×

Mes naudojame slapukus, kad padėtume pagerinti LingQ. Apsilankę avetainėje Jūs sutinkate su mūsų slapukų politika.


image

A Strange Manuscript Found in a Copper Cylinder, Chapter 5. The Torrent Sweeping Under the Mountains

Chapter 5. The Torrent Sweeping Under the Mountains

The boat drifted on. The light given by the aurora and the low moon seemed to grow fainter; and as I looked behind I saw that the distant glow from the volcanic fires had become more brilliant in the increasing darkness. The sides of the channel grew steeper, until at last they became rocky precipices, rising to an unknown height. The channel itself grew narrower, till from a width of two miles it had contracted to a tenth of those dimensions; but with this lessening width the waters seemed to rush far more swiftly. Here I drifted helplessly, and saw the gloomy, rocky cliffs sweep past me as I was hurled onward on the breast of the tremendous flood. I was in despair. The fate of Agnew had prepared me for my own, and I was only thankful that my fate, since it was inevitable, would be less appalling. Death seemed certain, and my chief thought now was as to the moment when it would come. I was prepared. I felt that I could meet it calmly, sternly, even thankfully; far better was a death here amid the roar of waters than at the hands of those abhorrent beings by whose treachery my friend had fallen.

As I went on, the precipices rose higher and seemed to overhang, the channel grew narrower, the light grew fainter, until at last all around me grew dark. I was floating at the bottom of a vast chasm, where the sides seemed to rise precipitously for thousands of feet, where neither watery flood nor rocky wall was visible, and where, far above, I could see the line of sky between the summits of the cliffs, and watch the glowing stars. And as I watched them there came to me the thought that this was my last sight on earth, and I could only hope that the life which was so swiftly approaching its end might live again somewhere among those glittering orbs. So I thought; and with these thoughts I drifted on, I cannot tell how long, until at length there appeared a vast black mass, where the open sky above me terminated, and where the lustre of the stars and the light of the heavens were all swallowed up in utter darkness.

This, then, I thought, is the end. Here, amid this darkness, I must make the awful plunge and find my death I fell upon my knees in the bottom of the boat and prayed. As I knelt there the boat drew nearer, the black mass grew blacker. The current swept me on. There were no breakers; there was no phosphorescent sparkle of seething waters, and no whiteness of foam. I thought that I was on the brink of some tremendous cataract a thousand times deeper than Niagara; some fall where the waters plunged into the depths of the earth; and where, gathering for the terrific descent, all other movements--all dashings and writhings and twistings--were obliterated and lost in the one overwhelming onward rush. Suddenly all grew dark--dark beyond all expression; the sky above was in a moment snatched from view; I had been flung into some tremendous cavern; and there, on my knees, with terror in my heart, I waited for death.

The moments passed, and death delayed to come. The awful plunge was still put off; and though I remained on my knees and waited long, still the end came not. The waters seemed still, the boat motionless. It was borne upon the surface of a vast stream as smooth as glass; but who could tell how deep that stream was, or how wide? At length I rose from my knees and sank down upon the seat of the boat, and tried to peer through the gloom. In vain. Nothing was visible. It was the very blackness of darkness. I listened, but heard nothing save a deep, dull, droning sound, which seemed to fill all the air and make it all tremulous with its vibrations. I tried to collect my thoughts. I recalled that old theory which had been in my mind before this, and which I had mentioned to Agnew. This was the notion that at each pole there is a vast opening; that into one of them all the waters of the ocean pour themselves, and, after passing through the earth, come out at the other pole, to pass about its surface in innumerable streams. It was a wild fancy, which I had laughed at under other circumstances, but which now occurred to me once more, when I was overwhelmed with despair, and my mind was weakened by the horrors which I had experienced; and I had a vague fear that I had been drawn into the very channel through which the ocean waters flowed in their course to that terrific, that unparalleled abyss. Still, there was as yet no sign whatever of anything like a descent, for the boat was on even keel, and perfectly level as before, and it was impossible for me to tell whether I was moving swiftly or slowly, or standing perfectly still; for in that darkness there were no visible objects by which I could find out the rate of my progress; and as those who go up in balloons are utterly insensible of motion, so was I on those calm but swift waters.

At length there came into view something which arrested my attention and engrossed all my thoughts. It was faint glow that at first caught my gaze; and, on turning to see it better, I saw a round red spot glowing like fire. I had not seen this before. It looked like the moon when it rises from behind clouds, and glows red and lurid from the horizon; and so this glowed, but not with the steady light of the moon, for the light was fitful, and sometimes flashed into a baleful brightness, which soon subsided into a dimmer lustre. New alarm arose within me, for this new sight suggested something more terrible than anything that I had thus far thought of. This, then, I thought, was to be the end of my voyage; this was my goal--a pit of fire, into which I should be hurled! Would it be well, I thought, to wait for such a fate, and experience such a death-agony? Would it not be better for me to take my own life before I should know the worst? I took my pistol and loaded it, so as to be prepared, but hesitated to use it until my fate should be more apparent. So I sat, holding my pistol, prepared to use it, watching the light, and awaiting the time when the glowing fires should make all further hope impossible. But time passed, and the light grew no brighter; on the contrary, it seemed to grow fainter. There was also another change. Instead of shining before me, it appeared more on my left. From this it went on changing its position until at length it was astern. All the time it continued to grow fainter, and it seemed certain that I was moving away from it rather than toward it. In the midst of this there occurred a new thought, which seemed to account for this light--this was, that it arose from these same volcanoes which had illuminated the northern sky when I was ashore, and followed me still with their glare. I had been carried into this darkness, through some vast opening which now lay behind me, disclosing the red volcano glow, and this it was that caused that roundness and resemblance to the moon. I saw that I was still moving on away from that light as before, and that its changing position was due to the turning of the boat as the water drifted it along, now stern foremost, now sidewise, and again bow foremost. From this it seemed plainly evident that the waters had borne me into some vast cavern of unknown extent, which went under the mountains--a subterranean channel, whose issue I could not conjecture. Was this the beginning of that course which should ultimately become a plunge deep down into some unutterable abyss? or might I ever hope to emerge again into the light of day--perhaps in some other ocean--some land of ice and frost and eternal night? But the old theory of the flow of water through the earth had taken hold of me and could not be shaken off. I knew some scientific men held the opinion that the earth's interior is a mass of molten rock and pent-up fire, and that the earth itself had once been a burning orb, which had cooled down at the surface; yet, after all, this was only a theory, and there were other theories which were totally different. As a boy I had read wild works of fiction about lands in the interior of the earth, with a sun at the centre, which gave them the light of a perpetual day. These, I knew, were only the creations of fiction; yet, after all, it seemed possible that the earth might contain vast hollow spaces in its interior--realms of eternal darkness, caverns in comparison with which the hugest caves on the surface were but the tiniest cells. I was now being borne on to these. In that case there might be no sudden plunge, after all. The stream might run on for many thousand miles through this terrific cavern gloom, in accordance with natural laws; and I might thus live, and drift on in this darkness, until I should die a lingering death of horror and despair.

There was no possible way of forming any estimate as to speed. All was dark, and even the glow behind was fading away; nor could I make any conjecture whatever as to the size of the channel. At the opening it had been contracted and narrow; but here it might have expanded itself to miles, and its vaulted top might reach almost to the summit of the lofty mountains. While sight thus failed me, sound was equally unavailing, for it was always the same--a sustained and unintermittent roar, a low, droning sound, deep and terrible, with no variations of dashing breakers or rushing rapids or falling cataracts. Vague thoughts of final escape came and went; but in such a situation hope could not be sustained. The thick darkness oppressed the soul; and at length even the glow of the distant volcanoes, which had been gradually diminishing, grew dimmer and fainter, and finally faded out altogether. That seemed to me to be my last sight of earthly things. After this nothing was left. There was no longer for me such a thing as sight; there was nothing but darkness--perpetual and eternal night. I was buried in a cavern of rushing waters, to which there would be no end, where I should be borne onward helplessly by the resistless tide to a mysterious and an appalling doom.

The darkness grew so intolerable that I longed for something to dispel it, if only for a moment. I struck a match. The air was still, and the flame flashed out, lighting up the boat and showing the black water around me. This made me eager to see more. I loaded both barrels of the rifle, keeping my pistol for another purpose, and then fired one of them. There was a tremendous report, that rang in my ears like a hundred thunder-volleys, and rolled and reverberated far along, and died away in endless echoes. The flash lighted up the scene for an instant, and for an instant only; like the sudden lightning, it revealed all around. I saw a wide expanse of water, black as ink--a Stygian pool; but no rocks were visible, and it seemed as though I had been carried into a subterranean sea.

I loaded the empty barrel and waited. The flash of light had revealed nothing, yet it had distracted my thoughts, and the work of reloading was an additional distraction. Anything was better than inaction. I did not wish to waste my ammunition, yet I thought that an occasional shot might serve some good purpose, if it was only to afford me some relief from despair.

And now, as I sat with the rifle in my hands, I was aware of a sound--new, exciting, different altogether from the murmur of innumerable waters that filled my ears, and in sharp contrast with the droning echoes of the rushing flood. It was a sound that spoke of life. I heard quick, heavy pantings, as of some great living thing; and with this there came the noise of regular movements in the water, and the foaming and gurgling of waves. It was as though some living, breathing creature were here, not far away, moving through these midnight waters; and with this discovery there came a new fear--the fear of pursuit. I thought that some sea-monster had scented me in my boat, and had started to attack me. This new fear aroused me to action. It was a danger quite unlike any other which I had ever known; yet the fear which it inspired was a feeling that roused me to action, and prompted me, even though the coming danger might be as sure as death, to rise against it and resist to the last. So I stood up with my rifle and listened, with all my soul in my sense of hearing. The sounds arose more plainly. They had come nearer. They were immediately in front. I raised my rifle and took aim. Then in quick succession two reports thundered out with tremendous uproar and interminable echoes, but the long reverberations were unheeded in the blaze of sudden light and the vision that was revealed. For there full before me I saw, though but for an instant, a tremendous sight. It was a vast monster, moving in the waters against the stream and toward the boat. Its head was raised high, its eyes were inflamed with a baleful light, its jaws, opened wide, bristled with sharp teeth, and it had a long neck joined to a body of enormous bulk, with a tail that lashed all the water into foam. It was but for an instant that I saw it, and then with a sudden plunge the monster dived, while at the same moment all was as dark as before.

Full of terror and excitement, I loaded my rifle again and waited, listening for a renewal of the noise. I felt sure that the monster, balked of his prey, would return with redoubled fury, and that I should have to renew the conflict. I felt that the dangers of the subterranean passage and of the rushing waters had passed away, and that a new peril had arisen from the assault of this monster of the deep. Nor was it this one alone that was to be dreaded. Where one was, others were sure to be; and if this one should pass me by it would only leave me to be assailed by monsters of the same kind, and these would probably increase in number as I advanced farther into this realm of darkness. And yet, in spite of these grisly thoughts, I felt less of horror than before, for the fear which I had was now associated with action; and as I stood waiting for the onset and listening for the approach of the enemy, the excitement that ensued was a positive relief from the dull despair into which I had sunk but a moment before.

Yet, though I waited for a new attack, I waited in vain. The monster did not come back. Either the flash and the noise had terrified him, or the bullets had hit him, or else in his vastness he had been indifferent to so feeble a creature as myself; but whatever may have been the cause, he did not emerge again out of the darkness and silence into which he had sunk. For a long time I stood waiting; then I sat down, still watchful, still listening, but without any result, until at length I began to think that there was no chance of any new attack. Indeed, it seemed now as though there had been no attack at all, but that the monster had been swimming at random without any thought of me, in which case my rifle-flashes had terrified him more than his fearful form had terrified me. On the whole this incident had greatly benefited me. It had roused me from my despair. I grew reckless, and felt a disposition to acquiesce in whatever fate might have in store for me.

And now, worn out with fatigue and exhausted from long watchfulness and anxiety, I sank down in the bottom of the boat and fell into a deep sleep.

Learn languages from TV shows, movies, news, articles and more! Try LingQ for FREE

Chapter 5. The Torrent Sweeping Under the Mountains Chapitre 5. Le torrent balayant les montagnes Глава 5. Поток, проносящийся под горами

The boat drifted on. Le bateau a dérivé. The light given by the aurora and the low moon seemed to grow fainter; and as I looked behind I saw that the distant glow from the volcanic fires had become more brilliant in the increasing darkness. Свет авроры и низкой луны казался все слабее, и, оглянувшись назад, я увидел, что далекое зарево вулканических пожаров стало еще ярче в наступающей темноте. The sides of the channel grew steeper, until at last they became rocky precipices, rising to an unknown height. Борта канала становились все круче, пока наконец не превратились в скалистые обрывы, вздымающиеся на неизвестную высоту. The channel itself grew narrower, till from a width of two miles it had contracted to a tenth of those dimensions; but with this lessening width the waters seemed to rush far more swiftly. Сам канал становился все более узким, пока с двухмильной ширины не сократился до десятой части от этих размеров; но при таком уменьшении ширины воды, казалось, мчались гораздо стремительнее. Here I drifted helplessly, and saw the gloomy, rocky cliffs sweep past me as I was hurled onward on the breast of the tremendous flood. Ici, j'ai dérivé, impuissant, et j'ai vu les falaises rocheuses sombres passer devant moi alors que j'étais projeté en avant sur la poitrine de l'énorme déluge. Здесь я беспомощно дрейфовал и видел мрачные скалистые утесы, проносящиеся мимо меня, когда меня швыряло вперед на груди огромного наводнения. I was in despair. The fate of Agnew had prepared me for my own, and I was only thankful that my fate, since it was inevitable, would be less appalling. Судьба Агню подготовила меня к моей собственной, и я был только благодарен, что моя судьба, поскольку она была неизбежна, будет менее ужасной. Death seemed certain, and my chief thought now was as to the moment when it would come. De dood leek zeker en mijn voornaamste gedachte was nu het moment waarop die zou komen. Смерть казалась неминуемой, и главной моей мыслью теперь был момент, когда она наступит. I was prepared. I felt that I could meet it calmly, sternly, even thankfully; far better was a death here amid the roar of waters than at the hands of those abhorrent beings by whose treachery my friend had fallen. Я чувствовал, что могу встретить ее спокойно, сурово, даже с благодарностью; лучше умереть здесь, среди рева воды, чем от рук тех отвратительных существ, из-за предательства которых пал мой друг.

As I went on, the precipices rose higher and seemed to overhang, the channel grew narrower, the light grew fainter, until at last all around me grew dark. Au fur et à mesure que j'avançais, les précipices montaient plus haut et semblaient surplomber, le canal se rétrécissait, la lumière diminuait, jusqu'à ce qu'enfin tout autour de moi s'assombrisse. По мере того как я шел дальше, обрывы становились все выше и, казалось, нависали над головой, канал становился все более узким, свет все слабее, пока наконец все вокруг не потемнело. I was floating at the bottom of a vast chasm, where the sides seemed to rise precipitously for thousands of feet, where neither watery flood nor rocky wall was visible, and where, far above, I could see the line of sky between the summits of the cliffs, and watch the glowing stars. Je flottais au fond d'un vaste gouffre, dont les parois semblaient s'élever à pic sur des milliers de pieds, où ni inondation ni paroi rocheuse n'étaient visibles, et où, bien au-dessus, je pouvais voir la ligne du ciel entre les sommets des les falaises et observez les étoiles scintillantes. Я плыл по дну огромной пропасти, края которой, казалось, обрывались на тысячи футов, где не было видно ни водного потока, ни скалистой стены, и где далеко вверху я мог видеть линию неба между вершинами скал и наблюдать за сиянием звезд. And as I watched them there came to me the thought that this was my last sight on earth, and I could only hope that the life which was so swiftly approaching its end might live again somewhere among those glittering orbs. Et tandis que je les regardais, la pensée me vint que c'était ma dernière vision sur terre, et je ne pouvais qu'espérer que la vie qui approchait si rapidement de sa fin puisse revivre quelque part parmi ces orbes scintillants. И когда я смотрел на них, меня посетила мысль, что это мое последнее зрелище на земле, и я мог только надеяться, что жизнь, которая так стремительно приближалась к своему концу, сможет снова жить где-то среди этих сверкающих шаров. So I thought; and with these thoughts I drifted on, I cannot tell how long, until at length there appeared a vast black mass, where the open sky above me terminated, and where the lustre of the stars and the light of the heavens were all swallowed up in utter darkness. Donc je pensais; et avec ces pensées sur lesquelles j'ai dérivé, je ne peux pas dire combien de temps, jusqu'à ce qu'enfin une vaste masse noire soit apparue, où le ciel ouvert au-dessus de moi se terminait, et où l'éclat des étoiles et la lumière des cieux étaient tous engloutis dans obscurité totale. Так я думал; и с этими мыслями я плыл по течению, не могу сказать, как долго, пока наконец не показалась огромная черная масса, где кончалось открытое небо надо мной и где блеск звезд и свет небес были поглощены абсолютной тьмой.

This, then, I thought, is the end. Here, amid this darkness, I must make the awful plunge and find my death I fell upon my knees in the bottom of the boat and prayed. Ici, au milieu de cette obscurité, je dois faire le plongeon terrible et trouver ma mort. Je suis tombé à genoux au fond du bateau et j'ai prié. As I knelt there the boat drew nearer, the black mass grew blacker. The current swept me on. There were no breakers; there was no phosphorescent sparkle of seething waters, and no whiteness of foam. Il n'y avait pas de disjoncteurs ; il n'y avait pas d'éclat phosphorescent d'eaux bouillonnantes, et pas de blancheur d'écume. Не было ни волнорезов, ни фосфоресцирующего блеска бурлящих вод, ни белизны пены. I thought that I was on the brink of some tremendous cataract a thousand times deeper than Niagara; some fall where the waters plunged into the depths of the earth; and where, gathering for the terrific descent, all other movements--all dashings and writhings and twistings--were obliterated and lost in the one overwhelming onward rush. Je pensais que j'étais au bord d'une énorme cataracte mille fois plus profonde que Niagara ; les uns tombent là où les eaux s'enfoncent dans les profondeurs de la terre ; et où, se rassemblant pour la descente formidable, tous les autres mouvements - tous les précipitations, les contorsions et les torsions - ont été effacés et perdus dans une ruée vers l'avant écrasante. Мне казалось, что я нахожусь на пороге какого-то огромного катаракта, в тысячу раз глубже Ниагары; какого-то водопада, где воды погружаются в глубины земли; и где, собираясь для ужасающего спуска, все остальные движения - все рывки, извивы и скручивания - стираются и теряются в одном непреодолимом порыве вперед. Suddenly all grew dark--dark beyond all expression; the sky above was in a moment snatched from view; I had been flung into some tremendous cavern; and there, on my knees, with terror in my heart, I waited for death. Внезапно все потемнело - потемнело до невозможности; небо над головой вмиг скрылось из виду; меня бросили в какую-то огромную пещеру, и там, стоя на коленях, с ужасом в сердце, я ждал смерти.

The moments passed, and death delayed to come. Проходили мгновения, а смерть все не приходила. The awful plunge was still put off; and though I remained on my knees and waited long, still the end came not. Ужасное погружение все еще откладывалось; и хотя я оставался на коленях и долго ждал, конец все еще не наступил. The waters seemed still, the boat motionless. Воды казались неподвижными, лодка - неподвижной. It was borne upon the surface of a vast stream as smooth as glass; but who could tell how deep that stream was, or how wide? Его несло по гладкой, как стекло, поверхности огромного потока, но кто мог сказать, насколько он глубок или широк? At length I rose from my knees and sank down upon the seat of the boat, and tried to peer through the gloom. Enfin, je me levai de mes genoux et m'affaissai sur le siège du bateau, et tentai de jeter un coup d'œil à travers l'obscurité. В конце концов я поднялся с колен, опустился на сиденье лодки и попытался вглядеться в темноту. In vain. Напрасно. Nothing was visible. It was the very blackness of darkness. I listened, but heard nothing save a deep, dull, droning sound, which seemed to fill all the air and make it all tremulous with its vibrations. Я прислушался, но не услышал ничего, кроме глубокого, тупого, гулкого звука, который, казалось, заполнял весь воздух и заставлял его дрожать от вибраций. I tried to collect my thoughts. Я попытался собраться с мыслями. I recalled that old theory which had been in my mind before this, and which I had mentioned to Agnew. Я вспомнил старую теорию, которая была у меня в голове до этого и о которой я говорил Агню. This was the notion that at each pole there is a vast opening; that into one of them all the waters of the ocean pour themselves, and, after passing through the earth, come out at the other pole, to pass about its surface in innumerable streams. C'était l'idée qu'à chaque pôle il y a une vaste ouverture ; que dans l'un d'eux se jettent toutes les eaux de l'Océan, et, après avoir traversé la terre, sortent à l'autre pôle, pour passer à sa surface en ruisseaux innombrables. Это было представление о том, что на каждом полюсе есть огромное отверстие, что в одно из них вливаются все воды океана и, пройдя сквозь землю, выходят на другом полюсе, чтобы пронестись по ее поверхности бесчисленными потоками. It was a wild fancy, which I had laughed at under other circumstances, but which now occurred to me once more, when I was overwhelmed with despair, and my mind was weakened by the horrors which I had experienced; and I had a vague fear that I had been drawn into the very channel through which the ocean waters flowed in their course to that terrific, that unparalleled abyss. Это была дикая фантазия, над которой я смеялся при других обстоятельствах, но которая снова пришла мне в голову, когда я был охвачен отчаянием, а мой разум ослаблен пережитыми ужасами; и у меня возник смутный страх, что меня затянуло в тот самый канал, по которому воды океана текут к этой ужасной, не имеющей аналогов бездне. Still, there was as yet no sign whatever of anything like a descent, for the boat was on even keel, and perfectly level as before, and it was impossible for me to tell whether I was moving swiftly or slowly, or standing perfectly still; for in that darkness there were no visible objects by which I could find out the rate of my progress; and as those who go up in balloons are utterly insensible of motion, so was I on those calm but swift waters. Тем не менее, пока не было никаких признаков спуска, так как лодка стояла на ровном киле, как и раньше, и я не мог определить, двигаюсь ли я быстро или медленно, или стою совершенно неподвижно, так как в этой темноте не было никаких видимых объектов, по которым я мог бы определить скорость своего продвижения; и как те, кто поднимается на воздушных шарах, совершенно не чувствуют движения, так и я был на этих спокойных, но быстрых водах.

At length there came into view something which arrested my attention and engrossed all my thoughts. Enfin, il apparut quelque chose qui arrêta mon attention et occupa toutes mes pensées. Вскоре в поле зрения появилось нечто, что привлекло мое внимание и заняло все мои мысли. It was faint glow that at first caught my gaze; and, on turning to see it better, I saw a round red spot glowing like fire. Сначала мой взгляд привлекло слабое свечение, а когда я повернулся, чтобы рассмотреть его получше, то увидел круглое красное пятно, светящееся как огонь. I had not seen this before. Я не видел этого раньше. It looked like the moon when it rises from behind clouds, and glows red and lurid from the horizon; and so this glowed, but not with the steady light of the moon, for the light was fitful, and sometimes flashed into a baleful brightness, which soon subsided into a dimmer lustre. Elle ressemblait à la lune lorsqu'elle se lève de derrière les nuages, et brille d'un rouge et d'un cramoisi à l'horizon ; et ainsi cela brillait, mais pas avec la lumière constante de la lune, car la lumière était intermittente, et parfois brillait en un éclat funeste, qui s'est bientôt abaissé dans un éclat plus faible. Он был похож на луну, когда она поднимается из-за туч и светит из-за горизонта красным и ярким светом; так и этот светился, но не таким ровным светом, как луна, - свет был переменчивым, иногда вспыхивал недобрым блеском, который вскоре угасал, превращаясь в тусклый блеск. New alarm arose within me, for this new sight suggested something more terrible than anything that I had thus far thought of. Во мне поднялась новая тревога, ибо это новое зрелище наводило на мысль о чем-то более ужасном, чем все, о чем я до сих пор думал. This, then, I thought, was to be the end of my voyage; this was my goal--a pit of fire, into which I should be hurled! Так, подумал я, должно было закончиться мое путешествие; это была моя цель - огненная яма, в которую меня должны были бросить! Would it be well, I thought, to wait for such a fate, and experience such a death-agony? Zou het goed zijn, dacht ik, om op zo'n lot te wachten en zo'n doodsstrijd te ervaren? Разве хорошо, подумал я, ждать такой участи и испытывать такую предсмертную агонию? Would it not be better for me to take my own life before I should know the worst? Ne vaudrait-il pas mieux que je me suicide avant de connaître le pire ? Не лучше ли мне покончить с жизнью до того, как я узнаю о худшем? I took my pistol and loaded it, so as to be prepared, but hesitated to use it until my fate should be more apparent. Я взял свой пистолет и зарядил его, чтобы быть наготове, но не решался использовать его, пока моя судьба не станет более очевидной. So I sat, holding my pistol, prepared to use it, watching the light, and awaiting the time when the glowing fires should make all further hope impossible. Так я и сидел, держа пистолет наготове, следя за светом и ожидая момента, когда из-за тлеющих костров исчезнет всякая надежда. But time passed, and the light grew no brighter; on the contrary, it seemed to grow fainter. Mais le temps passa, et la lumière ne devint pas plus brillante ; au contraire, il semblait s'affaiblir. Но время шло, а свет не становился ярче, наоборот, казалось, что он тускнеет. There was also another change. Произошло и другое изменение. Instead of shining before me, it appeared more on my left. Вместо того чтобы сиять передо мной, он появился слева от меня. From this it went on changing its position until at length it was astern. A partir de là, il a continué à changer de position jusqu'à ce qu'il soit enfin à l'arrière. После этого он продолжал менять свое положение, пока в конце концов не оказался за кормой. All the time it continued to grow fainter, and it seemed certain that I was moving away from it rather than toward it. Все это время он становился все слабее, и казалось, что я удаляюсь от него, а не приближаюсь к нему. In the midst of this there occurred a new thought, which seemed to account for this light--this was, that it arose from these same volcanoes which had illuminated the northern sky when I was ashore, and followed me still with their glare. Au milieu de cela se produisit une nouvelle pensée qui semblait expliquer cette lumière, c'était qu'elle provenait de ces mêmes volcans qui avaient illuminé le ciel du nord quand j'étais à terre, et me suivaient toujours de leur éclat. В этот момент в голову пришла новая мысль, которая, казалось, объясняла этот свет - он исходил от тех самых вулканов, которые освещали северное небо, когда я был на берегу, и до сих пор преследуют меня своим сиянием. I had been carried into this darkness, through some vast opening which now lay behind me, disclosing the red volcano glow, and this it was that caused that roundness and resemblance to the moon. J'avais été transporté dans ces ténèbres, à travers une vaste ouverture qui s'étendait maintenant derrière moi, révélant la lueur rouge du volcan, et c'est ce qui a causé cette rondeur et cette ressemblance avec la lune. Меня занесло в эту тьму через какое-то огромное отверстие, которое теперь лежало позади меня, открывая красное вулканическое свечение, и именно оно вызывало эту округлость и сходство с луной. I saw that I was still moving on away from that light as before, and that its changing position was due to the turning of the boat as the water drifted it along, now stern foremost, now sidewise, and again bow foremost. J'ai vu que je m'éloignais toujours de cette lumière comme auparavant, et que son changement de position était dû au fait que le bateau tournait à mesure que l'eau le dérivait, tantôt la poupe en avant, tantôt de côté, et de nouveau la proue en avant. Я видел, что, как и прежде, удаляюсь от этого света, и что его положение меняется из-за поворота лодки под действием воды: то корма на носу, то бок, то нос на носу. From this it seemed plainly evident that the waters had borne me into some vast cavern of unknown extent, which went under the mountains--a subterranean channel, whose issue I could not conjecture. De là, il semblait clairement évident que les eaux m'avaient entraîné dans une vaste caverne d'une étendue inconnue, qui passait sous les montagnes, un canal souterrain, dont je ne pouvais pas deviner l'issue. Отсюда казалось совершенно очевидным, что воды унесли меня в какую-то огромную пещеру неизвестной протяженности, которая уходила под горы - подземный канал, о происхождении которого я не мог предположить. Was this the beginning of that course which should ultimately become a plunge deep down into some unutterable abyss? Было ли это началом того пути, который в конце концов должен был превратиться в погружение в бездонную пропасть? or might I ever hope to emerge again into the light of day--perhaps in some other ocean--some land of ice and frost and eternal night? И могу ли я надеяться, что когда-нибудь снова появлюсь на свет - возможно, в другом океане, в стране льда, мороза и вечной ночи? But the old theory of the flow of water through the earth had taken hold of me and could not be shaken off. Mais la vieille théorie de l'écoulement de l'eau à travers la terre s'était emparée de moi et ne pouvait être ébranlée. Но старая теория потока воды через землю захватила меня, и от нее нельзя было избавиться. I knew some scientific men held the opinion that the earth's interior is a mass of molten rock and pent-up fire, and that the earth itself had once been a burning orb, which had cooled down at the surface; yet, after all, this was only a theory, and there were other theories which were totally different. Je savais que certains savants pensaient que l'intérieur de la terre est une masse de roche en fusion et de feu refoulé, et que la terre elle-même avait été autrefois un orbe brûlant, qui s'était refroidi à la surface ; pourtant, après tout, ce n'était qu'une théorie, et il y avait d'autres théories qui étaient totalement différentes. Я знал, что некоторые ученые придерживаются мнения, что недра Земли - это масса расплавленного камня и сгустившегося огня, а сама Земля когда-то была раскаленным шаром, который остыл на поверхности; но, в конце концов, это всего лишь теория, а есть и другие, совершенно иные теории. As a boy I had read wild works of fiction about lands in the interior of the earth, with a sun at the centre, which gave them the light of a perpetual day. В детстве я читал дикие фантастические произведения о землях в недрах Земли, в центре которых находилось солнце, дававшее им свет вечного дня. These, I knew, were only the creations of fiction; yet, after all, it seemed possible that the earth might contain vast hollow spaces in its interior--realms of eternal darkness, caverns in comparison with which the hugest caves on the surface were but the tiniest cells. Я знал, что это всего лишь порождения фантастики, но, в конце концов, казалось возможным, что Земля может содержать огромные пустоты в своих недрах - царства вечной тьмы, пещеры, по сравнению с которыми самые огромные пещеры на поверхности были всего лишь крошечными ячейками. I was now being borne on to these. Ik werd nu door deze gedragen. Теперь меня несли на них. In that case there might be no sudden plunge, after all. Dans ce cas, il n'y aurait peut-être pas de chute soudaine, après tout. В этом случае резкого скачка может и не произойти. The stream might run on for many thousand miles through this terrific cavern gloom, in accordance with natural laws; and I might thus live, and drift on in this darkness, until I should die a lingering death of horror and despair. В соответствии с естественными законами поток мог бы течь на многие тысячи миль сквозь этот ужасающий мрак пещеры, а я мог бы жить и дрейфовать в этой тьме, пока не умер бы томительной смертью от ужаса и отчаяния.

There was no possible way of forming any estimate as to speed. Не было никакой возможности определить скорость. All was dark, and even the glow behind was fading away; nor could I make any conjecture whatever as to the size of the channel. Все вокруг было темно, и даже свечение позади исчезало; я не мог сделать никаких предположений о размерах канала. At the opening it had been contracted and narrow; but here it might have expanded itself to miles, and its vaulted top might reach almost to the summit of the lofty mountains. У отверстия она была узкой и тесной, но здесь она могла бы расшириться на многие мили, а ее сводчатая вершина достигала бы почти вершины высоких гор. While sight thus failed me, sound was equally unavailing, for it was always the same--a sustained and unintermittent roar, a low, droning sound, deep and terrible, with no variations of dashing breakers or rushing rapids or falling cataracts. Alors que la vue me manquait ainsi, le son était également inutile, car c'était toujours le même - un rugissement soutenu et ininterrompu, un son faible et bourdonnant, profond et terrible, sans variations de brisants fringants, de rapides précipités ou de chutes de cataracte. Terwijl het zicht me dus in de steek liet, was het geluid al even zinloos, want het was altijd hetzelfde - een aanhoudend en ononderbroken gebrul, een laag, dreunend geluid, diep en verschrikkelijk, zonder variaties van onstuimige branding of razende stroomversnellingen of vallende cataracten. Пока зрение подводило меня, звук был столь же бесполезен, потому что он всегда был одним и тем же - продолжительным и непрерывным ревом, низким, гулким звуком, глубоким и ужасным, без малейших изменений, напоминающих о лихих волнах, стремительных порогах или падающих катарактах. Vague thoughts of final escape came and went; but in such a situation hope could not be sustained. De vagues pensées d'évasion finale allaient et venaient ; mais dans une telle situation, l'espoir ne pouvait être soutenu. Смутные мысли об окончательном побеге то появлялись, то исчезали, но в такой ситуации надежда не могла быть устойчивой. The thick darkness oppressed the soul; and at length even the glow of the distant volcanoes, which had been gradually diminishing, grew dimmer and fainter, and finally faded out altogether. Густой мрак угнетал душу, и в конце концов даже сияние далеких вулканов, которое постепенно уменьшалось, становилось все тусклее и тусклее и, наконец, совсем погасло. That seemed to me to be my last sight of earthly things. Мне показалось, что это был мой последний взгляд на земные вещи. After this nothing was left. После этого ничего не осталось. There was no longer for me such a thing as sight; there was nothing but darkness--perpetual and eternal night. Для меня больше не существовало такого понятия, как зрение; была только тьма - вечная и бесконечная ночь. I was buried in a cavern of rushing waters, to which there would be no end, where I should be borne onward helplessly by the resistless tide to a mysterious and an appalling doom. J'ai été enterré dans une caverne aux eaux tumultueuses, à laquelle il n'y aurait pas de fin, où je serais porté en avant impuissant par la marée sans résistance vers un destin mystérieux et épouvantable. Я был погребен в пещере стремительных вод, которым не будет конца, где меня беспомощно понесет вперед неумолимый прилив к таинственной и ужасающей гибели.

The darkness grew so intolerable that I longed for something to dispel it, if only for a moment. Темнота становилась настолько невыносимой, что я жаждал хоть на мгновение развеять ее. I struck a match. Я чиркнул спичкой. The air was still, and the flame flashed out, lighting up the boat and showing the black water around me. L'air était immobile et la flamme a éclaté, illuminant le bateau et montrant l'eau noire autour de moi. Воздух был неподвижен, и пламя вспыхнуло, осветив лодку и показав черную воду вокруг меня. This made me eager to see more. I loaded both barrels of the rifle, keeping my pistol for another purpose, and then fired one of them. Я зарядил оба ствола винтовки, оставив пистолет для другой цели, и выстрелил из одного из них. There was a tremendous report, that rang in my ears like a hundred thunder-volleys, and rolled and reverberated far along, and died away in endless echoes. Il y eut un bruit énorme, qui résonna à mes oreilles comme une centaine de coups de tonnerre, et roula et résonna loin, et mourut en échos sans fin. Раздался громовой раскат, который прозвучал в моих ушах, как сотня громовых раскатов, прокатился и отзвучал далеко-далеко, и угас в бесконечном эхе. The flash lighted up the scene for an instant, and for an instant only; like the sudden lightning, it revealed all around. Le flash éclaira la scène un instant, et un instant seulement ; comme l'éclair soudain, il a révélé tout autour. Вспышка осветила сцену на мгновение, и только на мгновение; подобно внезапной молнии, она осветила все вокруг. I saw a wide expanse of water, black as ink--a Stygian pool; but no rocks were visible, and it seemed as though I had been carried into a subterranean sea. Ik zag een grote watervlakte, zwart als inkt - een Stygische poel; maar er waren geen rotsen zichtbaar en het leek alsof ik in een onderaardse zee was gedragen. Я увидел широкое пространство воды, черной, как чернила, - стигийский бассейн; но скал не было видно, и мне показалось, что меня занесло в подземное море.

I loaded the empty barrel and waited. Я зарядил пустой ствол и стал ждать. The flash of light had revealed nothing, yet it had distracted my thoughts, and the work of reloading was an additional distraction. Вспышка света ничего не выявила, но отвлекла мои мысли, а работа по перезарядке стала дополнительным отвлекающим фактором. Anything was better than inaction. Что угодно было лучше, чем бездействие. I did not wish to waste my ammunition, yet I thought that an occasional shot might serve some good purpose, if it was only to afford me some relief from despair. Мне не хотелось тратить патроны, но я подумал, что случайный выстрел может сослужить хорошую службу, хотя бы для того, чтобы немного развеять отчаяние.

And now, as I sat with the rifle in my hands, I was aware of a sound--new, exciting, different altogether from the murmur of innumerable waters that filled my ears, and in sharp contrast with the droning echoes of the rushing flood. И вот теперь, когда я сидел с винтовкой в руках, до меня донесся звук - новый, волнующий, совершенно не похожий на журчание бесчисленных вод, наполнявших мои уши, и резко контрастирующий с гулким эхом стремительного потока. It was a sound that spoke of life. Этот звук говорил о жизни. I heard quick, heavy pantings, as of some great living thing; and with this there came the noise of regular movements in the water, and the foaming and gurgling of waves. J'entendis des halètements rapides et lourds, comme ceux d'un grand être vivant ; et avec cela il y avait le bruit des mouvements réguliers de l'eau, ainsi que l'écume et le gargouillement des vagues. Я слышал быстрые, тяжелые вздохи, как у какого-то большого живого существа; вместе с ними доносился шум регулярных движений в воде, пенье и журчание волн. It was as though some living, breathing creature were here, not far away, moving through these midnight waters; and with this discovery there came a new fear--the fear of pursuit. Казалось, что какое-то живое, дышащее существо находится здесь, неподалеку, и движется по этим полуночным водам; и вместе с этим открытием пришел новый страх - страх преследования. I thought that some sea-monster had scented me in my boat, and had started to attack me. Я подумал, что какое-нибудь морское чудовище учуяло меня в лодке и начало нападать на меня. This new fear aroused me to action. Этот новый страх побудил меня к действию. It was a danger quite unlike any other which I had ever known; yet the fear which it inspired was a feeling that roused me to action, and prompted me, even though the coming danger might be as sure as death, to rise against it and resist to the last. Это была опасность, совершенно не похожая ни на одну из тех, что я когда-либо знал; но страх, который она внушала, побуждал меня к действию и побуждал, даже если грядущая опасность была бы верна, как смерть, подняться и сопротивляться до последнего. So I stood up with my rifle and listened, with all my soul in my sense of hearing. The sounds arose more plainly. Les sons s'élevaient plus clairement. Звуки стали более отчетливыми. They had come nearer. They were immediately in front. I raised my rifle and took aim. Я поднял винтовку и прицелился. Then in quick succession two reports thundered out with tremendous uproar and interminable echoes, but the long reverberations were unheeded in the blaze of sudden light and the vision that was revealed. Puis, coup sur coup, deux rapports tonnèrent avec un énorme tumulte et des échos interminables, mais les longues réverbérations furent ignorées dans l'éclat de la lumière soudaine et la vision qui fut révélée. Затем в быстрой последовательности прогремели два сообщения с огромным шумом и нескончаемым эхом, но долгие отзвуки не были услышаны в вспышке внезапного света и открывшемся видении. For there full before me I saw, though but for an instant, a tremendous sight. И тут передо мной предстало, хотя и на мгновение, грандиозное зрелище. It was a vast monster, moving in the waters against the stream and toward the boat. Het was een enorm monster dat zich in de wateren tegen de stroom in naar de boot bewoog. Это было огромное чудовище, двигавшееся в водах против течения и по направлению к лодке. Its head was raised high, its eyes were inflamed with a baleful light, its jaws, opened wide, bristled with sharp teeth, and it had a long neck joined to a body of enormous bulk, with a tail that lashed all the water into foam. Sa tête était haute, ses yeux étaient enflammés d'une lumière funeste, ses mâchoires grandes ouvertes, hérissées de dents acérées, et il avait un long cou relié à un corps d'une énorme masse, avec une queue qui fouettait toute l'eau en mousse. . Его голова была высоко поднята, глаза горели зловещим светом, широко раскрытые пасти ощетинились острыми зубами, длинная шея соединялась с огромным телом, а хвост взбивал всю воду в пену. It was but for an instant that I saw it, and then with a sudden plunge the monster dived, while at the same moment all was as dark as before.

Full of terror and excitement, I loaded my rifle again and waited, listening for a renewal of the noise. I felt sure that the monster, balked of his prey, would return with redoubled fury, and that I should have to renew the conflict. J'étais sûr que le monstre, rebuté par sa proie, reviendrait avec une fureur redoublée, et qu'il me faudrait recommencer le combat. Я был уверен, что монстр, отбившийся от своей добычи, вернется с удвоенной яростью, и мне придется возобновить противостояние. I felt that the dangers of the subterranean passage and of the rushing waters had passed away, and that a new peril had arisen from the assault of this monster of the deep. Je sentais que les dangers du passage souterrain et des eaux tumultueuses étaient passés, et qu'un nouveau péril était né de l'assaut de ce monstre des profondeurs. Я чувствовал, что опасности подземного хода и стремительных вод ушли, и что новая опасность возникла из-за нападения этого монстра бездны. Nor was it this one alone that was to be dreaded. Ce n'était pas non plus celui-là seul qu'il fallait redouter. И не только этого следовало бояться. Where one was, others were sure to be; and if this one should pass me by it would only leave me to be assailed by monsters of the same kind, and these would probably increase in number as I advanced farther into this realm of darkness. Там, где был один, обязательно были и другие, и если бы этот прошел мимо меня, то на меня могли бы напасть такие же чудовища, и их число, вероятно, увеличивалось бы по мере того, как я продвигался бы все дальше в это царство тьмы. And yet, in spite of these grisly thoughts, I felt less of horror than before, for the fear which I had was now associated with action; and as I stood waiting for the onset and listening for the approach of the enemy, the excitement that ensued was a positive relief from the dull despair into which I had sunk but a moment before. И все же, несмотря на эти мрачные мысли, я испытывал меньше ужаса, чем раньше, потому что страх, который я испытывал, теперь был связан с действием; и когда я стоял в ожидании нападения и прислушивался к приближению врага, возникшее волнение стало положительным облегчением по сравнению с унылым отчаянием, в которое я погрузился всего за мгновение до этого.

Yet, though I waited for a new attack, I waited in vain. Однако, хотя я и ждал нового нападения, но напрасно. The monster did not come back. Either the flash and the noise had terrified him, or the bullets had hit him, or else in his vastness he had been indifferent to so feeble a creature as myself; but whatever may have been the cause, he did not emerge again out of the darkness and silence into which he had sunk. То ли вспышка и шум напугали его, то ли пули попали в него, то ли он в своей необъятности оказался безразличен к такому слабому существу, как я; но что бы ни послужило причиной, он не вышел из темноты и тишины, в которую погрузился. For a long time I stood waiting; then I sat down, still watchful, still listening, but without any result, until at length I began to think that there was no chance of any new attack. Я долго стоял и ждал, потом сел, все еще настороженный, все еще прислушиваясь, но безрезультатно, пока в конце концов не начал думать, что шансов на новое нападение нет. Indeed, it seemed now as though there had been no attack at all, but that the monster had been swimming at random without any thought of me, in which case my rifle-flashes had terrified him more than his fearful form had terrified me. Действительно, теперь казалось, что никакого нападения не было, а чудовище плыло наугад, не думая обо мне, и в этом случае вспышки выстрелов из моей винтовки напугали его больше, чем его страшный вид напугал меня. On the whole this incident had greatly benefited me. В целом этот инцидент пошел мне на пользу. It had roused me from my despair. Cela m'avait tiré de mon désespoir. Это вывело меня из отчаяния. I grew reckless, and felt a disposition to acquiesce in whatever fate might have in store for me. Je devenais imprudent et me sentais disposé à accepter tout ce que le destin pouvait me réserver. Ik werd roekeloos en voelde een neiging om te berusten in wat het lot ook voor mij in petto had. Я стал безрассудным и почувствовал склонность мириться с любой судьбой, которая могла уготовить меня.

And now, worn out with fatigue and exhausted from long watchfulness and anxiety, I sank down in the bottom of the boat and fell into a deep sleep.