Познер - о цензуре, страхе и Путине / вДудь (3)
я встретился с Эрнстом и сказал: «Вы знаете, что?
Давайте договоримся так: вот это произойдет еще раз…
Я не любитель ультиматумов,
но просто я не могу позволить, чтоб так было.
Значит, еще раз будет так — давайте закроем программу, и на этом завершим все».
С тех пор ничего не было.
— Назовите героев. С кем были программы?
— Вот когда это произошло? — Когда подрезали.
— Да я вам клянусь, не помню!
Честное слово, вот тут бы я вам сказал.
Я просто помню, что это было.
— Вы помните свои чувства?.. — Может быть, даже из моей прощалки.
— Вы помните… Как у вас проходят вечера,
когда вы узнаете… к вам такие новости приходят?
— Какие? — О том, что у вас вырезали… Ну это три раза было.
— Ну этого так давно не было, что… — Хорошо, когда было тогда — как вы засыпали?
— Вам было мерзко?
— Отвратительно.
Отвратительно, и часто
и не засыпаю, хотя вообще сплю замечательно.
Но вот действительно на душе просто…
Ну, погано.
— С какой мыслью вы просыпаетесь?
Что заставляет вас снова делать свою работу?
Заставляло.
— Ну я обожаю свою работу вообще.
Я просто вот… Я…
…с огромным удовольствием ее делаю.
Вот в таких случаях, конечно,
бывали разные мысли, что
хлопнуть дверью,
вообще уехать к чертовой матери.
— Угу. — «Зачем это все?»
— Но это такие, знаете,
временные эмоциональные вспышки.
Но все-таки удалось отбиться.
— Угу.
— Тысячу раз с вами говорили про тот самый черный список,
— …который нельзя приглашать. — Да.
— В одном из интервью, кажется, с коллегой Губиным вы даже цифру обронили.
— Семь, восемь? — Семь, вы сказали.
— Но это было, правда, в 2013 году. — Да.
— Какая цифра сейчас? — Я не знаю.
— Я знаю, я могу назвать, понятно что, людей,
которых я не могу позвать, хотя и хотел бы.
— Например? — Тот же Навальный.
— Так. — Да.
— Почему я хотел?
Не потому, что я сторонник Навального,
а потому что я считаю, что публика имеет право знать,
что этот человек говорит — он ньюсмейкер.
— С ним спорить интересно. — Он должен иметь этот доступ, да.
— Ну с ним спорить неинтересно на самом деле, на мой взгляд.
Но, тем не менее.
Вот, это раз.
Ну кто еще-то, господи.
— Ксения Собчак.
— Наверное да, Ксения Собчак. Я б с удовольствием ее позвал.
— Михаил Борисович Ходорковский.
— Ну его нет.
Ну я не поеду к нему в Швейцарию.
— В Англию. — Кстати… А, он в Англии сейчас, да?
Ну он передвигается много.
Вы знаете, с ним произошла такая, интересная вещь.
Когда он вышел из тюрьмы,
вы помните, он сделал заявление, что больше политикой он не занимается.
— Да.
— И через некоторое время я позвонил…
Пескову.
И спросил: «Как вообще?
Я бы хотел пригласить Ходорковского.
Но я понимаю, что вопрос, так сказать, все равно будет обсуждаться на самом верху.
Что вы думаете по этому поводу?»
И было сказано: «Почему бы нет?», собственно.
Вскоре после этого
Ходорковский
уже сделал политические заявления, ну,
как бы изменил
свою точку зрения.
И когда я перезвонил, мне сказали: «Ну, Владимир Владимирович.
Человек сказал одно, потом сделал другое».
Ну я сразу понял, что нет.
— А вы звонили напрямую Пескову?
— Ну у меня с Песковым отношения такие, как вам сказать,
…неофициальные.
— Ну кто он такой вам? Он не ваш начальник.
— Он мне не начальник, но…
…он прекрасно понимает… Нет, он не может мне разрешить или не разрешить.
Он может дать совет.
— Экспертизу. — Совет, основанный на том, что он знает какие-то вещи, несомненно.
Так что я как раз пользуюсь этим.
К сожалению, да, к сожалению, это так. Видите ли,
до тех пор, пока телевидение
будет
либо напрямую, либо опосредованно
контролироваться государством,
будет такая ситуация, когда
государство будет решать, кто может, а кто не может —
государство в лице, естественно, власти —
кто может, а кто не может появиться на этом экране.
— Еще пару фамилий.
Шендерович.
— Ну, я не знаю.
Честно говоря,
зря вы назвали эту фамилию, но уж коль скоро назвали,
мне бы и неинтересно.
— Почему вам интересен Сергей Доренко и неинтересен Шендерович?
— Сергей Доренко работает, он выходит в эфире,
он знаковая фигура.
— Это аргумент.
Александр Невзоров.
— Никто мне не запретит, я думаю.
Ну, понимаете, есть люди,
для меня ну абсолютно понятно, что они будут говорить.
Абсолютно.
— Угу. — Как-то не очень.
Но я могу позвать его, могу.
Это будет больше для, знаете, такой,
как бы это сказать…
Э-э-э…
Такой фокус — вот кто!
Ну и что?
Понимаете, я все-таки хотел бы звать людей, которые либо
влияют на то, как мы живем,
то есть политики и члены Государственной Думы, и так далее — которые
влияют непосредственно на нашу жизнь,
либо каких-то очень интересных людей.
— Угу.
— Вы слишком часто говорите «угу».
— Угу.
— Ага.
— Угу.
— Я буду… Это действительно минус.
— Спасибо большое за этот аргумент. (Познер смеется)
И очень здорово, что это останется в программе!
Вы согласны с тем, что интервью с Дмитрием Медведевым в 2012 году — неудачное?
— Согласен. — Почему?
(Познер тяжело вздыхает)
— Он поначалу меня поразил
тем, что…
он пришел,
— …не попросив никаких вопросов заранее. — Угу.
— В прямом эфире.
То есть, я думал, что наверняка сейчас начнется:
«Давайте вопросы», да «давайте запишем»,
да «вы приходите ко мне, а не я к вам».
— Угу.
— То есть у меня сразу возникло некое чувство благодарности, должен сказать.
Что он так вот поступил.
Для нас это нехарактерно.
Для нашей страны.
И я из-за этого
просто не стал задавать
вопросы, которые я должен был, обязан был задать.
Это просто я…
— Что это? Стокгольмский синдром?
Ну, похоже на него.
— Ну если угодно. Это просто…
Вот мне неловко было ему было задавать эти вопросы, учитывая, с каким…
…с какой легкостью он ко мне пришел — я себя не оправдываю.
Я говорю, что это было с моей стороны провальное интервью.
— Угу. — Да.
— Э-э-э…
— То есть, все эти вопросы про Грузию, про «почему передумал», и все остальное —
это было в списке, но вы решили не задавать.
— Не в списке, это было вот здесь. — Угу.
— Окей.
— Э-э-э…
— Еще у меня было ощущение, м-м…
Я снова экнул, да?
— Э-э-э…
— Буду думать теперь об этом так же, как о ровной спине.
У меня просто было ощущение, ну, что это стратегическое интервью еще и в том смысле —
вы в прощалке впервые, кажется, говорили о госте,
— …вы так не делаете как правило, вы о чем-то отвлеченном говорите. — Редко, редко.
— И вы тогда сказали:
— «Надеюсь, теперь высокопоставленные люди будут приходить». — Да, да.
— Мое было полное ощущение, что это
такая стратегическая инвестиция Познера
в то, что босс —
один из боссов, начальников — пришел,
— …не бойтесь и вы. — Да.
— Отчасти и так. Не то что «не бойтесь»,
но «раз он пришел,
то как же вы мне отказываете?»
Но это так не получилось.
— Земфира, после того как приходила к вам,
назвала поход к Познеру «эпик фейлом».
Как вы думаете, почему?
— Не знаю, ее надо спрашивать.
— Как у вас?.. — Я ее не спросил.
— Как у вас впечатление осталось? — У меня впечатление неплохое осталось.
Она, конечно, зажата была поначалу…
Ну, спрашивается, а для чего она приходила?
Я ее пригласил, мне было интересно.
Я вообще считаю, что она очень яркий человек.
И очень значимый человек.
Вот, и мне было важно, чтобы она пришла.
Она могла бы мне сказать: «Владимир Владимирович, спасибо большое, но я не приду».
Ну и ладно.
Но она все-таки пришла.
Была страшно зажата
поначалу, только где-то во второй половине немножко стала…
нормально… ну, оттаяла, что ли.
Я считаю, что все равно получилось интересно — могло быть интереснее.
Ну, знаете…
Не все интервью удаются.
— Это чистая правда.
(музыкальная заставка)
— Владимир Владимирович, вы сами одеваетесь? — Да.
— Откуда это? — В смысле?
— Ну стиль, умение подобрать… — Мама.
— Мама, да? — Мама, да.
— Главный вопрос, который меня всегда терзает, когда я вижу вас на публичных мероприятиях:
где вы берете эти яркие, ядовито-яркие носки?
Салатовые, розовые, желтые —
все… вот как сейчас, да.
Вы закупаетесь в конкретном магазе или?..
— Вы знаете…
С носками чаще всего в одном, да.
Называется он John Lobb.
— Это Нью-Йорк?
— Нет, это Лондон. — Лондон!
— Лондон, это Париж… У нас тоже есть John Lobb!
Э-э-э… Отделение.
— А сколько у вас пар? Сто?
— Нет.
— Я думаю… двадцать.
— А-а… Этого вполне хватает?
— Да.
— Оцените мой лук.
— Как старый денди. — Не, ну вы же…
Вы же специально так одеваетесь для ваших зрителей, я же это понимаю прекрасно.
— А как? Как бы вы это описали? — Ну-у…
— Молодежная такая, фрондерская такая несколько… — Подростковая, старшие классы?
— Такая вот…
Посмотрите, какой я cool.
— Cool? — Cool.
— Cool, да-да.
Вот, я думал…
Я тоже думал: «Может мне одеться так?» Думаю, нет.
Какой есть, такой есть.
— Да, лучший выбор, конечно. — Да.
(музыкальная заставка)
— 2013 год.
— Вы сняли фильм про Германию вместе с Иваном Ургантом. — Да, да, да.
— Согласны ли вы с тем, что
ваша работа там как ведущего —
это провал?
— Нет.
Не согласен.
— А почему? — Тогда давайте я объясню.
— Почему это провал? — Смотрите.
Я привык к Познеру как…
— Понятно, что не бывает полностью объективных людей. — Понимаю.
— И вообще, объективность это скучно во многих вещах.
Ну, надо быть объективным, но тем не менее…
Всегда есть риск, что это в сухость перейдет, в сухость, которая
погубит, особенно такой инфотейнментовый формат, который вы с Ваней выбрали для этих road movies.
Но…
Тут я увидел человека — вместо объективного,
извините за патетику, мудрого…
— …человека… — Да.
— Я увидел человека, который на протяжении двух серий
— …затыкает себе просто… — Почему двух?
Там же было не две серии, там было восемь серий.
— А, окей, я просто смотрел шматами большими, по несколько часов, вот. (Познер смеется)
— Извините, это «пираткой» скачено было, поэтому многочасовые. — Ну да, да.
— Вот, тем не менее, я увидел человека,
который ну просто делает все,
чтобы яд и обида, которые есть у него по отношению к стране,
они на зрителей, в общем, в любом случае выливались,
но не так сильно, как он хотел.
Зачем вообще было ехать?
Вы не любите эту страну,
вы не любите эту нацию.
Я отчасти понимаю,
но зачем было браться?
— Вы знаете,
я хотел это сделать,
мне было интересно понять, насколько я смогу это сделать.
Потому что мое отношение к Германии и к немцам —
это моя проблема, а не их проблема.
Тем более, что там живет
важная часть моей семьи, и давно живет, и будет там жить.
И мне было… интересно, насколько я смогу справиться с собой.
Я получил самые разные отклики
по поводу этой программы: от благодарных
до таких, как говорите вы, что «как же вы так» и так далее.
Эм-м-м…
Мне не стыдно за эту программу, я вам искренне говорю.
То что мое отношение так или иначе
можно было почувствовать — ну послушайте, когда я сделал фильм о Франции,
многие говорили, что чувствуется моя любовь к этой стране.
И ничего.
Это ничего.
А вот если чувствуется нелюбовь, то это «чего».
— Я с этим не согласен. — Любовь помогает расцветать, в том числе картинке,
если это не любовь к Дмитрию Медведеву или там Владимиру Путину, как у некоторых ваших коллег,
— …когда они приходят к нему на интервью. — Они и ваши коллеги тоже.
— Да. — Вы можете сколько угодно делать вид, но тем не менее…
Так, значит вы это расцениваете как провал, и это ваше право.
Вот что важно.
— Тогда пару уточнений, если позволите. Цитата:
«Я не хотел…» Это прямо из вашего, пока вы едете за рулем машины.
— «Я не хотел ехать по Германии». — Да.
— «Настолько во мне сидит память и обида за войну, за все эти концлагеря». — Да.
— Да, это правда. — Я все понимаю.
— Владимир Владимирович, но…
Вы живете большую часть жизни в стране,
где в общем-то были свои концлагеря.
— Где был ГУЛАГ. — Да.
— Где миллионы наших с вами сограждан
таким же образом были погублены, как и…
Ну, не таким же образом, но были погублены.
А в чем разница тогда?
Почему вы не чувствуете этого неприятия и обиды, находясь здесь, находясь у нас?
Ведь, по сути почва та же, только чуть-чуть по-другому.
— Это и так, и не так. Значит…
Германия, во-первых, меня коснулась непосредственно.
Расстреляли моего деда немцы за то, что фамилия его Познер.
Ближайший друг моего отца кончил в газовой камере.
И там это была преднамеренная…
Это было преднамеренное желание уничтожить.
Это была задача.
Уничтожить всех евреев.
Это было прямо так поставлено: «окончательное решение еврейского вопроса».
Ну а заодно и более
второстепенные нации, как-то славяне,
которых надо использовать как рабочую силу,
пока они не сдохли от голода, и тогда можно других.
Тот ужас, который творился в Советском Союзе…
Ужас!
Имел другое направление.