×

Мы используем cookie-файлы, чтобы сделать работу LingQ лучше. Находясь на нашем сайте, вы соглашаетесь на наши правила обработки файлов «cookie».

image

Евгений Замятин: Мы, Замятин - Мы - Запись 18/я

Замятин - Мы - Запись 18/я

Запись 18-я. Конспект: Логические дебри. Раны и пластырь. Больше никогда

Вчера лег – и тотчас же канул на сонное дно, как перевернувшийся, слишком загруженный корабль. Толща глухой колыхающейся зеленой воды. И вот медленно всплываю со дна вверх и где-то на средине глубины открываю глаза: моя комната, еще зеленое, застывшее утро. На зеркальной двери шкафа – осколок солнца – в глаза мне. Это мешает в точности выполнить установленные Скрижалью часы сна. Лучше бы всего – открыть шкаф. Но я весь – как в паутине, и паутина на глазах, нет сил встать…

Все-таки встал, открыл – и вдруг за зеркальной дверью, выпутываясь из платья, вся розовая – I. Я так привык теперь к самому невероятному, что, сколько помню, – даже совершенно не удивился, ни о чем не спросил: скорей в шкаф, захлопнул за собою зеркальную дверь – и, задыхаясь, быстро, слепо, жадно соединился с I. Как сейчас вижу: сквозь дверную щель в темноте – острый солнечный луч переламывается молнией на полу, на стенке шкафа, выше – и вот это жестокое, сверкающее лезвие упало на запрокинутую, обнаженную шею I… и в этом для меня такое что-то страшное, что я не выдержал, крикнул – и еще раз открыл глаза.

Моя комната. Еще зеленое, застывшее утро. На двери шкафа осколок солнца. Я – в кровати. Сон. Но еще буйно бьется, вздрагивает, брызжет сердце, ноет в концах пальцев, в коленях. Это – несомненно было. И я не знаю теперь: что сон – что явь; иррациональные величины прорастают сквозь все прочное, привычное, трехмерное, и вместо твердых, шлифованных плоскостей – кругом что-то корявое, лохматое…

До звонка еще далеко. Я лежу, думаю – и разматывается чрезвычайно странная, логическая цепь.

Всякому уравнению, всякой формуле в поверхностном мире соответствует кривая или тело. Для формул иррациональных, для моего, мы не знаем соответствующих тел, мы никогда не видели их… Но в том-то и ужас, что эти тела – невидимые – есть, они непременно, неминуемо должны быть: потому что в математике, как на экране, проходят перед нами их причудливые, колючие тени – иррациональные формулы; и математика, и смерть – никогда не ошибаются. И если этих тел мы не видим в нашем мире, на поверхности, для них есть – неизбежно должен быть – целый огромный мир там, за поверхностью…

Я вскочил, не дожидаясь звонка, и забегал по комнате. Моя математика – до сих пор единственный прочный и незыблемый остров во всей моей свихнувшейся жизни – тоже оторвалась, поплыла, закружилась. Что же, значит, эта нелепая «душа» – так же реальна, как моя юнифа, как мои сапоги – хотя я их и не вижу сейчас (они за зеркальной дверью шкафа)? И если сапоги не болезнь – почему же «душа» болезнь?

Я искал и не находил выхода из дикой логической чащи. Это были такие же неведомые и жуткие дебри, как те – за Зеленой Стеной, – и они так же были необычайными, непонятными, без слов говорящими существами. Мне чудилось – сквозь какое-то толстое стекло – я вижу: бесконечно огромное, и одновременно бесконечно малое, скорпионообразное, со спрятанным и все время чувствуемым минусом-жалом: … А может быть, это не что иное, как моя «душа», подобно легендарному скорпиону древних добровольно жалящих себя всем тем, что…

Звонок. День. Все это, не умирая, не исчезая, – только прикрыто дневным светом; как видимые предметы, не умирая, – к ночи прикрыты ночной тьмой. В голове – легкий, зыбкий туман. Сквозь туман – длинные, стеклянные столы; медленно, молча, в такт жующие шаро-головы. Издалека, сквозь туман потукивает метроном, и под эту привычно-ласкающую музыку я машинально, вместе со всеми, считаю до пятидесяти: пятьдесят узаконенных жевательных движений на каждый кусок. И, машинально отбивая такт, опускаюсь вниз, отмечаю свое имя в книге уходящих – как все. Но чувствую: живу отдельно от всех, один, огороженный мягкой, заглушающей звуки, стеной, и за этой стеной – мой мир…

Но вот что: если этот мир – только мой, зачем же он в этих записях? Зачем здесь эти нелепые «сны», шкафы, бесконечные коридоры? Я с прискорбием вижу, что вместо стройной и строго математической поэмы в честь Единого Государства – у меня выходит какой-то фантастический авантюрный роман. Ах, если бы и в самом деле это был только роман, а не теперешняя моя, исполненная иксов, корней квадратной из минус единицы , и падений, жизнь.

Впрочем, может быть, все к лучшему. Вероятнее всего, вы, неведомые мои читатели, – дети по сравнению с нами (ведь мы взращены Единым Государством – следовательно, достигли высочайших, возможных для человека вершин). И как дети – только тогда вы без крика проглотите все горькое, что я вам дам, когда это будет тщательно обложено густым приключенческим сиропом…

Вечером:

Знакомо ли вам это чувство: когда на аэро мчишься ввысь по синей спирали, окно открыто, в лицо свистит вихрь – земли нет, о земле забываешь, земля так же далеко от нас, как Сатурн, Юпитер, Венера? Так я живу теперь, в лицо – вихрь, и я забыл о земле, я забыл о милой, розовой О. Но все же земля существует, раньше или позже – надо спланировать на нее, и я только закрываю глаза перед тем днем, где на моей Сексуальной Табели стоит ее имя – имя О-90…

Сегодня вечером далекая земля напомнила о себе.

Чтобы выполнить предписание доктора (я искренне, искренне хочу выздороветь), я целых два часа бродил по стеклянным, прямолинейным пустыням проспектов. Все, согласно Скрижали, были в аудиториумах, и только я один… Это было, в сущности, противоестественное зрелище: вообразите себе человеческий палец, отрезанный от целого, от руки – отдельный человеческий палец, сутуло согнувшись, припрыгивая бежит по стеклянному тротуару. Этот палец – я. И страннее, противоестественнее всего, что пальцу вовсе не хочется быть на руке, быть с другими: или – вот так, одному, или… Ну да, мне уж больше нечего скрывать: или вдвоем с нею – с той, опять так же переливая в нее всего себя сквозь плечо, сквозь сплетенные пальцы рук…

Домой я вернулся, когда солнце уже садилось. Вечерний розовый пепел – на стекле стен, на золоте шпица аккумуляторной башни, на голосах и улыбках встречных нумеров. Не странно ли: потухающие солнечные лучи падают под тем же точно углом, что и загорающиеся утром, а все – совершенно иное, иная эта розовость – сейчас очень тихая, чуть-чуть горьковатая, а утром – опять будет звонкая, шипучая.

И вот внизу, в вестибюле, из-под груды покрытых розовым пеплом конвертов – Ю, контролерша, вытащила и подала мне письмо. Повторяю: это очень почтенная женщина, и я уверен – у нее наилучшие чувства ко мне.

И все же, всякий раз, как я вижу эти обвисшие, похожие на рыбьи жабры щеки, мне почему-то неприятно.

Протягивая ко мне сучковатой рукой письмо, Ю вздохнула. Но этот вздох только чуть колыхнул ту занавесь, какая отделяла меня от мира: я весь целиком спроектирован был на дрожавший в моих руках конверт, где – я не сомневался – письмо от I.

Здесь – второй вздох, настолько явно, двумя чертами подчеркнутый, что я оторвался от конверта – и увидел: между жабер, сквозь стыдливые жалюзи спущенных глаз – нежная, обволакивающая, ослепляющая улыбка. А затем:

– Бедный вы, бедный, – вздох с тремя чертами и кивок на письмо, чуть приметный (содержание письма она, по обязанности, естественно, знала).

– Нет, право, я… Почему же?

– Нет, нет, дорогой мой: я знаю вас лучше, чем вы сами. Я уж давно приглядываюсь к вам – и вижу: нужно, чтобы об руку с вами в жизни шел кто-нибудь, уж долгие годы изучавший жизнь…

Я чувствую: весь облеплен ее улыбкой – это пластырь на те раны, какими сейчас покроет меня это дрожащее в моих руках письмо. И наконец – сквозь стыдливые жалюзи – совсем тихо:

– Я подумаю, дорогой, я подумаю. И будьте покойны: если я почувствую в себе достаточно силы – нет-нет, я сначала еще должна подумать…

Благодетель великий! Неужели мне суждено… неужели она хочет сказать, что —

В глазах у меня – рябь, тысячи синусоид, письмо пры-гает. Я подхожу ближе к свету, к стене. Там потухает солнце, и оттуда – на меня, на пол, на мои руки, на письмо все гуще темно-розовый, печальный пепел.

Конверт взорван – скорее подпись – и рана – это не I, это… О. И еще рана: на листочке снизу, в правом углу – расплывшаяся клякса – сюда капнуло… Я не выношу клякс – все равно: от чернил они или от… все равно от чего. И знаю – раньше – мне было бы просто неприятно, неприятно глазам – от этого неприятного пятна. Но почему же теперь это серенькое пятнышко – как туча, и от него – все свинцовее и все темнее? Или это опять – «душа»?

Письмо:

«Вы знаете… или, может быть, вы не знаете – я не могу как следует писать – все равно: сейчас вы знаете, что без вас у меня не будет ни одного дня, ни одного утра, ни одной весны. Потому что R для меня только… ну, да это не важно вам. Я ему, во всяком случае, очень благодарна: одна без него, эти дни – я бы не знаю что… За эти дни и ночи я прожила десять или, может быть, двадцать лет. И будто комната у меня – не четырехугольная, а круглая, и без конца – кругом, кругом, и все одно и то же, и нигде никаких дверей.

Я не могу без вас – потому что я вас люблю. Потому что я вижу, я понимаю: вам теперь никто, никто на свете не нужен, кроме той, другой, и – понимаете: именно, если я вас люблю, я должна —

Мне нужно еще только два-три дня, чтобы из кусочков меня кой-как склеить хоть чуть похожее на прежнюю О-90, – и я пойду и сделаю сама заявление, что снимаю свою запись на вас, и вам должно быть лучше, вам должно быть хорошо. Больше никогда не буду, простите.».

Больше никогда. Так, конечно, лучше: она права. Но отчего же – отчего —

Learn languages from TV shows, movies, news, articles and more! Try LingQ for FREE

Замятин - Мы - Запись 18/я Zamyatin - Wir - Aufnahme 18/Jahr Zamyatin - We are - Record 18/e. Zamyatin - Somos - Record 18/e. Zamyatin - Us - Enregistrement 18/an Zamyatin - Nós - Gravação 18/ano

Запись 18-я. Конспект: Логические дебри. Раны и пластырь. Больше никогда ||||debris|wounds||band-aid|| Entry 18. Synopsis: Logical débris. Wounds and Band-Aids. Never again

Вчера лег – и тотчас же канул на сонное дно, как перевернувшийся, слишком загруженный корабль. |||||||deep|||capsized||loaded| Yesterday I lay down - and immediately sank to the sleepy bottom like an overturned, overloaded ship. Толща глухой колыхающейся зеленой воды. the thickness||swaying|| A column of deafening rippling green water. И вот медленно всплываю со дна вверх и где-то на средине глубины открываю глаза: моя комната, еще зеленое, застывшее утро. |||emerge||||||||middle|||||room|||frozen| And so I slowly float up from the bottom and somewhere in the middle of the depths I open my eyes: my room, a still green, frozen morning. На зеркальной двери шкафа – осколок солнца – в глаза мне. ||||fragment|||| On the mirrored closet door - a sliver of sun - in my eyes. Это мешает в точности выполнить установленные Скрижалью часы сна. |||||set||| It interferes with the exact hours of sleep set by the Tablet. Лучше бы всего – открыть шкаф. Но я весь – как в паутине, и паутина на глазах, нет сил встать… |||||web||||||| But I'm all - like in a spider's web, and the spider's web is over my eyes, no strength to get up ...

Все-таки встал, открыл – и вдруг за зеркальной дверью, выпутываясь из платья, вся розовая – I. Я так привык теперь к самому невероятному, что, сколько помню, – даже совершенно не удивился, ни о чем не спросил: скорей в шкаф, захлопнул за собою зеркальную дверь – и, задыхаясь, быстро, слепо, жадно соединился с I. Как сейчас вижу: сквозь дверную щель в темноте – острый солнечный луч переламывается молнией на полу, на стенке шкафа, выше – и вот это жестокое, сверкающее лезвие упало на запрокинутую, обнаженную шею I… и в этом для меня такое что-то страшное, что я не выдержал, крикнул – и еще раз открыл глаза. |||||||||untangling|||||||||||||||||||was surprised||||||quickly|||slammed||||||||||connected||||||||||||sunlit||was refracted||||||||||||||||thrown back|naked||||||||||||||||||||| Still, I got up, opened the door, and suddenly there she was, behind the mirrored door, emerging from her dress, all pink. I was so accustomed to the most incredible that, as long as I can remember, I was not even surprised at all, did not ask about anything: I hurried into the closet, slammed the mirror door behind me, and, panting, quickly, blindly, greedily joined with I. As I see it now, through the door slit in the darkness, a sharp ray of sunlight flickered on the floor, on the wall of the cupboard, above - and this cruel, glittering blade fell on I's bent, naked neck ... and there was something so terrible in it for me that I couldn't stand it, I screamed - and opened my eyes once more.

Моя комната. Еще зеленое, застывшее утро. На двери шкафа осколок солнца. |||fragment| There's a sliver of sun on the closet door. Я – в кровати. Сон. Но еще буйно бьется, вздрагивает, брызжет сердце, ноет в концах пальцев, в коленях. ||||twitches|splashes||aches|||fingers|| But still raging, shuddering, sputtering heart, aching in my fingertips, in my knees. Это – несомненно было. It certainly was. И я не знаю теперь: что сон – что явь; иррациональные величины прорастают сквозь все прочное, привычное, трехмерное, и вместо твердых, шлифованных плоскостей – кругом что-то корявое, лохматое… ||||||||reality|irrational|quantities|sprout|||solid||three-dimensional||||polished|||||crooked| And I don't know now: what is dream - what is reality; irrational values grow through everything solid, habitual, three-dimensional, and instead of solid, polished planes - something gaunt, shaggy....

До звонка еще далеко. It's a long way off before the bell rings. Я лежу, думаю – и разматывается чрезвычайно странная, логическая цепь. ||||unravels|||logical|chain I lie there, thinking - and an extremely strange, logical chain unravels.

Всякому уравнению, всякой формуле в поверхностном мире соответствует кривая или тело. |equation(1)||||surface|||||a surface Every equation, every formula in the surface world corresponds to a curve or a body. Для формул иррациональных, для моего, мы не знаем соответствующих тел, мы никогда не видели их… Но в том-то и ужас, что эти тела – невидимые – есть, они непременно, неминуемо должны быть: потому что в математике, как на экране, проходят перед нами их причудливые, колючие тени – иррациональные формулы; и математика, и смерть – никогда не ошибаются. |||||||||||||seen|||||||||||||||||||||||||||||whimsical|||irrational|||||||| For irrational formulas, for mine, we do not know the corresponding bodies, we have never seen them... But that's the horror, that these bodies - invisible - are there, they must necessarily, inevitably be: because in mathematics, as on a screen, their bizarre, prickly shadows - irrational formulas - pass before us; both mathematics and death are never wrong. И если этих тел мы не видим в нашем мире, на поверхности, для них есть – неизбежно должен быть – целый огромный мир там, за поверхностью… |||||||||||surface|||||||||||| And if we don't see these bodies in our world, on the surface, there is - inevitably there must be - a whole huge world for them out there, beyond the surface....

Я вскочил, не дожидаясь звонка, и забегал по комнате. ||||||ran|| I jumped up without waiting for the bell to ring and ran around the room. Моя математика – до сих пор единственный прочный и незыблемый остров во всей моей свихнувшейся жизни – тоже оторвалась, поплыла, закружилась. ||||||||unshakable|||||deranged|||broke off|drifted|started spinning My math - hitherto the only solid and unshakable island in my whole screwed-up life - also broke away, floated, swirled. Что же, значит, эта нелепая «душа» – так же реальна, как моя юнифа, как мои сапоги – хотя я их и не вижу сейчас (они за зеркальной дверью шкафа)? ||||||||real|||||||||||||||||| What, then, is this ridiculous "soul" - as real as my unifa, as my boots - even though I can't see them now (they're behind the mirrored closet door)? И если сапоги не болезнь – почему же «душа» болезнь? And if boots aren't a disease - why is "soul" a disease?

Я искал и не находил выхода из дикой логической чащи. |||||||||thicket I searched and found no way out of the wild logical thicket. Это были такие же неведомые и жуткие дебри, как те – за Зеленой Стеной, – и они так же были необычайными, непонятными, без слов говорящими существами. ||||||||||||||||||extraordinary|||words|| They were as unknown and eerie wilds as those beyond the Green Wall - and they were just as extraordinary, incomprehensible, wordless creatures. Мне чудилось – сквозь какое-то толстое стекло – я вижу: бесконечно огромное, и одновременно бесконечно малое, скорпионообразное, со спрятанным и все время чувствуемым минусом-жалом: … А может быть, это не что иное, как моя «душа», подобно легендарному скорпиону древних добровольно жалящих себя всем тем, что… |seemed||||||||||||||||hidden|||||with (the) sting|with a sting|||||||||||||scorpion|||stinging|||| It seemed to me that through some thick glass I could see: infinitely huge, and at the same time infinitely small, scorpion-like, with a hidden and all the time felt minus sting: ... Or maybe it is nothing but my "soul," like the legendary scorpion of the ancients voluntarily stinging itself with all that ....

Звонок. День. Все это, не умирая, не исчезая, – только прикрыто дневным светом; как видимые предметы, не умирая, – к ночи прикрыты ночной тьмой. |||||||covered|||||objects|||||covered|| All this, without dying, without disappearing, - only covered by daylight; as visible objects, without dying, - by night are covered by the darkness of night. В голове – легкий, зыбкий туман. |||light| There's a light, shaky fog in my head. Сквозь туман – длинные, стеклянные столы; медленно, молча, в такт жующие шаро-головы. |||||||||chewing|| Through the fog are long, glass tables; slow, silent, shar-heads chewing to the beat. Издалека, сквозь туман потукивает метроном, и под эту привычно-ласкающую музыку я машинально, вместе со всеми, считаю до пятидесяти: пятьдесят узаконенных жевательных движений на каждый кусок. |||is ticking||||||caressing|||||||||||approved|chewing|||| From afar, through the fog, a metronome is ticking, and to this habitually caressing music I count up to fifty: fifty legalized chewing movements for each piece. И, машинально отбивая такт, опускаюсь вниз, отмечаю свое имя в книге уходящих – как все. ||tapping||||mark||||||| And, machine-beating the beat, I go downstairs, marking my name in the book of the departing - like everyone else. Но чувствую: живу отдельно от всех, один, огороженный мягкой, заглушающей звуки, стеной, и за этой стеной – мой мир… |||||||fenced||muffling|||||||| But I feel: I live apart from everyone, alone, enclosed by a soft, muffling sounds, a wall, and behind this wall - my world ...

Но вот что: если этот мир – только мой, зачем же он в этих записях? But here's the thing: if this world is only mine, why is it in these records? Зачем здесь эти нелепые «сны», шкафы, бесконечные коридоры? Why are there these ridiculous "dreams", closets, endless hallways? Я с прискорбием вижу, что вместо стройной и строго математической поэмы в честь Единого Государства – у меня выходит какой-то фантастический авантюрный роман. ||with regret||||strict and|||||||||||||||| I am saddened to see that instead of a slender and strictly mathematical poem in honor of the One State - I have some fantastic adventure novel coming out. Ах, если бы и в самом деле это был только роман, а не теперешняя моя, исполненная иксов, корней квадратной из минус единицы , и падений, жизнь. |||||||||||||||filled with||||||||failures| Ah, if indeed it were only a novel, and not my present life, filled with X's, square roots of minus one, and falls.

Впрочем, может быть, все к лучшему. Вероятнее всего, вы, неведомые мои читатели, – дети по сравнению с нами (ведь мы взращены Единым Государством – следовательно, достигли высочайших, возможных для человека вершин). |||||||||||||have been raised||||||||| Most likely, you, my unknowing readers, are children compared to us (after all, we have been raised by the One State - therefore, we have reached the highest peaks possible for a human being). И как дети – только тогда вы без крика проглотите все горькое, что я вам дам, когда это будет тщательно обложено густым приключенческим сиропом… ||||||||swallow||the bitter|||||||||covered||adventurous| And like children - only then will you swallow everything bitter I give you without a cry, when it's carefully coated in thick adventure syrup...

Вечером:

Знакомо ли вам это чувство: когда на аэро мчишься ввысь по синей спирали, окно открыто, в лицо свистит вихрь – земли нет, о земле забываешь, земля так же далеко от нас, как Сатурн, Юпитер, Венера? ||||||||are rushing|upwards|||spiral|||||whistles||||||||||||||||Venus Do you know this feeling: when you are rushing up the blue spiral, the window is open, the whirlwind whistles in your face - there is no earth, you forget about the earth, the earth is as far away from us as Saturn, Jupiter, Venus? Так я живу теперь, в лицо – вихрь, и я забыл о земле, я забыл о милой, розовой О. Но все же земля существует, раньше или позже – надо спланировать на нее, и я только закрываю глаза перед тем днем, где на моей Сексуальной Табели стоит ее имя – имя О-90… |||||||||||||||||||||||||||plan|||||||||||||||||||| That's how I live now, there's a whirlwind in my face, and I've forgotten about the earth, I've forgotten about sweet, pink O. But still the earth exists, sooner or later - you have to plan for it, and I only close my eyes before the day where her name - the name O-90 - is on my Sex Scoreboard....

Сегодня вечером далекая земля напомнила о себе. Tonight the distant land reminded me of myself.

Чтобы выполнить предписание доктора (я искренне, искренне хочу выздороветь), я целых два часа бродил по стеклянным, прямолинейным пустыням проспектов. ||||||||||||||||straightforward|| To fulfill my doctor's orders (I sincerely, sincerely want to get well), I wandered for two whole hours through the glassy, upright deserts of the avenues. Все, согласно Скрижали, были в аудиториумах, и только я один… Это было, в сущности, противоестественное зрелище: вообразите себе человеческий палец, отрезанный от целого, от руки – отдельный человеческий палец, сутуло согнувшись, припрыгивая бежит по стеклянному тротуару. ||||||||||||||||imagine||||severed||||||||hunched|bent|hopping|||| Everyone, according to the Tablet, was in the auditoriums, and I was the only one... It was, in fact, an unnatural sight: imagine a human finger cut off from the whole, from the hand - a separate human finger, slouching, bending, hopping running down the glass sidewalk. Этот палец – я. И страннее, противоестественнее всего, что пальцу вовсе не хочется быть на руке, быть с другими: или – вот так, одному, или… Ну да, мне уж больше нечего скрывать: или вдвоем с нею – с той, опять так же переливая в нее всего себя сквозь плечо, сквозь сплетенные пальцы рук… |finger||||unnatural||||||||||||||||alone||||||||hide||together||her||||||pouring||||||shoulder||intertwined|fingers| This finger is me. And the strangest, most unnatural thing is that the finger does not want to be on my hand, to be with others: either - like this, alone, or... Well, yes, I have nothing more to hide: or together with her - with that one, again pouring all of myself into her through my shoulder, through the intertwined fingers of my hands....

Домой я вернулся, когда солнце уже садилось. ||||||set I got home when the sun was already setting. Вечерний розовый пепел – на стекле стен, на золоте шпица аккумуляторной башни, на голосах и улыбках встречных нумеров. ||||the glass||||of the spire||||||smiles|| Evening pink ash - on the glass of the walls, on the gold of the steeple of the battery tower, on the voices and smiles of the oncoming numero uno. Не странно ли: потухающие солнечные лучи падают под тем же точно углом, что и загорающиеся утром, а все – совершенно иное, иная эта розовость – сейчас очень тихая, чуть-чуть горьковатая, а утром – опять будет звонкая, шипучая. |||dimming|||||||||||getting suntanned||||||different||||||||slightly bitter|||||bright|fizzy Isn't it strange: the fading sunbeams fall at the same exact angle as those that light up in the morning, and everything is completely different, different this pinkness - now very quiet, a little bitter, and in the morning - will again be ringing, fizzy.

И вот внизу, в вестибюле, из-под груды покрытых розовым пеплом конвертов – Ю, контролерша, вытащила и подала мне письмо. |||||||piles|covered||ash|envelopes|||pulled out|||| And then down in the lobby, from under a pile of pink ash-covered envelopes - Yoo, the checker, pulled out and handed me a letter. Повторяю: это очень почтенная женщина, и я уверен – у нее наилучшие чувства ко мне. |||respected|||||||best||| Again, this is a very honorable woman, and I'm sure she has the best feelings for me.

И все же, всякий раз, как я вижу эти обвисшие, похожие на рыбьи жабры щеки, мне почему-то неприятно. |for some reason (with 'почему-то')||||||||sagging||||gills||||| And yet, whenever I see those sagging, fish gill-like cheeks, I somehow feel uncomfortable.

Протягивая ко мне сучковатой рукой письмо, Ю вздохнула. |||with a rough|||| Holding out a letter to me with a knotted hand, Yu sighed. Но этот вздох только чуть колыхнул ту занавесь, какая отделяла меня от мира: я весь целиком спроектирован был на дрожавший в моих руках конверт, где – я не сомневался – письмо от I. |||||stirred||curtain||separated|||||||was designed|||trembling||||||||||| But this sigh only slightly shook the curtain that separated me from the world: I was all intent on the envelope trembling in my hands, which I had no doubt was a letter from me.

Здесь – второй вздох, настолько явно, двумя чертами подчеркнутый, что я оторвался от конверта – и увидел: между жабер, сквозь стыдливые жалюзи спущенных глаз – нежная, обволакивающая, ослепляющая улыбка. ||||||emphasized with two lines|underlined|||was distracted||||||gills||shy|blinds||||enveloping|dazzling| Here - a second sigh, so clearly, two features emphasized, that I tore myself away from the envelope - and saw: between the gills, through the bashful shutters of downcast eyes - a gentle, enveloping, blinding smile. А затем:

– Бедный вы, бедный, – вздох с тремя чертами и кивок на письмо, чуть приметный (содержание письма она, по обязанности, естественно, знала). ||||||||a nod||||noticeable||||||| - Poor you, poor you," she sighed with three features and nodded at the letter, slightly conspicuous (the contents of the letter she, by duty, naturally knew).

– Нет, право, я… Почему же? - No, right, I - why not?

– Нет, нет, дорогой мой: я знаю вас лучше, чем вы сами. - No, no, my dear: I know you better than you know yourself. Я уж давно приглядываюсь к вам – и вижу: нужно, чтобы об руку с вами в жизни шел кто-нибудь, уж долгие годы изучавший жизнь… |||been observing|||||||||||||||||||studied|life I've been looking at you for a long time - and I see: it is necessary that someone who has studied life for many years should walk hand in hand with you in life...

Я чувствую: весь облеплен ее улыбкой – это пластырь на те раны, какими сейчас покроет меня это дрожащее в моих руках письмо. |||covered||||band-aid||||||will cover||||||| I feel myself covered with her smile, a band-aid for the wounds that this letter trembling in my hands is about to cover. И наконец – сквозь стыдливые жалюзи – совсем тихо: |||shy|blinds|| And finally - through the bashful blinds - completely silent:

– Я подумаю, дорогой, я подумаю. - I'll think about it, darling, I'll think about it. И будьте покойны: если я почувствую в себе достаточно силы – нет-нет, я сначала еще должна подумать… ||calm|||||||||||||| And be at peace: if I feel strong enough-no, no, no, I still have to think first.....

Благодетель великий! Great benefactor! Неужели мне суждено… неужели она хочет сказать, что — Am I destined to - does she mean to say that -

В глазах у меня – рябь, тысячи синусоид, письмо пры-гает. ||||blurring||||jumps|arrives There are ripples in my eyes, thousands of sine waves, the writing is bouncing. Я подхожу ближе к свету, к стене. I move closer to the light, to the wall. Там потухает солнце, и оттуда – на меня, на пол, на мои руки, на письмо все гуще темно-розовый, печальный пепел. |is fading|||||||||||||||||| The sun is extinguished there, and from there - on me, on the floor, on my hands, on the letter ever thicker dark pink, sad ash.

Конверт взорван – скорее подпись – и рана – это не I, это… О. И еще рана: на листочке снизу, в правом углу – расплывшаяся клякса – сюда капнуло… Я не выношу клякс – все равно: от чернил они или от… все равно от чего. |||||wound||||||||||note|||||blurred|||dripped||||blot||||ink||||||| The envelope is blown up - more like a signature - and the wound - it's not I, it's... Oh. And there's a wound: on the leaflet at the bottom, in the right corner - a blurred blot - it dripped here... I can't stand blots - it doesn't matter whether they're from ink or from... whatever it is. И знаю – раньше – мне было бы просто неприятно, неприятно глазам – от этого неприятного пятна. And I know - before - I would have been just uncomfortable, unpleasant to my eyes - from that unpleasant stain. Но почему же теперь это серенькое пятнышко – как туча, и от него – все свинцовее и все темнее? |||||grayish|spot||a cloud|||||darker||| But why is that gray spot now like a cloud, and from it all leaden and all dark? Или это опять – «душа»? Or is it "soul" again?

Письмо:

__«Вы знаете… или, может быть, вы не знаете – я не могу как следует писать – все равно: сейчас вы знаете, что без вас у меня не будет ни одного дня, ни одного утра, ни одной весны. "You know-or perhaps you don't know-I can't write properly-all the same: you know now that without you I shall have no day, no morning, no spring. Потому что R для меня только… ну, да это не важно вам. Because R is only... well, it doesn't matter to you. Я ему, во всяком случае, очень благодарна: одна без него, эти дни – я бы не знаю что… За эти дни и ночи я прожила десять или, может быть, двадцать лет. |||||||||||||||||||||||lived|||||| I am, at any rate, very grateful to him: alone without him, these days - I wouldn't know what... In these days and nights I have lived ten or maybe twenty years. И будто комната у меня – не четырехугольная, а круглая, и без конца – кругом, кругом, и все одно и то же, и нигде никаких дверей.__ ||||||quadrilateral||||||||||||||||| And as if my room were not quadrangular, but round, and without end - round and round and round, and all the same, and no doors anywhere.

__Я не могу без вас – потому что я вас люблю. Потому что я вижу, я понимаю: вам теперь никто, никто на свете не нужен, кроме той, другой, и – понимаете: именно, если я вас люблю, я должна —__ |||||||||||||||||||||||love||have to Because I see, I understand: you need no one, no one in the world now, except that other one, and - you see: it is, if I love you, I must -

__Мне нужно еще только два-три дня, чтобы из кусочков меня кой-как склеить хоть чуть похожее на прежнюю О-90, – и я пойду и сделаю сама заявление, что снимаю свою запись на вас, и вам должно быть лучше, вам должно быть хорошо. |||||||||||||glue|||||previous||||||||||withdraw||||||||||||| I only need two or three more days to cobble together a little bit like the old O-90 out of the pieces of me - and I'll go and make my own statement that I'm taking my tape off on you, and you should feel better, you should feel good. Больше никогда не буду, простите.».__ I'll never do it again, I'm sorry.".

Больше никогда. Так, конечно, лучше: она права. That's better, of course: she's right. Но отчего же – отчего — But why--why--