"Евгений Онегин" (Глава 5, Часть 2) "Eugen Onegin" (Kapitel 5, Teil 2) A.S. Pushkin "Eugene Onegin", chapter 5, part 2 "Eugenio Onegin" (Capitolo 5, Parte 2) 「ウジェーヌ・オネーギン」（第5章第2部） "Eugene Onegin" (Capítulo 5, Parte 2)

XXV

Но вот багряною рукою {34} But with a crimson hand {34}

Заря от утренних долин Dawn from the morning valleys

Выводит с солнцем за собою Leads with the sun behind him

Веселый праздник именин. Cheerful name day.

С утра дом Лариных гостями In the morning, the Larins' house is a guest

Весь полон; целыми семьями The whole is full; whole families

Соседи съехались в возках, Neighbors gathered in carts,

В кибитках, в бричках и в санях.

В передней толкотня, тревога; In the front there is a crush, anxiety;

В гостиной встреча новых лиц, In the living room, a meeting of new faces,

Лай мосек, чмоканье девиц, Lai mosek, smacking girls,

Шум, хохот, давка у порога, Noise, laughter, crush on the doorstep,

Поклоны, шарканье гостей, Bows, shuffling guests,

Кормилиц крик и плач детей. Nurse cry and cry of children.

XXVI

С своей супругою дородной

Приехал толстый Пустяков;

Гвоздин, хозяин превосходный,

Владелец нищих мужиков;

Скотинины, чета седая,

С детьми всех возрастов, считая

От тридцати до двух годов;

Уездный франтик Петушков,

Мой брат двоюродный, Буянов,

В пуху, в картузе с козырьком {35} Down, in a cap with a visor {35}

(Как вам, конечно, он знаком), (As you, of course, know him),

И отставной советник Флянов, And a retired adviser Flyanov,

Тяжелый сплетник, старый плут, Heavy gossip, old rogue

Обжора, взяточник и шут. Glutton, bribe-taker and jester.

XXVII

С семьей Панфила Харликова With the family of Panfil Kharlikov

Приехал и мосье Трике,

Остряк, недавно из Тамбова, Wit, recently from Tambov,

В очках и в рыжем парике.

Как истинный француз, в кармане

Трике привез куплет Татьяне

Наголос,знаемыйдетьми: The voice known by children:

Reveillez vous, belle endormie. wake up|||sleeping beauty Reveillez vous, belle endormie.

Меж ветхих песен альманаха Between the old songs of the almanac

Был напечатан сей куплет; This verse was printed;

Трике, догадливый поэт, Triquet, the quick-witted poet,

Его на свет явил из праха, Brought him into the world from the dust,

И смело вместо belle Nina And boldly instead of belle Nina

Поставил belle Tatiana. Put belle Tatiana.

XXVIII XXVIII

И вот из ближнего посада And here from the near posad

Созревших барышень кумир, Ripe young ladies idol,

Уездных матушек отрада, County mothers joy,

Приехал ротный командир; The company commander arrived;

Вошел... Ах, новость, да какая! Came in ... Oh, news, but what!

Музыка будет полковая! The music will be regimental!

Полковник сам ее послал. The colonel sent her himself.

Какая радость: будет бал! What a joy: there will be a ball!

Девчонки прыгают заране; {36} The girls jump ahead of time; {36}

Но кушать подали. But the food was served. Четой Chetoy

Идут за стол рука с рукой. They go to the table hand with hand.

Теснятся барышни к Татьяне; Young ladies are crowded to Tatiana;

Мужчины против; и, крестясь, Men are against; and, being baptized,

Толпа жужжит, за стол садясь. The crowd buzzes as they sit down at the table.

XXIX

На миг умолкли разговоры; The conversations fell silent for a moment;

Уста жуют. They chew their lips. Со всех сторон From all sides

Гремят тарелки и приборы Plates and cutlery clatter

Да рюмок раздается звон. Yes, the glass is ringing.

Но вскоре гости понемногу

Подъемлют общую тревогу.

Никто не слушает, кричат,

Смеются, спорят и пищат.

Вдруг двери настежь. Ленский входит,

И с ним Онегин. "Ах, творец! Кричит хозяйка: - наконец!" Теснятся гости, всяк отводит

Приборы, стулья поскорей;

Зовут, сажают двух друзей. Their name is, they put two friends in prison.

XXX

Сажают прямо против Тани,

И, утренней луны бледней And, the morning moon is paler

И трепетней гонимой лани,

Она темнеющих очей

Не подымает: пышет бурно Does not raise: it glows violently

В ней страстный жар; ей душно, дурно;

Она приветствий двух друзей

Не слышит, слезы из очей

Хотят уж капать; уж готова

Бедняжка в обморок упасть;

Но воля и рассудка власть

Превозмогли. Она два слова

Сквозь зубы молвила тишком She spoke quietly through her teeth

И усидела за столом. And sat at the table.

XXXI

Траги-нервических явлений,

Девичьих обмороков, слез

Давно терпеть не мог Евгений: For a long time I could not stand Eugene:

Довольно их он перенес. He endured enough of them.

Чудак, попав на пир огромный, An eccentric, hitting a huge feast,

Уж был сердит. Но девы томной

Заметя трепетный порыв,

С досады взоры опустив,

Надулся он и, негодуя,

Поклялся Ленского взбесить

И уж порядком отомстить.

Теперь, заране торжествуя,

Он стал чертить в душе своей

Карикатуры всех гостей.

XXXII

Конечно, не один Евгений

Смятенье Тани видеть мог;

Но целью взоров и суждений

В то время жирный был пирог

(К несчастию, пересоленный);

Да вот в бутылке засмоленной,

Между жарким и блан-манже,

Цимлянское несут уже; Tsimlyanskoye is already being carried;

За ним строй рюмок узких, длинных, Behind him a line of narrow, long glasses,

Подобно талии твоей, Like your waist

Зизи, кристалл души моей, Zizi, crystal of my soul,

Предмет стихов моих невинных, The subject of my innocent poems,

Любви приманчивый фиал, Love's tempting phial

Ты, от кого я пьян бывал! You, from whom I've been drunk!

XXXIII XXXIII

Освободясь от пробки влажной, Freeing himself from the damp cork,

Бутылка хлопнула; вино

Шипит; и вот с осанкой важной,

Куплетом мучимый давно,

Трике встает; пред ним собранье

Хранит глубокое молчанье.

Татьяна чуть жива; Трике,

К ней обратясь с листком в руке, ||||leaf||

Запел, фальшивя. Плески, клики

Его приветствуют. Она

Певцу присесть принуждена;

Поэт же скромный, хоть великий,

Ее здоровье первый пьет

И ей куплет передает.

XXXIV

Пошли приветы, поздравленья;

Татьяна всех благодарит.

Когда же дело до Евгенья

Дошло, то девы томный вид,

Ее смущение, усталость

В его душе родили жалость:

Он молча поклонился ей,

Но как-то взор его очей

Был чудно нежен. Оттого ли,

Что он и вправду тронут был,

Иль он, кокетствуя, шалил, Or he, flirting, was naughty,

Невольно ль, иль из доброй воли,

Но взор сей нежность изъявил:

Он сердце Тани оживил.

XXXV

Гремят отдвинутые стулья; Chairs thrown back;

Толпа в гостиную валит: The crowd is pouring into the living room:

Так пчел из лакомого улья So bees from a dainty hive

На ниву шумный рой летит. A noisy swarm flies into the field.

Довольный праздничным обедом,

Сосед сопит перед соседом;

Подсели дамы к камельку;

Девицы шепчут в уголку; |||corner The girls are whispering in the corner;

Столы зеленые раскрыты: The tables are green open:

Зовут задорных игроков

Бостон и ломбер стариков,

И вист, доныне знаменитый, And the whist, hitherto famous,

Однообразная семья, Monotonous family

Все жадной скуки сыновья. All the greedy sons of boredom.

XXXVI XXXVI

Уж восемь робертов сыграли Eight Roberts have already played

Герои виста; восемь раз Vista heroes; eight times

Они места переменяли; They changed places;

И чай несут. Люблю я час

Определять обедом, чаем

И ужином. Мы время знаем

В деревне без больших сует:

Желудок - верный наш брегет;

И кстати я замечу в скобках, And by the way, I will note in parentheses,

Что речь веду в моих строфах That I speak in my stanzas

Я столь же часто о пирах, I just as often talk about feasts,

О разных кушаньях и пробках, About different foods and traffic jams,

Как ты, божественный Омир,

Ты, тридцати веков кумир!

XXXVII. XXXVIII. XXXIX

Но чай несут; девицы чинно But tea is being carried; damsels decorously

Едва за блюдички взялись,

Вдруг из-за двери в зале длинной

Фагот и флейта раздались.

Обрадован музыки громом, Delighted by the music with thunder

Оставя чашку чаю с ромом, Leaving a cup of tea with rum

Парис окружных городков, Paris of the county towns

Подходит к Ольге Петушков, |||Petushkov Suitable for Olga Petushkov,

К Татьяне Ленский; Харликову, |||to Kharlikova To Tatiana Lensky; Kharlikov,

Невесту переспелых лет, A bride of overripe years,

Берет тамбовский мой поэт, My poet takes Tambov,

Умчал Буянов Пустякову, ||Pustyakov

И в залу высыпали все. And everyone poured into the hall.

И бал блестит во всей красе. And the ball shines in all its glory.

ХL

В начале моего романа

(Смотрите первую тетрадь)

Хотелось вроде мне Альбана |||Albana Like I wanted Alban

Бал петербургский описать;

Но, развлечен пустым мечтаньем, But, amused by empty dreams,

Я занялся воспоминаньем I got busy remembering

О ножках мне знакомых дам. About the legs of the ladies I know.

По вашим узеньким следам, In your narrow footsteps

О ножки, полно заблуждаться! Oh legs, full of delusion!

С изменой юности моей With the betrayal of my youth

Пора мне сделаться умней, It's time for me to become smarter

В делах и в слоге поправляться, Get better in business and in style,

И эту пятую тетрадь And this fifth notebook

От отступлений очищать. Cleanse the deviations.

ХLI

Однообразный и безумный, Monotonous and insane

Как вихорь жизни молодой, Like a whirlwind of young life,

Кружится вальса вихорь шумный; A noisy whirlwind is spinning a waltz;

Чета мелькает за четой.

К минуте мщенья приближаясь,

Онегин, втайне усмехаясь, Onegin, secretly grinning,

Подходит к Ольге. Comes up to Olga. Быстро с ней Quickly with her

Вертится около гостей, Spinning around the guests

Потом на стул ее сажает, Then he puts her on a chair,

Заводит речь о том о сем; Speaks about this and that;

Спустя минуты две потом Two minutes later then

Вновь с нею вальс он продолжает; Again with her he continues the waltz;

Все в изумленье. Everyone is amazed. Ленский сам Lensky himself

Не верит собственным глазам. Doesn't believe his own eyes.

ХLII XLII

Мазурка раздалась. The mazurka was heard. Бывало,

Когда гремел мазурки гром, When the thunder of the mazurkas thundered,

В огромной зале все дрожало, Everything in the huge hall trembled

Паркет трещал под каблуком, The parquet cracked under the heel

Тряслися, дребезжали рамы; The frames shook, rattled;

Теперь не то: и мы, как дамы, Now it's not that: we, as ladies,

Скользим по лаковым доскам. We slide on the lacquered boards.

Но в городах, по деревням But in cities, in villages

Еще мазурка сохранила The mazurka still preserved

Первоначальные красы: Initial beauties:

Припрыжки, каблуки, усы Jumping, heels, mustache

Все те же: их не изменила All the same: they have not changed

Лихая мода, наш тиран, Dashing fashion, our tyrant,

Недуг новейших россиян. The disease of the newest Russians.

XLIII. XLIII. XLIV

Буянов, братец мой задорный, Buyanov, my fervent brother,

К герою нашему подвел Brought to our hero

Татьяну с Ольгою; проворно Tatiana||Olga| Tatiana and Olga; nimbly

Онегин с Ольгою пошел; Onegin went with Olga;

Ведет ее, скользя небрежно, Leads her, sliding casually,

И, наклонясь, ей шепчет нежно And, bending over, whispers to her gently

Какой-то пошлый мадригал, Some vulgar madrigal

И руку жмет - и запылал And he shakes his hand - and flames

В ее лице самолюбивом Her proud face

Румянец ярче. The blush is brighter. Ленский мой My Lensky

Все видел: вспыхнул, сам не свой; I saw everything: flushed, not myself;

В негодовании ревнивом In jealous indignation

Поэт конца мазурки ждет The poet awaits the end of the mazurka

И в котильон ее зовет. And he calls her to the cotillion.

ХLV

Но ей нельзя. But she can't. Нельзя? It is forbidden? Но что же? But what then?

Да Ольга слово уж дала Yes, Olga has already given her word

Онегину. О боже, боже!

Что слышит он? What does he hear? Она могла... She could...

Возможно ль? Perhaps eh? Чуть лишь из пеленок, Just out of the diaper

Кокетка, ветреный ребенок! Coquette, windy child!

Уж хитрость ведает она, She knows the trick,

Уж изменять научена! Already taught to change!

Не в силах Ленский снесть удара; Lensky is unable to bear the blow;

Проказы женские кляня, Swearing leprosy for women,

Выходит, требует коня

И скачет. And it rides. Пистолетов пара,

Две пули - больше ничего -

Вдруг разрешат судьбу его.