×

Мы используем cookie-файлы, чтобы сделать работу LingQ лучше. Находясь на нашем сайте, вы соглашаетесь на наши правила обработки файлов «cookie».

image

Евгений Замятин: Мы, Замятин - Мы - Запись 11-я

Замятин - Мы - Запись 11-я

Запись 11-я. Конспект: …Нет, не могу, пусть так, без конспекта

Вечер. Легкий туман. Небо задернуто золотисто-молочной тканью, и не видно: что там – дальше, выше. Древние знали, что там их величайший, скучающий скептик – Бог. Мы знаем, что там хрустально-синее, голое, непристойное ничто. Я теперь не знаю, что там я слишком много узнал. Знание, абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно, – это вера. У меня была твердая вера в себя, я верил, что знаю в себе все. И вот —

Я – перед зеркалом. И первый раз в жизни – именно так первый раз в жизни – вижу себя ясно, отчетливо, сознательно – с изумлением вижу себя, как кого-то «его». Вот я – он: черные, прочерченные по прямой брови; и между ними – как шрам – вертикальная морщина (не знаю, была ли она раньше). Стальные, серые глаза, обведенные тенью бессонной ночи; и за этой сталью… оказывается, я никогда не знал, что там. И из «там» (это «там» одновременно и здесь, и бесконечно далеко) – из «там» я гляжу на себя – на него и твердо знаю: он – с прочерченными по прямой бровями – посторонний, чужой мне, я встретился с ним первый раз в жизни. А я настоящий, я – не – он…

Нет: точка. Все это – пустяки, и все эти нелепые ощущения – бред, результат вчерашнего отравления… Чем: глотком зеленого яда – или ею? Все равно. Я записываю это, только чтобы показать, как может странно запутаться и сбиться человеческий – такой точный и острый – разум. Тот разум, который даже эту, пугавшую древних, бесконечность сумел сделать удобоваримой – посредством…

Щелк нумератора – и цифры: R-13. Пусть, я даже рад: сейчас одному мне было бы…

Через 20 минут:

На плоскости бумаги, в двухмерном мире – эти строки рядом, но в другом мире… Я теряю цифроощущение: 20 минут – это может быть 200 или 200 000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово, записывать то, что было у меня с R. Все равно как если бы вы, положив нога на ногу, сели в кресло у собственной своей кровати – и с любопытством смотрели, как вы, вы же – корчитесь на этой кровати.

Когда вошел R-13, я был совершенно спокоен и нормален. С чувством искреннего восхищения я стал говорить о том, как великолепно ему удалось хореизировать приговор и что больше всего именно этими хореями был изрублен, уничтожен тот безумец.

– …И даже так: если бы мне предложили сделать схематический чертеж Машины Благодетеля, я бы непременно – непременно как-нибудь нанес на этом чертеже ваши хореи, – закончил я.

Вдруг вижу: у R – матовеют глаза, сереют губы.

– Что с вами?

– Что-что? Ну… Ну просто надоело: все кругом – приговор, приговор. Не желаю больше об этом – вот и все. Ну, не желаю!

Он насупился, тер затылок – этот свой чемоданчик с посторонним, непонятным мне багажом. Пауза. Вот нашел в чемоданчике что-то, вытащил, развертывает, развернул – залакировались смехом глаза, вскочил.

– А вот для вашего «Интеграла» я сочиняю… это – да! Это вот да!

Прежний: губы шлепают, брызжут, слова хлещут фонтаном.

– Понимаете («п» – фонтан) – древняя легенда о рае… Это ведь о нас, о теперь. Да! Вы вдумайтесь. Тем двум в раю – был предоставлен выбор: или счастье без свободы – или свобода без счастья; третьего не дано. Они, олухи, выбрали свободу – и что же: понятно – потом века тосковали об оковах. Об оковах – понимаете, – вот о чем мировая скорбь. Века! И только мы снова догадались, как вернуть счастье… Нет, вы дальше – дальше слушайте! Древний Бог и мы – рядом, за одним столом. Да! Мы помогли Богу окончательно одолеть диавола – это ведь он толкнул людей нарушить запрет и вкусить пагубной свободы, он – змий ехидный. А мы сапожищем на головку ему – тррах! И готово: опять рай. И мы снова простодушны, невинны, как Адам и Ева. Никакой этой путаницы о добре, зле: все – очень просто, райски, детски просто. Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители – все это добро, все это – величественно, прекрасно, благородно, возвышенно, кристально-чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу – то есть наше счастье. Это древние стали бы тут судить, рядить, ломать голову – этика, неэтика… Ну, да ладно; словом, вот этакую вот райскую поэмку, а? И при этом тон серьезнейший… понимаете? Штучка, а?

Ну еще бы не понять. Помню, я подумал: «Такая у него нелепая, асимметричная внешность и такой правильно мыслящий ум». И оттого он так близок мне – настоящему мне (я все же считаю прежнего себя – настоящим, все теперешнее – это, конечно, только болезнь).

R, очевидно, прочел это у меня на лбу, обнял меня за плечи, захохотал.

– Ах вы… Адам! Да, кстати, насчет Евы…

Он порылся в кармане, вытащил записную книжку, перелистал.

– Послезавтра… нет: через два дня – у О розовый талон к вам. Так как вы? По-прежнему? Хотите, чтобы она…

– Ну да, ясно.

– Так и скажу. А то сама она, видите ли, стесняется… Такая, я вам скажу, история! Меня она только так, розово-талонно, а вас… И не говорит, что это четвертый влез в наш треугольник. Кто – кайтесь, греховодник, ну?

Во мне взвился занавес, и – шелест шелка, зеленый флакон, губы… И ни к чему, некстати – у меня вырвалось (если бы я удержался! ):

– А скажите: вам когда-нибудь случалось пробовать никотин или алкоголь?

R подобрал губы, поглядел на меня исподлобья. Я совершенно ясно слышал его мысли: «Приятель-то ты – приятель… А все-таки…» И ответ:

– Да как сказать? Собственно – нет. Но я знал одну женщину…

– I, – закричал я.

– Как… вы – вы тоже с нею? – налился смехом, захлебнулся и сейчас брызнет.

Зеркало у меня висело так, что смотреться в него надо было через стол: отсюда, с кресла, я видел только свой лоб и брови.

И вот я – настоящий – увидел в зеркале исковерканную прыгающую прямую бровей, и я настоящий – услышал дикий, отвратительный крик:

– Что «тоже»? Нет: что такое «тоже»? Нет – я требую.

Распяленные негрские губы. Вытаращенные глаза… Я – настоящий крепко схватил за шиворот этого другого себя – дикого, лохматого, тяжело дышащего. Я – настоящий – сказал ему, R:

– Простите меня, ради Благодетеля. Я совсем болен, не сплю. Не понимаю, что со мной…

Толстые губы мимолетно усмехнулись:

– Да-да-да! Я понимаю – я понимаю! Мне все это зна-комо… разумеется, теоретически. Прощайте!

В дверях повернулся черным мячиком – назад к столу, бросил на стол книгу:

– Последняя моя… Нарочно принес – чуть не забыл. Прощайте… – «п» брызнуло в меня, укатился…

Я – один. Или вернее: наедине с этим, другим «я». Я – в кресле, и, положив нога на ногу, из какого-то «там» с любопытством гляжу, как я – я же – корчусь на кровати.

Отчего – ну отчего целых три года я и О – жили так дружески – и вдруг теперь одно только слово о той, об… Неужели все это сумасшествие – любовь, ревность – не только в идиотских древних книжках? И главное – я! Уравнения, формулы, цифры – и… это – ничего не понимаю! Ничего… Завтра же пойду к R и скажу, что —

Неправда: не пойду. И завтра, и послезавтра – никогда больше не пойду. Не могу, не хочу его видеть. Конец! Треугольник наш – развалился.

Я – один. Вечер. Легкий туман. Небо задернуто молочно-золотистой тканью, если бы знать: что там – выше? И если бы знать: кто – я, какой – я?

Learn languages from TV shows, movies, news, articles and more! Try LingQ for FREE

Замятин - Мы - Запись 11-я Zamyatin - Us - Entry 11 Zamyatin - Nous - Entrée 11 Zamiatinas - Mes - Įrašas 11 Zamyatin - Nós - Entrada 11

Запись 11-я. Конспект: …Нет, не могу, пусть так, без конспекта Entry 11. Summary: ...No, I can't do that without a summary.

Вечер. Evening. Легкий туман. A light fog. Небо задернуто золотисто-молочной тканью, и не видно: что там – дальше, выше. |draped|||fabric||||||| The sky is veiled in a golden-milky fabric, and you can't see what's further up. Древние знали, что там их величайший, скучающий скептик – Бог. |knew||||greatest|bored|skeptic| The ancients knew that their greatest, bored skeptic there was God. Мы знаем, что там хрустально-синее, голое, непристойное ничто. We know there's a crystal blue, naked, obscene nothingness out there. Я теперь не знаю, что там я слишком много узнал. I don't know now that I've learned too much there. Знание, абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно, – это вера. ||certain||||||| Knowledge, absolutely certain that it is infallible, is faith. У меня была твердая вера в себя, я верил, что знаю в себе все. I had a firm belief in myself, I believed I knew everything about myself. И вот —

Я – перед зеркалом. И первый раз в жизни – именно так первый раз в жизни – вижу себя ясно, отчетливо, сознательно – с изумлением вижу себя, как кого-то «его». And for the first time in my life - exactly the first time in my life - I see myself clearly, distinctly, consciously - with amazement I see myself as someone "him. Вот я – он: черные, прочерченные по прямой брови; и между ними – как шрам – вертикальная морщина (не знаю, была ли она раньше). ||||drawn||||||||||wrinkle|||||| Here I am him: black, streaked straight eyebrows; and between them - like a scar - a vertical wrinkle (I don't know if it was there before). Стальные, серые глаза, обведенные тенью бессонной ночи; и за этой сталью… оказывается, я никогда не знал, что там. |||outlined|||||||||||||| Steel, gray eyes, encircled by the shadow of a sleepless night; and behind that steel...it turns out I never knew what was there. И из «там» (это «там» одновременно и здесь, и бесконечно далеко) – из «там» я гляжу на себя – на него и твердо знаю: он – с прочерченными по прямой бровями – посторонний, чужой мне, я встретился с ним первый раз в жизни. ||||||||||||||||||||||||drawn|||||||||||||| And from "there" (that "there" is both here and infinitely far away) - from "there" I look at myself - at him and know for sure: he - with his eyebrows drawn in a straight line - is a stranger, a stranger to me, I met him for the first time in my life. А я настоящий, я – не – он… And I'm real, I'm not - him...

Нет: точка. No: period. Все это – пустяки, и все эти нелепые ощущения – бред, результат вчерашнего отравления… Чем: глотком зеленого яда – или ею? |||||||||||poisoning|||green||| All this is nothing, and all these absurd sensations are delirium, the result of yesterday's poisoning... With what: a sip of green poison - or her? Все равно. Я записываю это, только чтобы показать, как может странно запутаться и сбиться человеческий – такой точный и острый – разум. |||||||||||get confused|human||||| I write this down just to show how strangely confused and confused the human - so precise and sharp - mind can get. Тот разум, который даже эту, пугавшую древних, бесконечность сумел сделать удобоваримой – посредством… |||||frightening|||||digestible| The mind that even this infinity, which frightened the ancients, managed to make it digestible - through...

Щелк нумератора – и цифры: R-13. A click of the numberer and the numbers are R-13. Пусть, я даже рад: сейчас одному мне было бы… |||||alone||| I'm even glad: right now I would be alone...

Через 20 минут: in| In 20 minutes:

На плоскости бумаги, в двухмерном мире – эти строки рядом, но в другом мире… Я теряю цифроощущение: 20 минут – это может быть 200 или 200 000. |||||||||||||||sense of numbers||||| On the plane of paper, in a two-dimensional world - these lines are next to each other, but in another world... I lose my digital sense: 20 minutes could be 200 or 200,000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово, записывать то, что было у меня с R. Все равно как если бы вы, положив нога на ногу, сели в кресло у собственной своей кровати – и с любопытством смотрели, как вы, вы же – корчитесь на этой кровати. ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||squirm|||beds And it's so wild: calmly, measuredly, pondering every word, writing down what I had with R. It's like putting your foot down, sitting in a chair by your own bed - and watching with curiosity as you, yourself - squirm on that bed.

Когда вошел R-13, я был совершенно спокоен и нормален. When R-13 walked in, I was completely calm and normal. С чувством искреннего восхищения я стал говорить о том, как великолепно ему удалось хореизировать приговор и что больше всего именно этими хореями был изрублен, уничтожен тот безумец. |||||||||||||choreograph||||||||choruses||chopped||| With a sense of genuine admiration I began to talk about how magnificently he had managed to choreograph a sentence, and that it was most of all with these choruses that that madman was chopped up, destroyed.

– …И даже так: если бы мне предложили сделать схематический чертеж Машины Благодетеля, я бы непременно – непременно как-нибудь нанес на этом чертеже ваши хореи, – закончил я. ||||||||schematic|drawing||||||||||||||choruses|| - ...And even so: if I were offered to make a schematic drawing of the Benefactor's Machine, I would certainly - certainly somehow put your choruses on that drawing," I finished.

Вдруг вижу: у R – матовеют глаза, сереют губы. ||||dull||turn pale| Suddenly I see R's eyes matting and lips turning gray.

– Что с вами?

– Что-что? Ну… Ну просто надоело: все кругом – приговор, приговор. |||got tired|||| Well... Well, I'm just sick and tired of everything around me - the verdict, the sentence. Не желаю больше об этом – вот и все. Ну, не желаю! ||wish

Он насупился, тер затылок – этот свой чемоданчик с посторонним, непонятным мне багажом. |frowned|||||||||| He frowned, rubbing the back of his head - that suitcase of his with foreign, incomprehensible luggage. Пауза. Вот нашел в чемоданчике что-то, вытащил, развертывает, развернул – залакировались смехом глаза, вскочил. |||||||unfolds||sparkled||| He found something in his suitcase, took it out, unwrapped it, opened it, his eyes lit up with laughter, and jumped up.

– А вот для вашего «Интеграла» я сочиняю… это – да! - But for your Integral, I compose... that's a yes! Это вот да!

Прежний: губы шлепают, брызжут, слова хлещут фонтаном. |||splash||| The old one: lips smacking, sputtering, words spurting.

– Понимаете («п» – фонтан) – древняя легенда о рае… Это ведь о нас, о теперь. ||||||paradise|||||| - You see ("p" for fountain) is the ancient legend of paradise... It's about us, now. Да! Вы вдумайтесь. |think Тем двум в раю – был предоставлен выбор: или счастье без свободы – или свобода без счастья; третьего не дано. Those two in heaven were given a choice: either happiness without freedom - or freedom without happiness; there was no third. Они, олухи, выбрали свободу – и что же: понятно – потом века тосковали об оковах. |fools||||||||||| They, the oafs, chose freedom - and what: understandably - then they pined for centuries for fetters. Об оковах – понимаете, – вот о чем мировая скорбь. About shackles - you know - that's what the world's grief is about. Века! Ages! И только мы снова догадались, как вернуть счастье… Нет, вы дальше – дальше слушайте! And only we guessed again how to return happiness... No, you keep listening! Древний Бог и мы – рядом, за одним столом. The ancient God and we are side by side, at the same table. Да! Мы помогли Богу окончательно одолеть диавола – это ведь он толкнул людей нарушить запрет и вкусить пагубной свободы, он – змий ехидный. |||||devil||||||||||destructive||||sly We helped God to defeat the devil once and for all - it was he who pushed people to break the prohibition and taste unwholesome freedom, he is the vile serpent. А мы сапожищем на головку ему – тррах! ||boot|||| And we put our boot on his head, bang! И готово: опять рай. And there you have it: paradise again. И мы снова простодушны, невинны, как Адам и Ева. |||naive|innocent|||| And we are again simple-hearted, innocent, like Adam and Eve. Никакой этой путаницы о добре, зле: все – очень просто, райски, детски просто. ||confusion|||||||heavenly|| There is no confusion about good and evil: everything is very simple, heavenly, childishly simple. Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители – все это добро, все это – величественно, прекрасно, благородно, возвышенно, кристально-чисто. |||||||||||majestic|||sublimely|| The Benefactor, the Machine, the Cube, the Gas Bell, the Guardians are all good, all majestic, beautiful, noble, sublime, crystal-clear. Потому что это охраняет нашу несвободу – то есть наше счастье. |||||unfreedom|||| Because it guards our unfreedom-that is, our happiness. Это древние стали бы тут судить, рядить, ломать голову – этика, неэтика… Ну, да ладно; словом, вот этакую вот райскую поэмку, а? ||||||judge|||ethics|unethical||||||such|||poem| The ancients would have been the ones to judge, to judge, to puzzle over - ethics, unethics... Well, come on; in short, here's a little paradise poem, eh? И при этом тон серьезнейший… понимаете? ||||serious| And the tone is very serious... you know? Штучка, а? thing| Thing, huh?

Ну еще бы не понять. Of course you don't. Помню, я подумал: «Такая у него нелепая, асимметричная внешность и такой правильно мыслящий ум». I remember thinking, "He has such a ridiculous, asymmetrical appearance and such a right-thinking mind. И оттого он так близок мне – настоящему мне (я все же считаю прежнего себя – настоящим, все теперешнее – это, конечно, только болезнь). And that's why he is so close to me - the real me (I still consider the former me - the real me, all the present me - is, of course, only an illness).

R, очевидно, прочел это у меня на лбу, обнял меня за плечи, захохотал. |||||||forehead||||| R obviously read it on my forehead, put his arm around my shoulders, and laughed.

– Ах вы… Адам! Да, кстати, насчет Евы… Yeah, by the way, about Eve.....

Он порылся в кармане, вытащил записную книжку, перелистал. He rummaged in his pocket, pulled out a notebook, leafed through it.

– Послезавтра… нет: через два дня – у О розовый талон к вам. ||||||||ticket|| - The day after tomorrow -- no: two days from now -- O has a pink slip for you. Так как вы? So how are you? По-прежнему? Still? Хотите, чтобы она… |to|

– Ну да, ясно.

– Так и скажу. - I'll say so. А то сама она, видите ли, стесняется… Такая, я вам скажу, история! ||||||is shy||||| And she herself, you see, is embarrassed... I'll tell you, such a story! Меня она только так, розово-талонно, а вас… И не говорит, что это четвертый влез в наш треугольник. |||||ticket|||||||||insertion||| She's only so rosy-taloned me, but you... And she doesn't say it's the fourth one to get into our triangle. Кто – кайтесь, греховодник, ну? |repent|sinner| Who - repent, sin-bearer, well?

Во мне взвился занавес, и – шелест шелка, зеленый флакон, губы… И ни к чему, некстати – у меня вырвалось (если бы я удержался! ||||||||||||||inopportunely||||||| The curtain rose in me, and - the rustle of silk, the green bottle, the lips... And to no avail, inadvertently - I burst out (if I had held back! ):

– А скажите: вам когда-нибудь случалось пробовать никотин или алкоголь? |||||||nicotine|| - Tell me: Have you ever tried nicotine or alcohol?

R подобрал губы, поглядел на меня исподлобья. ||||||from under his brow R lifted his lips and looked at me sideways. Я совершенно ясно слышал его мысли: «Приятель-то ты – приятель… А все-таки…» И ответ: |||||||||buddy||||| I could hear his thoughts quite clearly: "You're a buddy, you're a buddy... And yet..." And the answer:

– Да как сказать? Собственно – нет. Но я знал одну женщину…

– I, – закричал я.

– Как… вы – вы тоже с нею? |||||her – налился смехом, захлебнулся и сейчас брызнет. filled||choked|||splash - poured out laughter, choked up and about to splutter.

Зеркало у меня висело так, что смотреться в него надо было через стол: отсюда, с кресла, я видел только свой лоб и брови. ||||||look|||||||||||||||| My mirror was hanging so that I had to look into it through the table: from here, from the chair, I could see only my forehead and eyebrows.

И вот я – настоящий – увидел в зеркале исковерканную прыгающую прямую бровей, и я настоящий – услышал дикий, отвратительный крик: And so I - the real me - saw a mangled bouncing straight eyebrow in the mirror, and I - the real me - heard a wild, disgusting scream:

– Что «тоже»? Нет: что такое «тоже»? Нет – я требую. No, I demand it.

Распяленные негрские губы. crucified|| Crucified Negro lips. Вытаращенные глаза… Я – настоящий крепко схватил за шиворот этого другого себя – дикого, лохматого, тяжело дышащего. wide|||||||||||||| The gawking eyes... I - the real me - grabbed this other me tightly by the scruff of the neck - wild, shaggy, breathing heavily. Я – настоящий – сказал ему, R: I am telling the truth, R:

– Простите меня, ради Благодетеля. - Forgive me, for the sake of the Benefactor. Я совсем болен, не сплю. I am very sick, cannot sleep. Не понимаю, что со мной…

Толстые губы мимолетно усмехнулись: The thick lips smirked fleetingly:

– Да-да-да! Я понимаю – я понимаю! Мне все это зна-комо… разумеется, теоретически. I know all this ... in theory, of course. Прощайте! Goodbye!

В дверях повернулся черным мячиком – назад к столу, бросил на стол книгу: ||||ball||||||| At the door he turned black ball - back to the table, threw a book on the table:

– Последняя моя… Нарочно принес – чуть не забыл. - My last one... I brought it on purpose - I almost forgot. Прощайте… – «п» брызнуло в меня, укатился… |||||rolled Goodbye..." the "p" spluttered at me, rolling away...

Я – один. Или вернее: наедине с этим, другим «я». Or rather: alone with this, the other self. Я – в кресле, и, положив нога на ногу, из какого-то «там» с любопытством гляжу, как я – я же – корчусь на кровати. I'm in a chair, and with my foot resting on my leg, from some "out there" I watch curiously as I - myself - squirm on the bed.

Отчего – ну отчего целых три года я и О – жили так дружески – и вдруг теперь одно только слово о той, об… Неужели все это сумасшествие – любовь, ревность – не только в идиотских древних книжках? ||||||||||||||||||||||||||||||||books Why - well, why for three whole years O and I - lived so amicably - and suddenly now just one word about that one, about... Isn't all this madness - love, jealousy - not just in idiotic ancient books? И главное – я! Уравнения, формулы, цифры – и… это – ничего не понимаю! Equations, formulas, numbers - and ... this - I don't understand anything! Ничего… Завтра же пойду к R и скажу, что —

Неправда: не пойду. И завтра, и послезавтра – никогда больше не пойду. Не могу, не хочу его видеть. Конец! Треугольник наш – развалился.

Я – один. Вечер. Легкий туман. Небо задернуто молочно-золотистой тканью, если бы знать: что там – выше? |drawn||||||||| The sky is draped in a milky-golden cloth, if only we knew what's above it. И если бы знать: кто – я, какой – я? ||||||what| And if only I knew: who am I, what am I like?