"Евгений Онегин" (Глава 8, Часть 1) "Eugen Onegin" (Kapitel 8, Teil 1) "Eugene Onegin" (Chapter 8, Part 1) "Eugenio Onegin" (Capitolo 8, Parte 1) 「ウジェーヌ・オネーギン」（第8章 第1部） "Eugene Onegin" (Capítulo 8, Parte 1)

Глава восьмая.

Fare thee well, and if for ever to do|you|||||

Still for ever fare thee well.

(Прощай- и если навсегда, то навсегда прощай)                                                                       Byron. |||||||Byron (Goodbye - and if forever, then forever goodbye) Byron.

В те дни, когда в садах Лицея In those days when in the gardens of the Lyceum

Я безмятежно расцветал,

Читал охотно Апулея, I read Apuleius willingly,

А Цицерона не читал, |Cicero|| And I have not read Cicero,

В те дни в таинственных долинах, In those days in the mysterious valleys

Весной, при кликах лебединых, In the spring, at the clicks of the swans,

Близ вод, сиявших в тишине,

Являться муза стала мне.

Моя студенческая келья

Вдруг озарилась: муза в ней

Открыла пир младых затей,

Воспела детские веселья,

И славу нашей старины,

И сердца трепетные сны.

II

И свет ее с улыбкой встретил;

Успех нас первый окрылил;

Старик Державин нас заметил |Dergavin||

И в гроб сходя, благословил.

III

И я, в закон себе вменяя

Страстей единый произвол,

С толпою чувства разделяя,

Я музу резвую привел

На шум пиров и буйных споров,

Грозы полуночных дозоров;

И к ним в безумные пиры

Она несла свои дары

И как вакханочка резвилась,

За чашей пела для гостей,

И молодежь минувших дней

За нею буйно волочилась,

А я гордился меж друзей

Подругой ветреной моей.

IV

Но я отстал от их союза

И вдаль бежал... Она за мной.

Как часто ласковая муза

Мне услаждала путь немой

Волшебством тайного рассказа!

Как часто по скалам Кавказа

Она Ленорой, при луне, |Lenore||

Со мной скакала на коне!

Как часто по брегам Тавриды

Она меня во мгле ночной

Водила слушать шум морской,

Немолчный шепот Нереиды,

Глубокий, вечный хор валов,

Хвалебный гимн отцу миров.

И, позабыв столицы дальной

И блеск и шумные пиры,

В глуши Молдавии печальной

Она смиренные шатры

Племен бродящих посещала,

И между ими одичала,

И позабыла речь богов

Для скудных, странных языков,

Для песен степи, ей любезной...

Вдруг изменилось все кругом,

И вот она в саду моем

Явилась барышней уездной,

С печальной думою в очах,

С французской книжкою в руках.

VI

И ныне музу я впервые

На светский раут {44} привожу;

На прелести ее степные

С ревнивой робостью гляжу.

Сквозь тесный ряд аристократов,

Военных франтов, дипломатов

И гордых дам она скользит;

Вот села тихо и глядит,

Любуясь шумной теснотою,

Мельканьем платьев и речей,

Явленьем медленным гостей

Перед хозяйкой молодою

И темной рамою мужчин

Вкруг дам как около картин.

VII

Ей нравится порядок стройный

Олигархических бесед,

И холод гордости спокойной,

И эта смесь чинов и лет.

Но это кто в толпе избранной

Стоит безмолвный и туманный?

Для всех он кажется чужим.

Мелькают лица перед ним

Как ряд докучных привидений.

Что, сплин иль страждущая спесь

В его лице? Зачем он здесь?

Кто он таков? Ужель Евгений?

Ужели он?.. Так, точно он.

- Давно ли к нам он занесен?

VIII

Все тот же ль он иль усмирился?

Иль корчит также чудака?

Скажите: чем он возвратился?

Что нам представит он пока?

Чем ныне явится? Мельмотом,

Космополитом, патриотом,

Гарольдом, квакером, ханжой,

Иль маской щегольнет иной,

Иль просто будет добрый малый,

Как вы да я, как целый свет?

По крайней мере мой совет:

Отстать от моды обветшалой.

Довольно он морочил свет...

- Знаком он вам? - И да и нет.

IX

- Зачем же так неблагосклонно

Вы отзываетесь о нем?

За то ль, что мы неугомонно

Хлопочем, судим обо всем,

Что пылких душ неосторожность

Самолюбивую ничтожность

Иль оскорбляет, иль смешит,

Что ум, любя простор, теснит,

Что слишком часто разговоры

Принять мы рады за дела,

Что глупость ветрена и зла,

Что важным людям важны вздоры

И что посредственность одна

Нам по плечу и не странна?

Блажен, кто смолоду был молод,

Блажен, кто вовремя созрел,

Кто постепенно жизни холод

С летами вытерпеть умел;

Кто странным снам не предавался,

Кто черни светской не чуждался,

Кто в двадцать лет был франт иль хват,

А в тридцать выгодно женат;

Кто в пятьдесят освободился

От частных и других долгов,

Кто славы, денег и чинов

Спокойно в очередь добился,

О ком твердили целый век:

N. N. прекрасный человек.

XI

Но грустно думать, что напрасно

Была нам молодость дана,

Что изменяли ей всечасно,

Что обманула нас она;

Что наши лучшие желанья,

Что наши свежие мечтанья

Истлели быстрой чередой,

Как листья осенью гнилой.

Несносно видеть пред собою

Одних обедов длинный ряд,

Глядеть на жизнь, как на обряд,

И вслед за чинною толпою

Идти, не разделяя с ней

Ни общих мнений, ни страстей.

XII

Предметом став суждений шумных,

Несносно (согласитесь в том)

Между людей благоразумных

Прослыть притворным чудаком,

Или печальным сумасбродом,

Иль сатаническим уродом,

Иль даже демоном моим.

Онегин (вновь займуся им),

Убив на поединке друга,

Дожив без цели, без трудов

До двадцати шести годов,

Томясь в бездействии досуга

Без службы, без жены, без дел,

Ничем заняться не умел.

XIII

Им овладело беспокойство,

Охота к перемене мест

(Весьма мучительное свойство,

Немногих добровольный крест).

Оставил он свое селенье,

Лесов и нив уединенье,

Где окровавленная тень

Ему являлась каждый день,

И начал странствия без цели,

Доступный чувству одному;

И путешествия ему,

Как все на свете, надоели;

Он возвратился и попал,

Как Чацкий, с корабля на бал.

XIV

Но вот толпа заколебалась,

По зале шепот пробежал...

К хозяйке дама приближалась,

За нею важный генерал.

Она была нетороплива,

Не холодна, не говорлива,

Без взора наглого для всех,

Без притязаний на успех,

Без этих маленьких ужимок,

Без подражательных затей...

Все тихо, просто было в ней,

Она казалась верный снимок

Du comme il faut... (Шишков, прости: |||proper||

Не знаю, как перевести.)

XV

К ней дамы подвигались ближе;

Старушки улыбались ей;

Мужчины кланялися ниже,

Ловили взор ее очей;

Девицы проходили тише

Пред ней по зале, и всех выше

И нос и плечи подымал

Вошедший с нею генерал.

Никто б не мог ее прекрасной

Назвать; но с головы до ног

Никто бы в ней найти не мог

Того, что модой самовластной

В высоком лондонском кругу

Зовется vulgаr. |vulgar (Не могу...

XVI

Люблю я очень это слово,

Но не могу перевести;

Оно у нас покамест ново,

И вряд ли быть ему в чести.

Оно б годилось в эпиграмме...)

Но обращаюсь к нашей даме.

Беспечной прелестью мила,

Она сидела у стола

С блестящей Ниной Воронскою, |||Voronskaya

Сей Клеопатрою Невы; |Cleopatra|

И верно б согласились вы,

Что Нина мраморной красою

Затмить соседку не могла,

Хоть ослепительна была.

XVII

"Ужели, - думает Евгений: - Ужель она? Но точно... Нет...

Как! из глуши степных селений..." И неотвязчивый лорнет

Он обращает поминутно

На ту, чей вид напомнил смутно

Ему забытые черты.

"Скажи мне, князь, не знаешь ты, Кто там в малиновом берете

С послом испанским говорит?" Князь на Онегина глядит.

- Ага! давно ж ты не был в свете.

Постой, тебя представлю я. "Да кто ж она?" - Жена моя. XVIII

"Так ты женат! не знал я ране!

Давно ли?" - Около двух лет. "На ком?" - На Лариной. - "Татьяне!" - Ты ей знаком? - "Я им сосед". - О, так пойдем же. - Князь подходит

К своей жене и ей подводит

Родню и друга своего.

Княгиня смотрит на него...

И что ей душу ни смутило,

Как сильно ни была она

Удивлена, поражена,

Но ей ничто не изменило:

В ней сохранился тот же тон,

Был так же тих ее поклон.

XIX

Ей-ей! не то, чтоб содрогнулась

Иль стала вдруг бледна, красна...

У ней и бровь не шевельнулась;

Не сжала даже губ она.

Хоть он глядел нельзя прилежней,

Но и следов Татьяны прежней

Не мог Онегин обрести.

С ней речь хотел он завести

И - и не мог. Она спросила,

Давно ль он здесь, откуда он

И не из их ли уж сторон?

Потом к супругу обратила

Усталый взгляд; скользнула вон...

И недвижим остался он.

XX

Ужель та самая Татьяна,

Которой он наедине,

В начале нашего романа,

В глухой, далекой стороне,

В благом пылу нравоученья,

Читал когда-то наставленья, I once read instructions,

Та, от которой он хранит The one from which he keeps

Письмо, где сердце говорит, A letter where the heart speaks

Где все наруже, все на воле, Where everything is outside, everything is free,

Та девочка... иль это сон?.. That girl ... or is this a dream? ..

Та девочка, которой он The girl he

Пренебрегал в смиренной доле, Neglected in a humble lot,

Ужели с ним сейчас была Was it really possible with him now

Так равнодушна, так смела? So indifferent, so brave?

XXI XXI

Он оставляет раут тесный, He leaves the reception close,

Домой задумчив едет он; He goes home pensively;

Мечтой то грустной, то прелестной Dream that sad, then lovely

Его встревожен поздний сон.

Проснулся он; ему приносят

Письмо: князь N покорно просит

Его на вечер. "Боже! к ней!..

О буду, буду!" и скорей

Марает он ответ учтивый.

Что с ним? в каком он странном сне!

Что шевельнулось в глубине

Души холодной и ленивой?

Досада? суетность? иль вновь

Забота юности - любовь?

XXII

Онегин вновь часы считает, Onegin counts the clock again

Вновь не дождется дню конца. Will not wait for the end of the day again.

Но десять бьет; он выезжает, But ten beats; he leaves,

Он полетел, он у крыльца, He flew, he's at the porch,

Он с трепетом к княгине входит; He enters with trepidation for the princess;

Татьяну он одну находит, He finds Tatyana alone,

И вместе несколько минут And together for a few minutes

Они сидят. Слова нейдут

Из уст Онегина. Угрюмый,

Неловкий, он едва-едва Awkward, he barely

Ей отвечает. She answers her. Голова Head

Его полна упрямой думой. Its full of stubborn thought.

Упрямо смотрит он: она

Сидит покойна и вольна. Sits calm and free.

XXIII XXIII

Приходит муж. Он прерывает

Сей неприятный tete-a-tete; ||||face-to-face meeting This unpleasant tete-a-tete;

С Онегиным он вспоминает With Onegin, he recalls

Проказы, шутки прежних лет. Leprosy, jokes of the past.

Они смеются. Входят гости. Guests enter.

Вот крупной солью светской злости Here is the coarse salt of secular anger

Стал оживляться разговор; The conversation began to liven up;

Перед хозяйкой легкий вздор Light nonsense in front of the mistress

Сверкал без глупого жеманства, Sparkled without stupid pretense,

И прерывал его меж тем

Разумный толк без пошлых тем, Reasonable sense without vulgar topics

Без вечных истин, без педантства,

И не пугал ничьих ушей And did not frighten anyone's ears

Свободной живостью своей. Free liveliness.

XXIV Xxiv

Тут был, однако, цвет столицы,

И знать, и моды образцы, And know, and fashion samples,

Везде встречаемые лицы, Faces we meet everywhere

Необходимые глупцы;

Тут были дамы пожилые

В чепцах и в розах, с виду злые;

Тут было несколько девиц,

Не улыбающихся лиц;

Тут был посланник, говоривший

О государственных делах;

Тут был в душистых сединах

Старик, по-старому шутивший:

Отменно тонко и умно,

Что нынче несколько смешно.

XXV

Тут был на эпиграммы падкий,

На все сердитый господин:

На чай хозяйский слишком сладкий,

На плоскость дам, на тон мужчин,

На толки про роман туманный,

На вензель, двум сестрицам данный, |||sisters|

На ложь журналов, на войну,

На снег и на свою жену.

XXVI

Тут был Проласов, заслуживший

Известность низостью души,

Во всех альбомах притупивший,

St.-Рriest, твои карандаши;

В дверях другой диктатор бальный

Стоял картинкою журнальной,

Румян, как вербный херувим,

Затянут, нем и недвижим,

И путешественник залетный,

Перекрахмаленный нахал,

В гостях улыбку возбуждал

Своей осанкою заботной,

И молча обмененный взор

Ему был общий приговор.