jerk, stopped his 150-pound body weight on the move. Кладь на нартах дрогнула, под полозьями что-то звонко захрустело. The baggage on the sleds trembled, something crunched loudly under the runners.

— Ну! — крикнул опять Торнтон. - Shouted Thornton again.

Бэк повторил тот же маневр, на этот раз дернув влево. Buck repeated the same maneuver, this time yanking to the left. Хруст перешел в громкий треск, нарты закачались, и полозья со скрипом сползли на несколько дюймов в сторону. The crunch turned into a loud crack, the sledges swayed, and the runners creaked a few inches to the side. Нарты освободились от льда, приковывавшего их к месту. The sledges were freed from the ice that held them in place.

Люди невольно притаили дыхание. People involuntarily held their breath.

— Теперь марш!

Команда Торнтона грянула, как пистолетный выстрел. Thornton's team rang out like a pistol shot. Бэк рванулся вперед, сильно натянув постромки. Все его тело подобралось в страшном усилии, мускулы выперли узлами и ходили под шерстью, как живые. His whole body crept up in a terrible effort, the muscles kicked out in knots and walked under the fur like living things. Широкой грудью он почти припал к земле, голову вытянул вперед, а ноги летали как бешеные, прорезая на крепко укатанном снегу параллельные борозды. With his broad chest he almost fell to the ground, stretched his head forward, and his legs flew like mad, cutting parallel grooves in the hard-packed snow. Нарты качались и дрожали и уже наполовину сдвинулись с места. The sledges swayed and trembled and were already half-budged. Вдруг Бэк поскользнулся одной лапой, и кто-то в толпе громко ахнул. Но нарты уже стремительно задергались и, больше не застревая на месте, толчками двинулись вперед — сперва на полдюйма… потом на дюйм… еще на два. Толчки заметно выравнивались, и когда нарты, преодолев наконец инерцию, набрали скорость, Бэк подхватил их и повез. The tremors noticeably leveled off, and when the sledges, finally overcoming inertia, picked up speed, Buck picked them up and drove them.

Люди тяжело переводили дух, не сознавая, что за минуту перед тем они не дышали. People were taking a deep breath, not realizing that they had not breathed a minute before. А Торнтон бежал за нартами, подгоняя Бэка отрывистыми, веселыми криками. And Thornton ran after the sledges, urging Beck on with abrupt, cheerful shouts. Расстояние было вымерено заранее, и когда Бэк подбегал к вязанке дров, положенной там, где кончались сто ярдов, раздались восторженные крики. The distance was measured in advance, and as Buck ran to the bundle of firewood that had been laid where the hundred yards ended, there were shouts of delight. Они перешли в рев, когда Бэк, пробежав мимо вязанки, остановился по команде Торнтона. They broke into a roar when Buck ran past the bundle and stopped at Thornton's command. Все бесновались от восторга, даже Мэттьюсон. Everyone was raving with delight, even Matthewson. Полетели в воздух шапки, рукавицы. Hats and mittens flew into the air. Люди пожимали друг другу руки, не разбирая, кто перед ними — знакомый или незнакомый, и все восклицания сливались в какой-то бессвязный галдеж. People shook hands with each other, not making out who was in front of them - familiar or unfamiliar, and all the exclamations merged into some kind of incoherent noise.

А Торнтон стоял на коленях перед Бэком и, припав лбом к его лбу, тряс и качал его. And Thornton knelt in front of Buck and, with his forehead on his forehead, shook and rocked him. Те, кто выбежал вперед, слышали, как он ругал Бэка. Those who ran forward heard him scolding Beck. Он ругал его долго и с наслаждением, любовно и нежно. He scolded him long and with relish, lovingly and tenderly.

— Поразительно, сэр! - Amazing, sir! Поразительно! — бормотал король Скукум-Бенча. - muttered the King of Skoom-Bench. — Даю вам за него тысячу, целую тысячу, сэр. - I'll give you a thousand for it, a whole thousand, sir. Ну, хотите тысячу двести? Well, you want one thousand two hundred?

Торнтон встал. Thornton stood up. Глаза у него были мокры, и он не пытался скрыть слезы, которые струились по его щекам. His eyes were wet, and he made no attempt to hide the tears that streamed down his cheeks.

— Нет, сэр, — сказал он королю Скукум-Бенча. “No, sir,” he said to the King of Skoom Bench. — Нет, не хочу. - No, I don't. Убирайтесь вы к черту, сэр! Fuck you, sir! Это все, что я могу вам посоветовать. This is all I can advise you.

Бэк схватил зубами руку Торнтона. Beck grabbed Thornton's arm with his teeth. Торнтон опять стал трясти его. Thornton started shaking him again. Зрители, движимые одним и тем же чувством, отступили на почтительное расстояние, и больше не нашлось нескромных людей, которые позволили бы себе нарушить этот разговор. The spectators, driven by the same feeling, retreated a respectful distance, and there were no more immodest people who would allow themselves to disturb this conversation.

VII. ЗОВ УСЛЫШАН THE CALL IS HEARD

Когда Бэк за пять минут заработал Джону Торнтону тысячу шестьсот долларов, тот смог уплатить кое-какие долги и двинуться вместе со своими компаньонами к востоку на поиски затерянной золотой россыпи, легенда о которой была так же стара, как история этого края. When Beck earned $ 1,600 for John Thornton in five minutes, he was able to pay some debts and move with his companions east in search of the lost gold mine, the legend of which was as old as the history of this land. Многие искали ее, немногие нашли, а большинство искавших не вернулось из своего путешествия. Many searched for her, few found, and most of those who were looking for it did not return from their journey. Сказочная россыпь была причиной многих трагедий и окружена тайной. The fabulous placer was the cause of many tragedies and is surrounded by mystery. Никому не было известно, кто первый открыл ее. No one knew who first discovered it. Даже самые древние легенды об этом не упоминали. Even the most ancient legends did not mention this. Люди знали только, что на том месте стояла старая, полуразвалившаяся хижина. People only knew that an old, dilapidated hut stood in that place. Некоторые золотоискатели в свой смертный час клялись, что видели и хижину и россыпь, и в доказательство показывали самородки, которым не было равных на всем Севере. Some gold prospectors in their hour of death swore that they saw both the hut and the placer, and as proof showed nuggets that were unmatched in the entire North. Однако среди живых не осталось ни одного человека, которому удалось добыть что-либо из этой сокровищницы, а мертвые были мертвы. However, not a single person was left among the living who managed to get anything from this treasury, and the dead were dead. И Джон Торнтон, Пит и Ганс, взяв с собой Бэка и еще полдюжины собак, двинулись на восток по неисследованной дороге, надеясь дойти туда, куда не дошли другие люди и собаки. Они прошли семьдесят миль вверх по Юкону, затем повернули налево, по реке Стюарт, миновали Мэйо и Мак-Квещен и продолжали путь до того места, где река Стюарт превращается в ручеек и вьется вокруг высоких скал горного хребта, идущего вдоль всего материка. They walked seventy miles up the Yukon, then turned left on the Stewart River, past Mayo and McQueschen, and continued on to the point where the Stewart River becomes a trickle and winds around the high cliffs of the ridge that runs along the mainland.

Джон Торнтон немногого требовал от людей и природы. John Thornton demanded little from people and nature. Пустынные, дикие места его не страшили С щепоткой соли в кармане и ружьем за плечами он забирался в лесную глушь и бродил, где вздумается и сколько вздумается. Deserted, wild places did not frighten him With a pinch of salt in his pocket and a gun in his shoulder, he climbed into the wilderness and wandered wherever he liked and as much as he liked. Он жил, как индеец, никогда и никуда не спешил и во время своих странствий добывал себе пищу охотой. He lived like an Indian, never hurried anywhere, and during his wanderings he hunted for food. А если дичи не попадалось, он с тем же спокойствием индейца продолжал путь в твердой уверенности, что рано или поздно набредет на нее. And if there was no game, he continued his journey with the same calmness of an Indian, confident that sooner or later he would come across it. И во время великого путешествия на восток их меню состояло из добытого охотой свежего мяса, поклажа на нартах — главным образом из снаряжения и необходимых орудий, а программа была составлена на неограниченное время. And during the great voyage to the east, their menu consisted of fresh meat obtained by hunting, luggage on sledges - mainly equipment and necessary tools, and the program was drawn up for an unlimited time.

Бэк беспредельно наслаждался такой жизнью — охотой, рыбной ловлей, блужданием по новым, незнакомым местам. Buck enjoyed this life endlessly - hunting, fishing, wandering in new, unfamiliar places. Они то по нескольку недель подряд шли и шли, то целыми неделями отдыхали, разбив где-нибудь лагерь, и тогда собаки бездельничали, а люди, взрывая мерзлую землю или породу, без конца промывали ее в лотках у костра, ища в ней золота. They then walked and walked for several weeks in a row, then rested for weeks on end, setting up a camp somewhere, and then the dogs were idle, and people, blowing up the frozen earth or rock, endlessly washed it in trays by the fire, looking for gold in it. Иногда они голодали, иногда роскошествовали — все зависело от того, много ли по дороге попадалось дичи и удачна ли бывала охота Подошло лето, и люди и собаки, навьюченные поклажей, переплывали на плоту голубые горные озера, спускались или поднимались по течению незнакомых рек в утлых челноках, выпиленных из стволов деревьев. Sometimes they starved, sometimes they lived luxuriously - it all depended on whether there was a lot of game along the way and whether the hunt was successful.Summer approached, and people and dogs, laden with luggage, swam across blue mountain lakes on a raft, descended or ascended along unfamiliar rivers in fragile shuttles cut from tree trunks.

Проходили месяцы, а они все бродили среди диких просторов этой неисследованной земли, где не было людей, но где когда-то побывали люди, если верить легенде о покинутой хижине. Months passed, and they all wandered among the wild expanses of this unexplored land, where there were no people, but where people once visited, according to the legend of an abandoned hut. Переходили горные хребты, разделявшие реки, и не раз их здесь застигали снежные бураны. They crossed the mountain ranges separating the rivers, and more than once they were caught here by snowstorms. Дрожали от холода под полуночным солнцем на голых вершинах, между границей лесов и вечными снегами. Shivering from the cold under the midnight sun on bare peaks, between the border of forests and eternal snows. Спускались в теплые долины, где тучами носилась мошкара, и в тени ледников собирали спелую землянику и цветы, которые могли соперничать красотой с лучшими цветами Юга. They descended into warm valleys, where midges flew in clouds, and in the shade of glaciers they gathered ripe strawberries and flowers that could compete in beauty with the best flowers of the South. Осенью они очутились в волшебной стране озер, печальной и безмолвной, где, должно быть, когда-то водилась дичь, но теперь не было нигде и признака жизни — только холодный ветер свистел, замерзала вода в укрытых местах да меланхолически журчали волны, набегая на пустынный берег. In the fall, they found themselves in a magical land of lakes, sad and silent, where there must have been game once, but now there was no sign of life anywhere - only a cold wind whistled, the water froze in sheltered places and melancholy waves murmured, running into the desert Coast.

И вторую зиму проходили они, ища давно исчезнувшие следы людей, которые побывали здесь до них Однажды они набрели на тропинку, проложенную в дремучем лесу. And the second winter they passed, looking for the long-disappeared traces of people who had been here before them. Once they came across a path laid in a dense forest. Это была очень старая тропинка — и они вообразили, что заброшенная хижина где-то совсем близко. It was a very old path - and they imagined that the abandoned hut was somewhere very close. Но тропинка начиналась неведомо где и кончалась неведомо где — и оставалось загадкой, кто и для чего протоптал ее. But the path began where it was unknown and ended where it ended - and it remained a mystery who had trodden it and why.

В другой раз они наткнулись на остатки разрушенного временем охотничьего шалаша, и между клочьями истлевших одеял Джон Торнтон нашел длинноствольное кремневое ружье. On another occasion, they stumbled upon the remains of a hunting hut destroyed by time, and John Thornton found a long-barreled flintlock between the scraps of decaying blankets. Он знал, что ружья этого типа выпускала Компания Гудзонова залива в первые годы всеобщей тяги на северо-запад. He knew that this type of shotgun was produced by the Hudson's Bay Company in the early years of the general northwest thrust. Тогда за одно ружье давали такой же высоты тюк плотно уложенных бобровых шкурок. Then, for one gun, they gave the same height a bale of tightly packed beaver skins. Больше среди развалин не нашлось ничего, что напоминало бы о человеке, который некогда построил этот шалаш и оставил между одеялами свое ружье. There was nothing else among the ruins that would remind of the man who once built this hut and left his gun between the blankets.

Снова наступила весна, и после долгих странствий они в конце концов нашли не легендарную покинутую хижину, а поверхностную россыпь в широкой долине, где было столько золота, что оно, как желтое масло, оседало на дне промывочного лотка. Spring came again, and after long wanderings they finally found not the legendary abandoned hut, but a surface scattering in a wide valley, where there was so much gold that it, like yellow oil, settled at the bottom of the washing pan. Три товарища не стали продолжать поиски. The three comrades did not continue their search. Здесь они за день намывали на тысячи долларов чистого золотого песка и самородков, а работали каждый день. Here they washed thousands of dollars worth of pure gold sand and nuggets in a day, and worked every day. Золото насыпали в мешки из лосиных шкур, по пятьдесят фунтов в мешок, и мешки укладывали штабелями, как дрова, перед шалашом, который они сплели себе из еловых веток. The gold was poured into sacks of moose skins, fifty pounds a sack, and the sacks were stacked like firewood in front of a hut they had woven themselves out of fir branches. Поглощенные своим тяжелым трудом, они не замечали, как летит время. Absorbed in their hard work, they did not notice how time flies. Дни пролетали, как сон, а груды сокровищ все росли и росли. Days passed like a dream, and the heaps of treasures grew and grew.

Собакам делать было решительно нечего — только время от времени приносить дичь, которую настреляет Торнтон, и Бэк целыми часами лежал в задумчивости у огня. The dogs had absolutely nothing to do - only from time to time to bring the game, which Thornton would shoot, and Buck lay for whole hours in thought by the fire. В эти часы безделья ему все чаще представлялся коротконогий волосатый человек. In these hours of idleness, he more and more often imagined a short-legged, hairy man. И, жмурясь на огонь, Бэк в своем воображении бродил с этим человеком в другом мире, который смутно вспоминался ему. And, squinting at the fire, Buck wandered in his imagination with this man in another world, which he vaguely recalled.

В этом другом мире, видимо, царил страх. In this other world, apparently, fear reigned. Наблюдая за волосатым человеком, когда тот спал у костра, уткнув голову в колени и обняв ее руками, Бэк замечал, что спит он беспокойно, часто вздрагивает во сне, а просыпаясь, боязливо вглядывается в темноту и подбрасывает сучья в огонь. Watching the hairy man as he slept by the fire with his head in his knees and his arms around her, Buck noticed that he slept restlessly, often shuddered in his sleep, and when he woke up, he fearfully peers into the darkness and throws branches into the fire. Если они ходили по берегу моря, где волосатый собирал раковины и тут же съедал их содержимое, глаза его шныряли по сторонам, ища, не таится ли где опасность, а ноги готовы были при первом тревожном признаке вихрем мчаться прочь. If they walked along the seashore, where the hairy one collected shells and immediately ate their contents, his eyes darted to the sides, looking for any danger, and his legs were ready to rush away at the first warning sign. По лесу они пробирались бесшумно — впереди волосатый, за ним Бэк. They made their way through the forest noiselessly - hairy in front, Buck behind him. И оба всегда были настороже, уши у обоих шевелились и ноздри вздрагивали, потому что у человека слух и чутье были такие же тонкие, как у Бэка Волосатый умел лазить по деревьям так же быстро, как бегать по земле. And both were always on the alert, their ears moved and their nostrils flinched, because a man's hearing and sense were as fine as Beck's. Hairy could climb trees as fast as he could run on the ground. Хватаясь то за одну ветку, то за другую, он перепрыгивал иногда расстояние в десять — двенадцать футов между одним деревом и другим, балансируя в воздухе и никогда не срываясь. Grasping now by one branch, now by another, he sometimes jumped the distance of ten to twelve feet between one tree and another, balancing in the air and never breaking down. На деревьях он чувствовал себя так же свободно, как на земле. In the trees he felt as free as on the ground. Бэку вспоминались ночи, когда он сторожил под деревом, на котором спал волосатый человек, крепко уцепившись руками за ветви. Buck remembered the nights when he watched under the tree where the hairy man slept, his hands tightly clutching the branches.

И сродни этим видениям, в которых являлся Бэку волосатый человек, был зов, по-прежнему звучавший из глубин темного леса. And akin to these visions, in which a hairy man appeared to Buck, there was a call still ringing from the depths of the dark forest. Он вселял в Бэка сильную тревогу, вызывал непонятные желания. He instilled in Beck strong anxiety, aroused incomprehensible desires. Бэк испытывал какую-то смутную радость, и беспокойство, и буйную тоску неведомо о чем. Buck felt a kind of vague joy and anxiety and exuberant melancholy for no one knows what. Иногда он бежал в лес, откуда ему слышался этот зов, искал его там, как нечто осязаемое, и лаял то тихо, то воинственно, смотря по настроению Он тыкался носом в холодный лесной мох или сырую землю, покрытую высокой травой, и фыркал от блаженства, вдыхая их запах. Sometimes he ran into the forest, whence he heard this call, looked for him there, like something tangible, and barked now quietly, now belligerently, depending on his mood He poked his nose into the cold forest moss or damp ground covered with tall grass, and snorted with bliss inhaling their scent. Или часами, словно притаившись в засаде, лежал за поваленными бурей стволами, обросшими древесной губкой, и, наставив уши, широко раскрыв глаза, ловил каждый звук, каждое движение вокруг. Or for hours, as if hiding in ambush, he lay behind the trunks that had been overgrown with a tree sponge, and, pointing his ears, wide-eyed, caught every sound, every movement around. Быть может, лежа тут, он подстерегал тот неведомый зов, не дававший ему покоя. Perhaps, lying here, he lay in wait for that unknown call, which haunted him. Он и сам не знал, зачем он все это делает: он повиновался чему-то, что было сильнее его, и делал все безотчетно. He himself did not know why he was doing all this: he obeyed something that was stronger than him, and did everything without accountability.

Он был теперь весь во власти непобедимых инстинктов. He was now completely at the mercy of invincible instincts. Иногда лежит в лагере и дремлет разнеженный теплом, — и вдруг поднимет голову, насторожит уши, как будто напряженно прислушиваясь, затем вскакивает и мчится все дальше и дальше, часами носится по лесу или на просторе открытых равнин. Sometimes he lies in the camp and sleeps, relaxed by the warmth, and suddenly raises his head, pricks his ears, as if listening intently, then jumps up and rushes further and further, for hours rushing through the forest or in the vast open plains.