Долгополов - депрессия, политика, секс втроем / вДудь (2)
СТС… Ну, СТС — куда старые КВН-щики приходят умирать.
Там… было это шоу, это варьете,
где там песни, миниатюры, стендап.
И они предложили поучаствовать там.
А до этого у меня уже был опыт с ТНТ,
достаточно травмирующий, мне очень не понравилось
то, как телевидение к тебе относится.
То, как телевидение как будто бы…
Телевидение относится к комикам так… сейчас уже иначе.
Потому что
индустрия меняется, и телевидение уже не в такой выигрышной позиции, есть интернет.
И уже как будто бы у них не так много рычагов воздействия на твое будущее,
как у них было раньше.
Но…
когда я начинал выступать,
и сейчас такое по инерции остается — телевидение все-таки в некоторой степени
относится к тебе пренебрежительно, потому что они понимают, что это нужно больше тебе, чем им.
И они как будто бы всегда делают тебе подачку.
Типа: «На, смотри, мы даем тебе эфир,
мы даем тебе популярность» — что уже абсолютно не так.
«Мы даем тебе деньги,
и ты должен следовать нашим требованиям, мы можем заставлять тебя делать все, что мы захотим.
Нет, этой шутки не будет.
Нет, эта тема — ее не должно, поменяй здесь слова».
И ты такой: «Но это же работает! Я это проверял».
И какой-то чувак, который не выступает,
который просто услышал твою шутку один на один,
он представляет, как это может сработать и он говорит тебе: «Нет, этого не должно быть».
— Это на ТНТ так было?
— Ну это и сейчас так остается, насколько мне известно.
И мне было очень неприятно, сколько раз я с этим сталкивался.
Первый раз на стендап-фестивале в 14 году.
Потом еще когда запускалась передача «Открытый микрофон» я ходил туда.
И после этого я решил, что не буду на телевидении.
Но потом, когда начался проект на СТС,
они предложили мне, прям предложили.
Они такие: «Не хочешь поучаствовать?» И я такой: «Ладно».
Раз предлагают — наверное отношение уже их изменилось,
наверное я могу уже свои условия ставить.
И я пришел к ним.
А они потребовали, чтоб там не было мата,
чтоб я не затрагивал темы, которые мне нравятся, чтоб я изменил материал,
я сказал, что я не буду.
И они такие: «Ну тогда до свидания».
И я понял, что…
уже я больше никогда не пойду на телевидение.
А, нет!
Последний опыт был, когда я ходил на «Вечернего Урганта».
Когда они запускали этот сегмент со стендапом.
У них была проба пера, где они позвали нескольких комиков из стендап-клуба.
И мы пошли выступать, и это был полный пиздец.
Ну, то есть, нет, ладно, хорошо.
Мне нравится шоу «Вечерний Ургант».
И мой друг Гарик Оганисян работает там автором,
поэтому я
с большим уважением отношусь к этому шоу.
Но когда мы пошли туда…
И большая заслуга Гарика Оганисяна
в том, что стендап вообще появился на «Вечернем Урганте»,
потому что именно с его появлением там
начались эти процессы.
Так что это потрясающе.
Но когда я был там первый раз,
они еще не знали, как это делать.
И вот как это выглядит обычно на лейт-найтах,
как в Америке, допустим.
Ведущий сидит в зале,
зрители, гости, и в какой-то момент он говорит:
«Сейчас повстречайте — на этой сцене стендап-комик Стивен Райт!»
Стивен Райт выходит, потрясающе выступает, все смеются.
Он садится на диван, болтает с ведущим
и уходит, да?
На вершине своей карьеры.
А вот как это выглядело первый раз на «Вечернем Урганте».
Мы пришли, значит, туда,
несколько человек.
Мы заходим в зал
и нам говорят, что мы будем выступать в конце шоу.
Когда будут съемки уже подходить к концу.
И мы думаем: «О, заключительный сегмент, как обычно, это нормально».
И потом вот что они говорят.
Они говорят: «Значит, все.
Шоу заканчивается, Ване пора ехать.
У него дела.
Давайте мы снимем сейчас,
если что-то из этого войдет, мы Ваню подклеим потом.
И такое будет шоу».
И я думаю: «О нет.
Блин.
Телевидение в своем стиле».
И…
И мы выходим там по очереди на сцену.
И естественно уже люди…
Ургант уходит, они видят, как Ургант уходит,
и они встают,
— …и им говорят через громкоговоритель… — «Сидеть!»
— «Садитесь! Нам нужно еще подснять сегмент со стендапом!»
И их заставляют буквально сесть, когда они собрались уже уйти.
И соответственно — Урганта нет.
И ощущение, что шоу закончено.
И никого нет, и только мы стоим в зале.
Люди, которые не нужны этим зрителям.
И они уже не воспринимают это как шоу, они воспринимают это как обязанность.
Они не хотят веселиться.
И было очень сложно,
было очень тяжело, было туго.
И еще в начале был смешной момент.
Когда Гарик говорит им: «Я должен разогреть.
Комики не могут выступать сразу на такой холодный зал.
Я должен разогреть».
И они говорят:
«Хорошо! Разогревай, пока мы настраиваем камеры!»
И он выходит, начинает болтать со зрителями, что-то рассказывать, разогревать их, как положено на шоу.
И через секунд тридцать — они не дожидаются, пока он закончит, они говорят:
«Все! Мы готовы!»
И он такой: «Да, хорошо, но я разогреваю».
И они такие: «У нас нет времени! Пора начинать шоу!»
И комики выходят один за одним, и это прям стресс,
и это прям… Я понимаю, что это проба пера.
И наверняка они не собирались пускать это в эфир.
Ничто из этого.
Я не помню, вошло ли что-то…
Да, они потом приглашали Артура
снова, насколько я помню,
чтобы он уже в шоу выступил.
Я понимаю, это наверное абсолютно нормально, но как опыт
это было прям больно.
Я после этого чувстовал, что меня использовали.
И я спрашивал еще несколько раз: «Ну как там?
Как там? Какой-то фидбек есть?»
И мне говорили: «Да, Ургант собирается посмотреть».
Так я и не дождался, что меня туда позвали.
Но я и не расстроен, в целом, нормально.
— О-о-о, блин, кальяны — это самое ужасное.
Топ ужасных вещей, которые могут быть на стендапе.
Это, во-первых, пуфики.
Потому что на пуфиках люди не смеются никогда.
Чтобы тебе посмеяться,
ты должен быть достаточно расслаблен,
но ты должен находиться в некотором все-таки,
в некоторой дисциплине,
в физическом напряжении, ты должен…
Идеально, если ты сидишь на стуле, да?
Это удобно, но ты и не проваливаешься в этот огромный пуфик,
который тебя расслабляет.
Ты выходишь на сцену, и это ужасно видеть, как
там эти люди лежат в этих пуфиках,
провалились туда наполовину, с этими кальянами.
Они бурлят еще.
Кальяны — это… это ад.
Если ты приходишь в место выступать, где есть кальяны,
скорее всего,
выступление пройдет плохо.
Потому что они… дым,
еще вот это (булькающий звук), постоянно эта вода.
И это создает саму такую атмосферу,
вот эти кальяны, вот этот восточный какой-то релакс…
создают такую какую-то атмосферу, как будто бы люди
пришли не смеяться, а оценивать.
Как будто с таким вызовом типа: «Попробуй меня рассмешить!»
И соответственно, комики все ненавидят кальяны.
Хорошо, что в последнее время уже меньше мест, где используют кальяны.
Но я думаю, что если комик плохой,
то после смерти он попадает именно в кальянную,
где он должен вечность рассказывать один и тот же материал, который не работает.
(музыкальная заставка)
Одно время мы в Воронеже выступали в заведениях,
потом мы выступали на улице, но к осени начало холодать,
и мы начали искать место, куда пойти.
И все заведения уже нас не принимали.
И у нас были знакомые, которые работали в молодежном отделении партии ЛДПР.
И они предложили выступать в отделении ЛДПР,
в интернете можно найти эти видео, где шесть человек сидят на стульях,
и мы выступаем с шутками про пенисы на фоне баннера ЛДПР.
И я понимал, что это прям… ну это фиаско.
Это уже прям ниже некуда.
Очевидно, это прямо потенциально компромат.
Мне будет 60, моя карьера закончится из-за этого.
Люди найдут эти видео.
Но мы все очень хотели выступать…
— Как ты рос в школе?
— Ну, рос я…
Сначала все было в порядке, когда я был в первом классе…
— Просто да, вопрос… Ты странный парень.
Ты странный парень, ты необычный, особенно для Воронежской области.
И крайне интересно узнать, как это сказывалось на отношениях в самом диком и животном возрасте?
— Ну да, я понимаю, о чем ты говоришь, естественно, я достаточно странный,
особенно для Воронежской области, потому что у меня чистая одежда, глаженая, но…
Я… У меня… (Дудь смеется)
Поначалу было нормально, когда я был ребенком.
В начальной школе все было супер, то есть я…
Я был обычным ребенком, воспитанным в культе силы.
Я ходил на борьбу — мой отец заставил меня.
Я хотел пойти на бальные танцы в первом классе,
потому что мне нравилась девочка
из моей школы, а она ходила на бальные танцы.
Но мой отец сказал, что на бальные танцы ходят только пидарасы.
Сегодня я на бальные танцы хожу, а завтра я уже с сережкой в ухе.
И я такой: «Блин». И мне было семь лет.
И это на всю мою жизнь влияло.
Я чувствовал, что эти ценности патриархальные, они мне не близки, они мешают мне.
Я не чувствую себя комфортно в таком контексте.
Но я также думал, что и со мной что-то не так.
Я ходил на бокс — мне не нравилось, мне было страшно, мне было некомфортно,
но я думал: «Блин, я просто ссыкло, мне нужно переступить через себя».
Сейчас я понимаю, что на самом деле это негативно влияло на мою жизнь.
Я мог бы общаться с людьми, похожими на меня,
с людьми, которые любят рисовать, которым нравится читать, которые любят компьютерные игры,
но вместо этого я общался с теми, с кем я считал, что должен общаться.
С крутыми парнями, которых все уважают, которые могут побить кого-то в школе.
Мне казалось, что это правильно — быть таким человеком.
И поэтому это негативно влияло на мою жизнь.
Я чувствовал себя некомфортно.
Но я также ничего не мог сделать, чтобы поменять среду,
потому что люди, которые для меня важны, они бы меня осудили.
Так что с течением времени я начал закрываться в себе.
И под конец школы я уже просто ни с кем не общался.
Я уже был сам с собой.
Я сидел на задней парте.
Просто учил уроки, готовился к экзаменам.
Не общался с теми, с кем я раньше общался, потому что это прям…
вообще мне стало прям…
Я помню я сидел на уроке, и мой одноклассник, с которым я дружил и играл в Lineage,
рассказывал с гордостью о том, как он заложил в ломбард
кольцо своей девушки, чтобы купить травы.
И я слушал это и думал: «Блин, он такой клевый.
Но я не хочу такой жизнью жить».
И это изменилось, когда я начал
увлекаться стендапом, начал читать книги,
начал…
В какой-то момент, ближе к 11 классу, я понял, что это все, что я…
Я начал ставить под сомнение авторитеты своих родителей.
Соответственно я начал ставить под сомнение их ценности,
я начал больше задумываться о том, какой я и каким я хочу быть.
И я понял, что мне пора браться за свою жизнь самому.
И я начал заниматься тем, чем я хотел бы заниматься.
И я сделал команду КВН, мы начали выступать.
И я начал проводить время с ребятами, с которыми мне нравится его проводить.
У меня появилась девушка.
И я играл в «Что? Где? Когда?»
И в целом с тех самых пор
я чувствую, что я
живу именно той жизнью, которой я хочу жить.
— У тебя часто женские альтер-эго возникают…
(женственным голосом) — Ой, вы еще не ложитесь спать? Можно я посижу с вами, чаечек попью, хорошо?
— Я женщина, а значит, я актриса.
— Почему?
— Ну сейчас я уже такое редко использую, потому что я понял, что,
во-первых, это…
Мне уже не нравится такое делать, потому что…
уже как будто бы я показал в этом все, что я мог бы показать,
ну и к тому же я чувствую, что это немного не мое, что это краденое, как будто бы.
Когда я это делал, я этого не чувствовал,
но сейчас я понимаю, что…
В какой-то момент в Москве много комиков использовали такой прием.
Потому что… Есть дуэт «Лена Кука».
И они… Изначально, это они начали.
— Рептилоид и Тамби?
— Да-да-да, изначально это они начали использовать, потом их друг Расул Чабдаров начал это использовать.
В какой-то момент все комики начали это использовать.
И подсознательно — это красть.
И я не знаю, насколько я это украл, но когда я смотрю на это,
когда я смотрю на них, я понимаю, что это абсолютно то же самое.
И теперь мне это не очень нравится, и я этого стараюсь избегать.
И я всегда стараюсь искать
