×

Мы используем cookie-файлы, чтобы сделать работу LingQ лучше. Находясь на нашем сайте, вы соглашаетесь на наши правила обработки файлов «cookie».

image

Евгений Замятин: Мы, Замятин - Мы - Запись 28-я

Замятин - Мы - Запись 28-я

Запись 28-я. Конспект: Обе. Энтропия и энергия. Непрозрачная часть тела

Вот: если ваш мир подобен миру наших далеких предков, так представьте себе, что однажды в океане вы наткнулись на шестую, седьмую часть света – какую-нибудь Атлантиду, и там – небывалые города-лабиринты, люди, парящие в воздухе без помощи крыльев, или аэро, камни, подымаемые вверх силою взгляда, – словом, такое, что вам не могло бы прийти в голову, даже когда вы страдаете сноболезнью. Вот так же и я вчера. Потому что – поймите же – никто и никогда из нас со времени Двухсотлетней Войны не был за Стеною – я уже говорил вам об этом.

Я знаю: мой долг перед вами, неведомые друзья, рассказать подробнее об этом странном и неожиданном мире, открывшемся мне вчера. Но пока я не в состоянии вернуться к этому. Все новое и новое, какой-то ливень событий, и меня не хватает, чтобы собрать все: я подставляю полы, пригоршни – и все-таки целые ведра проливаются мимо, а на эти страницы попадают только капли…

Сперва я услышал у себя за дверью громкие голоса – и узнал ее голос, I, упругий, металлический – и другой, почти негнувшийся – как деревянная линейка – голос Ю. Затем дверь разверзлась с треском и выстрелила их обеих ко мне в комнату. Именно так: выстрелила.

I положила руку на спинку моего кресла и через плечо, вправо – одними зубами улыбалась той. Я не хотел бы стоять под этой улыбкой.

– Послушайте, – сказала мне I, – эта женщина, кажется, поставила себе целью охранять вас от меня как малого ребенка. Это – с вашего разрешения?

И тогда – другая, вздрагивая жабрами:

– Да он и есть ребенок. Да! Только потому он и не видит, что вы с ним все это – только затем, чтобы… что все это комедия. Да! И мой долг…

На миг в зеркале – сломанная, прыгающая прямая моих бровей. Я вскочил и, с трудом удерживая в себе того – с трясущимися волосатыми кулаками, с трудом протискивая сквозь зубы каждое слово, крикнул ей в упор – в самые жабры:

– С-сию же с-секунду – вон! Сию же секунду!

Жабры вздулись кирпично-красно, потом опали, посерели. Она раскрыла рот что-то сказать и, ничего не сказав, захлопнулась, вышла.

Я бросился к I:

– Я не прощу – я никогда себе этого не прощу! Она смела – тебя? Но ты же не можешь думать, что я думаю, что… что она… Это все потому, что она хочет записаться на меня, а я…

– Записаться она, к счастью, не успеет. И хоть тысячу таких, как она: мне все равно. Я знаю – ты поверишь не тысяче, но одной мне. Потому что ведь после вчерашнего – я перед тобой вся, до конца, как ты хотел. Я – в твоих руках, ты можешь – в любой момент…

– Что – в любой момент? – и тотчас же понял – ч т о, кровь брызнула в уши, в щеки, я крикнул: – Не надо об этом, никогда не говори мне об этом! Ведь ты же понимаешь, что это тот я, прежний, а теперь…

– Кто тебя знает… Человек – как роман: до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. Иначе не стоило бы и читать…

I гладит меня по голове. Лица ее мне не видно, но по голосу слышу: смотрит сейчас куда-то очень далеко, зацепилась глазами за облако, плывущее неслышно, медленно, неизвестно куда…

Вдруг отстранила меня рукой – твердо и нежно:

– Слушай: я пришла сказать тебе, что, может быть, мы уже последние дни… Ты знаешь: с сегодняшнего вечера отменены все аудиториумы.

– Отменены?

– Да. И я шла мимо – видела: в зданиях аудиториумов что-то готовят, какие-то столы, медики в белом.

– Но что же это значит?

– Я не знаю. Пока еще никто не знает. И это хуже всего. Я только чувствую: включили ток, искра бежит – и не нынче, так завтра… Но, может быть, они не успеют.

Я уж давно перестал понимать: кто – они и кто – мы. Я не понимаю, чего я хочу: чтобы успели – или не успели. Мне ясно только одно: I сейчас идет по самому краю – и вот-вот…

– Но это безумие, – говорю я. – Вы – и Единое Государство. Это все равно как заткнуть рукою дуло – и думать, что можно удержать выстрел. Это – совершенное безумие!

Улыбка:

– «Надо всем сойти с ума – как можно скорее сойти с ума». Это говорил кто-то вчера. Ты помнишь? Там…

Да, это у меня записано. И следовательно, это было на самом деле. Я молча смотрю на ее лицо: на нем сейчас особенно явственно – темный крест.

– I, милая, – пока еще не поздно… Хочешь – я брошу все, забуду все – и уйдем с тобою туда, за Стену – к этим… я не знаю, кто они.

Она покачала головой. Сквозь темные окна глаз – там, внутри у ней, я видел, пылает печь, искры, языки огня вверх, навалены горы сухих, смоляных дров. И мне ясно: поздно уже, мои слова уже ничего не могут…

Встала – сейчас уйдет. Может быть, уже последние дни, может быть, минуты… Я схватил ее за руку.

– Нет! Еще хоть немного – ну, ради… ради…

Она медленно поднимала вверх, к свету, мою руку – мою волосатую руку, которую я так ненавидел. Я хотел выдернуть, но она держала крепко.

– Твоя рука… Ведь ты не знаешь – и немногие это знают, что женщинам отсюда, из города, случалось любить тех. И в тебе, наверное, есть несколько капель солнечной, лесной крови. Может быть, потому я тебя и —

Пауза – и как странно: от паузы, от пустоты, от ничего – так несется сердце. И я кричу:

– Ага! Ты еще не уйдешь! Ты не уйдешь – пока мне не расскажешь о них – потому что ты любишь… их, а я даже не знаю, кто они, откуда они. Кто они? Половина, какую мы потеряли, Н2 и О – а чтобы получилось Н2 О – ручьи, моря, водопады, волны, бури – нужно, чтобы половины соединились…

Я отчетливо помню каждое ее движение. Я помню, как она взяла со стола мой стеклянный треугольник и все время, пока я говорил, прижимала его острым ребром к щеке – на щеке выступал белый рубец, потом наливался розовым, исчезал. И удивительно: я не могу вспомнить ее слов – особенно вначале, – и только какие-то отдельные образы, цвета.

Знаю: сперва это было о Двухсотлетней Войне. И вот – красное на зелени трав, на темных глинах, на синеве снегов – красные, непросыхающие лужи. Потом желтые, сожженные солнцем травы, голые, желтые, всклокоченные люди – и всклокоченные собаки – рядом, возле распухшей падали, собачьей или, может быть, человечьей… Это, конечно, – за стенами: потому что город – уже победил, в городе уже наша теперешняя – нефтяная пища.

И почти с неба донизу – черные, тяжелые складки, и складки колышутся: над лесами, над деревнями медленные столбы, дым. Глухой вой: гонят в город черные бесконечные вереницы, чтобы силою спасти их и научить счастью.

– Ты все это почти знал?

– Да, почти.

– Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая часть их все же уцелела и осталась жить там, за Стенами. Голые – они ушли в леса. Они учились там у деревьев, зверей, птиц, цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода, пусть молятся огню. И мы, Мефи, – мы хотим…

– Нет, подожди – а «Мефи»? Что такое «Мефи»?

– Мефи? Это – древнее имя, это – тот, который… Ты помнишь: там, на камне – изображен юноша… Или нет: я лучше на твоем языке, так ты скорее поймешь. Вот: две силы в мире – энтропия и энергия. Одна – к блаженному покою, к счастливому равновесию; другая – к разрушению равновесия, к мучительно-бесконечному движению. Энтропии – наши или, вернее, – ваши предки, христиане, поклонялись как Богу. А мы, антихристиане, мы…

И вот момент – чуть слышный, шепотом, стук в дверь – и в комнату вскочил тот самый сплюснутый, с нахлобученным на глаза лбом, какой не раз приносил мне записки от I.

Он подбежал к нам, остановился, сопел – как воздушный насос – и не мог сказать ни слова: должно быть, бежал во всю мочь.

– Да ну же! Что случилось? – схватила его за руку I.

– Идут – сюда… – пропыхтел наконец насос. – Стража… и с ними этот – ну, как это… вроде горбатенького…

– S?

– Ну да! Рядом – в доме. Сейчас будут здесь. Скорее, скорее!

– Пустое! Успеется… – смеялась, в глазах – искры, веселые языки.

Это – или нелепое, безрассудное мужество – или тут было что-то еще непонятное мне.

– I, ради Благодетеля! Пойми же – ведь это…

– Ради Благодетеля, – острый треугольник – улыбка.

– Ну… ну, ради меня… Прошу тебя.

– Ах, а мне еще надо было с тобой об одном деле… Ну, все равно: завтра…

Она весело (да: весело) кивнула мне; кивнул и тот – высунувшись на секунду из-под своего лбяного навеса. И я – один.

Скорее – за стол. Развернул свои записи, взял перо – чтобы они нашли меня за этой работой на пользу Единого Государства. И вдруг – каждый волос на голове живой, отдельный и шевелится: «А что, если возьмут и прочтут хотя бы одну страницу – из этих, из последних?»

Я сидел за столом, не двигаясь, – и я видел, как дрожали стены, дрожало перо у меня в руке, колыхались, сливаясь, буквы…

Спрятать? Но куда: все – стекло. Сжечь? Но из коридора и из соседних комнат – увидят. И потом, я уже не могу, не в силах истребить этот мучительный – и может быть, самый дорогой мне – кусок самого себя.

Издали – в коридоре – уже голоса, шаги. Я успел только схватить пачку листов, сунуть их под себя – и вот теперь прикованный к колеблющемуся каждым атомом креслу, и пол под ногами – палуба, вверх и вниз…

Сжавшись в комочек, забившись под навес лба – я как-то исподлобья, крадучись, видел: они шли из комнаты в комнату, начиная с правого конца коридора, и все ближе. Одни сидели застывшие, как я; другие – вскакивали им навстречу и широко распахивали дверь – счастливцы! Если бы я тоже…

«Благодетель – есть необходимая для человечества усо-вершенствованнейшая дезинфекция, и вследствие этого в организме Единого Государства никакая перистальтика…» – я прыгающим пером выдавливал эту совершенную бессмыслицу и нагибался над столом все ниже, а в голове – сумасшедшая кузница, и спиною я слышал – брякнула ручка двери, опахнуло ветром, кресло подо мною заплясало…

Только тогда я с трудом оторвался от страницы и повернулся к вошедшим (как трудно играть комедию… ах, кто мне сегодня говорил о комедии?). Впереди был S – мрачно, молча, быстро высверливая глазами колодцы во мне, в моем кресле, во вздрагивающих у меня под рукой листках. Потом на секунду – какие-то знакомые, ежедневные лица на пороге, и вот от них отделилось одно – раздувающиеся, розово-коричневые жабры…

Я вспомнил все, что было в этой комнате полчаса назад, и мне было ясно, что она сейчас – Все мое существо билось и пульсировало в той (к счастью, непрозрачной) части тела, какою я прикрыл рукопись.

Ю подошла сзади к нему, к S, осторожно тронула его за рукав – и негромко сказала:

– Это – Д-503, Строитель «Интеграла». Вы, наверное, слышали? Он – всегда вот так, за столом… Совершенно не щадит себя!

…А я-то? Какая чудесная, удивительная женщина.

S заскользил ко мне, перегнулся через мое плечо – над столом. Я заслонил локтем написанное, но он строго крикнул:

– Прошу сейчас же показать мне, что у вас там!

Я, весь полыхая от стыда, подал ему листок. Он прочитал, и я видел, как из глаз выскользнула у него улыбка, юркнула вниз по лицу и, чуть пошевеливая хвостиком, присела где-то в правом углу рта…

– Несколько двусмысленно, но все-таки… Что же, продолжайте: мы больше не будем вам мешать.

Он зашлепал – как плицами по воде – к двери, и с каждым его шагом ко мне постепенно возвращались ноги, руки, пальцы – душа снова равномерно распределялась по всему телу, я дышал…

Последнее: Ю задержалась у меня в комнате, подошла, нагнулась к уху – и шепотом:

– Ваше счастье, что я…

Непонятно: что она хотела этим сказать?

Вечером, позже, узнал: они увели с собою троих. Впрочем, вслух об этом, равно как и о всем происходящем, никто не говорит (воспитательное влияние невидимо присутствующих в нашей среде Хранителей). Разговоры – главным образом о быстром падении барометра и о перемене погоды.

Learn languages from TV shows, movies, news, articles and more! Try LingQ for FREE

Замятин - Мы - Запись 28-я Zamyatin - We - Record 28th Zamyatin - Nous - Entrée 28 Zamyatin - Nós - Disco 28

Запись 28-я. Конспект: Обе. Энтропия и энергия. Непрозрачная часть тела ||||entropy|||opaque|| Entry 28th. Synopsis: Both. Entropy and energy. The opaque part of the body

Вот: если ваш мир подобен миру наших далеких предков, так представьте себе, что однажды в океане вы наткнулись на шестую, седьмую часть света – какую-нибудь Атлантиду, и там – небывалые города-лабиринты, люди, парящие в воздухе без помощи крыльев, или аэро, камни, подымаемые вверх силою взгляда, – словом, такое, что вам не могло бы прийти в голову, даже когда вы страдаете сноболезнью. ||||similar|||||||||||||stumbled||sixth|seventh|||||Atlantis|||unprecedented||labyrinths||floating|||||||||raised||||||||||||||||||snobbery Here: if your world is like the world of our distant ancestors, then imagine that one day in the ocean you come across the sixth, seventh part of the world - some Atlantis, and there are unprecedented labyrinthine cities, people floating in the air without the help of wings, or aero, stones lifted up by the power of the gaze - in short, things that you could not think of even when you are suffering from a snobbish disease. Вот так же и я вчера. Потому что – поймите же – никто и никогда из нас со времени Двухсотлетней Войны не был за Стеною – я уже говорил вам об этом. Because - understand this - none of us have ever been beyond the Wall since the Bicentennial War - I've told you that.

Я знаю: мой долг перед вами, неведомые друзья, рассказать подробнее об этом странном и неожиданном мире, открывшемся мне вчера. ||||||||||||||unexpected||opened|| I know: it is my duty to you, unknown friends, to tell more about this strange and unexpected world that opened to me yesterday. Но пока я не в состоянии вернуться к этому. But for now, I'm not in a position to go back to it. Все новое и новое, какой-то ливень событий, и меня не хватает, чтобы собрать все: я подставляю полы, пригоршни – и все-таки целые ведра проливаются мимо, а на эти страницы попадают только капли… ||||||||||||||||substitute||handfuls||||||spill|||||||| Everything is new and new, some downpour of events, and I am not enough to collect everything: I set up floors, handfuls - and yet whole buckets spill past, and only drops fall on these pages...

Сперва я услышал у себя за дверью громкие голоса – и узнал ее голос, I, упругий, металлический – и другой, почти негнувшийся – как деревянная линейка – голос Ю. Затем дверь разверзлась с треском и выстрелила их обеих ко мне в комнату. |||||||||||||||||||||||||||burst||||shot|||||| First I heard loud voices outside my door - and recognized her voice, I, a resilient, metallic voice - and another, almost unbending - like a wooden ruler - the voice of Y. Then the door opened with a crack and shot them both into my room. Именно так: выстрелила. ||shot

I положила руку на спинку моего кресла и через плечо, вправо – одними зубами улыбалась той. I put my hand on the back of my chair and over my shoulder, to the right - with just my teeth I smiled at that one. Я не хотел бы стоять под этой улыбкой. I wouldn't want to stand under that smile.

– Послушайте, – сказала мне I, – эта женщина, кажется, поставила себе целью охранять вас от меня как малого ребенка. - 'Look,' I said to me, 'this woman seems to have set herself to guard you from me like a small child. Это – с вашего разрешения?

И тогда – другая, вздрагивая жабрами: ||||gills And then another, shuddering to the gills:

– Да он и есть ребенок. Да! Только потому он и не видит, что вы с ним все это – только затем, чтобы… что все это комедия. That's the only reason he can't see that you're with him through all of this - just so that... that it's all comedy. Да! И мой долг…

На миг в зеркале – сломанная, прыгающая прямая моих бровей. ||||broken|jumping||| For a moment in the mirror is the broken, bouncing straightness of my eyebrows. Я вскочил и, с трудом удерживая в себе того – с трясущимися волосатыми кулаками, с трудом протискивая сквозь зубы каждое слово, крикнул ей в упор – в самые жабры: |||||||||||||||squeezing|||||||||||gills I jumped up and, barely able to contain the one - with shaking hairy fists, struggling to force every word through my teeth, I shouted it at her point-blank - to the very gills:

– С-сию же с-секунду – вон! - S-second - out! Сию же секунду!

Жабры вздулись кирпично-красно, потом опали, посерели. |swelled|brick-red|||wilted|turned gray The gills swelled brick-red, then fell off, graying. Она раскрыла рот что-то сказать и, ничего не сказав, захлопнулась, вышла. She opened her mouth to say something and without saying anything, she slammed shut, walking out.

Я бросился к I: |rushed||

– Я не прощу – я никогда себе этого не прощу! - I won't forgive it - I'll never forgive myself! Она смела – тебя? |dared| She dared you? Но ты же не можешь думать, что я думаю, что… что она… Это все потому, что она хочет записаться на меня, а я… ||||||||||||||||||sign up|||| But you can't think that I think that--that she's--that it's all because she wants to sign up for me, and I'm--.

– Записаться она, к счастью, не успеет. |||||manage - She won't have time to sign up, thankfully. И хоть тысячу таких, как она: мне все равно. I don't care if there's a thousand like her. Я знаю – ты поверишь не тысяче, но одной мне. |||will believe||||| I know you won't believe a thousand, but you'll believe me alone. Потому что ведь после вчерашнего – я перед тобой вся, до конца, как ты хотел. Because after last night, I'm all yours, all the way, just like you wanted. Я – в твоих руках, ты можешь – в любой момент… I'm in your hands, you can - at any moment....

– Что – в любой момент? – и тотчас же понял – ч т о, кровь брызнула в уши, в щеки, я крикнул: – Не надо об этом, никогда не говори мне об этом! ||||||||spurted|||||||||||||||| - and immediately I realized what it was, blood spurted in my ears, in my cheeks, and I screamed: - Don't talk about it, don't ever talk to me about it! Ведь ты же понимаешь, что это тот я, прежний, а теперь… ||||||||former|| I mean, you do realize that this is the old me, and now....

– Кто тебя знает… Человек – как роман: до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. - Who knows you... A person is like a novel: you don't know until the very last page how it will end. Иначе не стоило бы и читать… Otherwise, it wouldn't be worth reading.....

I гладит меня по голове. |pets||| I strokes my head. Лица ее мне не видно, но по голосу слышу: смотрит сейчас куда-то очень далеко, зацепилась глазами за облако, плывущее неслышно, медленно, неизвестно куда… |||||||||||||||caught||||floating|||unknown| I can't see her face, but I can hear from her voice: she is looking somewhere very far away now, her eyes are fixed on a cloud floating silently, slowly, unknown where....

Вдруг отстранила меня рукой – твердо и нежно: |pushed away||||| Suddenly she pulled me away with her hand - firmly and gently:

– Слушай: я пришла сказать тебе, что, может быть, мы уже последние дни… Ты знаешь: с сегодняшнего вечера отменены все аудиториумы. |||||||||||||||||||lectures - Listen: I came to tell you that we may be in our last days... You know: as of tonight, all auditoriums have been canceled.

– Отменены?

– Да. И я шла мимо – видела: в зданиях аудиториумов что-то готовят, какие-то столы, медики в белом. And I was walking by - I saw: in the auditorium buildings something is being prepared, some tables, medics in white.

– Но что же это значит?

– Я не знаю. Пока еще никто не знает. И это хуже всего. Я только чувствую: включили ток, искра бежит – и не нынче, так завтра… Но, может быть, они не успеют. |||||||||||||||||make it I just feel: they have switched on the current, the spark is running - and not now, so tomorrow... But maybe they will not have time.

Я уж давно перестал понимать: кто – они и кто – мы. I've long since stopped understanding who's them and who's us. Я не понимаю, чего я хочу: чтобы успели – или не успели. I don't understand what I want: to make it - or not to make it. Мне ясно только одно: I сейчас идет по самому краю – и вот-вот… Only one thing is clear to me: I am now walking on the very edge - and about to...

– Но это безумие, – говорю я. – Вы – и Единое Государство. - You are and One State. Это все равно как заткнуть рукою дуло – и думать, что можно удержать выстрел. It's like putting your hand over the muzzle and thinking you can hold the shot. Это – совершенное безумие!

Улыбка:

– «Надо всем сойти с ума – как можно скорее сойти с ума». - "We should all go crazy - as soon as possible go crazy." Это говорил кто-то вчера. That's what someone said yesterday. Ты помнишь? Там…

Да, это у меня записано. Yeah, I have it on record. И следовательно, это было на самом деле. Я молча смотрю на ее лицо: на нем сейчас особенно явственно – темный крест. I look at her face in silence: the dark cross on it now is especially clear.

– I, милая, – пока еще не поздно… Хочешь – я брошу все, забуду все – и уйдем с тобою туда, за Стену – к этим… я не знаю, кто они. - I, my dear,-before it's too late... Do you want me to drop everything, forget everything-and go with you there, beyond the Wall-to those-I don't know who they are.

Она покачала головой. She shook her head. Сквозь темные окна глаз – там, внутри у ней, я видел, пылает печь, искры, языки огня вверх, навалены горы сухих, смоляных дров. |||||||||||||||||||resinous|wood Through the dark windows of her eyes - there, inside her, I saw the furnace blazing, sparks, tongues of fire upward, heaped mountains of dry, tarry wood. И мне ясно: поздно уже, мои слова уже ничего не могут… And it's clear to me: it's too late, my words can't do anything anymore....

Встала – сейчас уйдет. She's up, she's going to leave. Может быть, уже последние дни, может быть, минуты… Я схватил ее за руку. Maybe it's already the last days, maybe it's minutes... I grabbed her hand.

– Нет! Еще хоть немного – ну, ради… ради…

Она медленно поднимала вверх, к свету, мою руку – мою волосатую руку, которую я так ненавидел. She slowly lifted upward, toward the light, my hand - my hairy hand that I hated so much. Я хотел выдернуть, но она держала крепко. I wanted to pull out, but she held on tight.

– Твоя рука… Ведь ты не знаешь – и немногие это знают, что женщинам отсюда, из города, случалось любить тех. - Your hand... For you do not know-and few know it-that women from here in the city have happened to love those И в тебе, наверное, есть несколько капель солнечной, лесной крови. And you probably have a few drops of sunny, woodland blood in you, too. Может быть, потому я тебя и — Maybe that's why I've been--

Пауза – и как странно: от паузы, от пустоты, от ничего – так несется сердце. |||||||emptiness||||| A pause - and how strange: from the pause, from the emptiness, from nothing - the heart is so carried. И я кричу: And I'm yelling:

– Ага! Ты еще не уйдешь! Ты не уйдешь – пока мне не расскажешь о них – потому что ты любишь… их, а я даже не знаю, кто они, откуда они. You won't leave - until you tell me about them - because you love... them, and I don't even know who they are, where they come from. Кто они? Половина, какую мы потеряли, Н2 и О – а чтобы получилось Н2 О – ручьи, моря, водопады, волны, бури – нужно, чтобы половины соединились… The half we lost is H2 and O - and to get H2 O - streams, seas, waterfalls, waves, storms - you need the halves to join....

Я отчетливо помню каждое ее движение. I distinctly remember her every move. Я помню, как она взяла со стола мой стеклянный треугольник и все время, пока я говорил, прижимала его острым ребром к щеке – на щеке выступал белый рубец, потом наливался розовым, исчезал. ||||||||||||||||||||||||||scar||filled|| I remember her taking my glass triangle from the table and pressing its sharp edge against my cheek the whole time I was talking - a white scar protruded on my cheek, then turned pink, disappeared. И удивительно: я не могу вспомнить ее слов – особенно вначале, – и только какие-то отдельные образы, цвета. And amazingly: I can't remember her words - especially in the beginning - and only some individual images, colors.

Знаю: сперва это было о Двухсотлетней Войне. |first||||| I know: first it was about the Bicentennial War. И вот – красное на зелени трав, на темных глинах, на синеве снегов – красные, непросыхающие лужи. ||||||||clays|||||perpetual|puddles And so - red on the green of the grasses, on the dark clays, on the blue of the snows - red, undrying puddles. Потом желтые, сожженные солнцем травы, голые, желтые, всклокоченные люди – и всклокоченные собаки – рядом, возле распухшей падали, собачьей или, может быть, человечьей… Это, конечно, – за стенами: потому что город – уже победил, в городе уже наша теперешняя – нефтяная пища. ||burned|||||disheveled|||matted||||swollen||||||human|||||||||||||||oil|food Then the yellow, sun-burned grasses, the naked, yellow, disheveled people - and disheveled dogs - beside, beside the swollen fall, dog or maybe human... This, of course - outside the walls: because the city - already won, in the city already our current - oil food.

И почти с неба донизу – черные, тяжелые складки, и складки колышутся: над лесами, над деревнями медленные столбы, дым. ||||||heavy|folds||folds|sway||||||columns| And almost from the sky down to the bottom are black, heavy folds, and the folds sway: over the forests, over the villages, slow columns, smoke. Глухой вой: гонят в город черные бесконечные вереницы, чтобы силою спасти их и научить счастью. A deafening howl: black endless strings are driven into the city to save them by force and teach them happiness.

– Ты все это почти знал? - Did you pretty much know all of this?

– Да, почти. |almost

– Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая часть их все же уцелела и осталась жить там, за Стенами. - But you didn't know and only a few knew that a small part of them still survived and stayed to live there, beyond the Walls. Голые – они ушли в леса. Naked - they went into the forests. Они учились там у деревьев, зверей, птиц, цветов, солнца. They learned there from the trees, the animals, the birds, the flowers, the sun. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную кровь. |||||||saved||| They were covered with fur, but underneath the fur they kept their hot, red blood. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. ||||overgrown|||||||lice It's worse with you: you're overgrown with numbers, the numbers crawl all over you like lice. Надо с вас содрать все и выгнать голыми в леса. We should strip you of everything and throw you out naked in the woods. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода, пусть молятся огню. |||||||||||||pray| Let them learn to shiver with fear, with joy, with frenzied anger, with cold, let them pray to fire. И мы, Мефи, – мы хотим…

– Нет, подожди – а «Мефи»? Что такое «Мефи»?

– Мефи? Это – древнее имя, это – тот, который… Ты помнишь: там, на камне – изображен юноша… Или нет: я лучше на твоем языке, так ты скорее поймешь. It's an ancient name, it's the one that... You remember: there, on the stone, is a picture of a young man... Or not: I'd better in your language, so you'll understand sooner. Вот: две силы в мире – энтропия и энергия. |||||entropy|| Here it is: the two forces in the world are entropy and energy. Одна – к блаженному покою, к счастливому равновесию; другая – к разрушению равновесия, к мучительно-бесконечному движению. ||blessed||||equilibrium|||destruction||||endless| One to blissful peace, to happy equilibrium; the other to the destruction of equilibrium, to agonizingly endless motion. Энтропии – наши или, вернее, – ваши предки, христиане, поклонялись как Богу. |||rather||||worshipped|| Entropy - our, or rather - your ancestors, Christians, worshipped as God. А мы, антихристиане, мы…

И вот момент – чуть слышный, шепотом, стук в дверь – и в комнату вскочил тот самый сплюснутый, с нахлобученным на глаза лбом, какой не раз приносил мне записки от I. |||||||||||||||squashed||pulled down||||||||||| And then there was a whispered knock at the door, and the same flattened man with his forehead cocked over his eyes who had brought me notes from I more than once entered the room.

Он подбежал к нам, остановился, сопел – как воздушный насос – и не мог сказать ни слова: должно быть, бежал во всю мочь. |||||gasped||||||||||||||| He ran up to us, stopped, sniffed - like an air pump - and couldn't say a word: he must have been running at full speed.

– Да ну же! Что случилось? – схватила его за руку I.

– Идут – сюда… – пропыхтел наконец насос. - They're coming - here..." the pump finally wheezed. – Стража… и с ними этот – ну, как это… вроде горбатенького… |||||||||hunchback - The guards... and with them this - well, what's it like... kind of hunchbacked....

– S?

– Ну да! Рядом – в доме. Сейчас будут здесь. They'll be here in a minute. Скорее, скорее!

– Пустое! - It's empty! Успеется… – смеялась, в глазах – искры, веселые языки. |laughed||||| She'll succeed..." she laughed, sparks in her eyes, tongue lolling merrily.

Это – или нелепое, безрассудное мужество – или тут было что-то еще непонятное мне. |||reckless||||||||| It's either ridiculous, reckless courage - or there was something else here that I didn't understand.

– I, ради Благодетеля! Пойми же – ведь это… I mean, you have to understand, because it's, uh.

– Ради Благодетеля, – острый треугольник – улыбка. - For the Benefactor's sake," the sharp triangle is a smile.

– Ну… ну, ради меня… Прошу тебя.

– Ах, а мне еще надо было с тобой об одном деле… Ну, все равно: завтра… - Ah, and I had one more thing to talk to you about... Well, all the same: tomorrow.....

Она весело (да: весело) кивнула мне; кивнул и тот – высунувшись на секунду из-под своего лбяного навеса. |||||||||||||||forehead| She nodded cheerfully (yes: cheerfully) at me; he nodded too - peeking out from under his brow for a second. И я – один.

Скорее – за стол. Hurry up and get to the table. Развернул свои записи, взял перо – чтобы они нашли меня за этой работой на пользу Единого Государства. I unfolded my notes, took up my quill - that they would find me at this work for the benefit of the One State. И вдруг – каждый волос на голове живой, отдельный и шевелится: «А что, если возьмут и прочтут хотя бы одну страницу – из этих, из последних?» And suddenly - every hair on my head is alive, separate and moving: "What if they take and read just one page - of these, of the last?"

Я сидел за столом, не двигаясь, – и я видел, как дрожали стены, дрожало перо у меня в руке, колыхались, сливаясь, буквы… ||||||||||||||||||swayed|| I sat at the table, not moving - and I saw how the walls trembled, the pen in my hand trembled, rippling, merging, letters ...

Спрятать? Hide it? Но куда: все – стекло. But where to: it's all glass. Сжечь? Но из коридора и из соседних комнат – увидят. But from the hallway and the neighboring rooms, they will. И потом, я уже не могу, не в силах истребить этот мучительный – и может быть, самый дорогой мне – кусок самого себя. And then, I can no longer, no longer have the power to exterminate this excruciating - and maybe most dear to me - piece of myself.

Издали – в коридоре – уже голоса, шаги. From afar - in the hallway - there are already voices, footsteps. Я успел только схватить пачку листов, сунуть их под себя – и вот теперь прикованный к колеблющемуся каждым атомом креслу, и пол под ногами – палуба, вверх и вниз… |||||||||||||pinned||shaking||atom|chair|||||||| I only had time to grab a stack of sheets, shove them under me - and here I am now, chained to the chair vibrating with every atom, and the floor beneath my feet - the deck, up and down ...

Сжавшись в комочек, забившись под навес лба – я как-то исподлобья, крадучись, видел: они шли из комнаты в комнату, начиная с правого конца коридора, и все ближе. Huddled in a lump, huddled under the canopy of my forehead - I somehow saw it from behind my eyes, sneaking around: they were going from room to room, starting from the right end of the corridor, and getting closer and closer. Одни сидели застывшие, как я; другие – вскакивали им навстречу и широко распахивали дверь – счастливцы! |||||||||||opened||lucky ones Some sat frozen like me; others jumped up to meet them and threw the door wide open-the lucky ones! Если бы я тоже…

«Благодетель – есть необходимая для человечества усо-вершенствованнейшая дезинфекция, и вследствие этого в организме Единого Государства никакая перистальтика…» – я прыгающим пером выдавливал эту совершенную бессмыслицу и нагибался над столом все ниже, а в голове – сумасшедшая кузница, и спиною я слышал – брякнула ручка двери, опахнуло ветром, кресло подо мною заплясало… ||necessary||||most perfected|disinfection|||||||||peristalsis||jumping||pressed|||nonsense||bent||||||||crazy|||||||||swept|||||danced "The benefactor is the most perfect disinfection necessary for mankind, and as a consequence thereof no peristalsis in the organism of the One State..." - I was squeezing out this perfect nonsense with a jumping pen and bending lower and lower over the table, while my head was a mad forge, and with my back I heard the doorknob rattle, the wind whiffed, the chair beneath me danced....

Только тогда я с трудом оторвался от страницы и повернулся к вошедшим (как трудно играть комедию… ах, кто мне сегодня говорил о комедии?). |||||||||||entrants||||||||||| Only then did I barely tear myself away from the page and turn to the people who had entered (how hard is it to play comedy...ah, who told me about comedy today?). Впереди был S – мрачно, молча, быстро высверливая глазами колодцы во мне, в моем кресле, во вздрагивающих у меня под рукой листках. ||||||drilling||||||||||||||sheets Ahead was S - grimly, silently, quickly drilling wells in me, in my chair, in the shuddering sheets under my hand with his eyes. Потом на секунду – какие-то знакомые, ежедневные лица на пороге, и вот от них отделилось одно – раздувающиеся, розово-коричневые жабры… ||||||||||||||||swelling||brown|gills Then for a second, some familiar, everyday faces on the doorstep, and then there was one separated from them - bulging, pink-brown gills....

Я вспомнил все, что было в этой комнате полчаса назад, и мне было ясно, что она сейчас – Все мое существо билось и пульсировало в той (к счастью, непрозрачной) части тела, какою я прикрыл рукопись. |||||||||||||||||||||||||||opaque|||||| I remembered everything that had happened in that room half an hour ago, and it was clear to me that it was now- My whole being was throbbing and pulsing in the (thankfully opaque) part of my body that I had covered the manuscript with.

Ю подошла сзади к нему, к S, осторожно тронула его за рукав – и негромко сказала: ||behind|||||||||||| Yu walked up behind him to S, gently touched his sleeve - and said softly:

– Это – Д-503, Строитель «Интеграла». Вы, наверное, слышали? Он – всегда вот так, за столом… Совершенно не щадит себя! He's always like this, at the table... No mercy at all!

…А я-то? Какая чудесная, удивительная женщина.

S заскользил ко мне, перегнулся через мое плечо – над столом. S slid toward me, slung over my shoulder - over the table. Я заслонил локтем написанное, но он строго крикнул: I elbowed the written word, but he shouted sternly:

– Прошу сейчас же показать мне, что у вас там! - Please show me what you have in there right now!

Я, весь полыхая от стыда, подал ему листок. I handed him the sheet, glowing with shame. Он прочитал, и я видел, как из глаз выскользнула у него улыбка, юркнула вниз по лицу и, чуть пошевеливая хвостиком, присела где-то в правом углу рта… ||||||||||||slipped||||||wiggling|||||||| He read, and I saw a smile slip out of his eyes, skirt down his face and, wagging its tail a little, settle somewhere in the right corner of his mouth ...

– Несколько двусмысленно, но все-таки… Что же, продолжайте: мы больше не будем вам мешать. |ambiguously||||||continue|||||| - A bit ambiguous, but still... Well, go on: we won't bother you anymore.

Он зашлепал – как плицами по воде – к двери, и с каждым его шагом ко мне постепенно возвращались ноги, руки, пальцы – душа снова равномерно распределялась по всему телу, я дышал… |slapped||paddles||water||||||||||||||||||distributed||||| He slapped - like slicks on water - toward the door, and with each step he took my legs, arms, fingers gradually returned to me - my soul was once more evenly distributed throughout my body, I was breathing ...

Последнее: Ю задержалась у меня в комнате, подошла, нагнулась к уху – и шепотом: Last: Yu lingered in my room, came over, bent down to my ear - and whispered:

– Ваше счастье, что я… - You're lucky that I, uh.

Непонятно: что она хотела этим сказать?

Вечером, позже, узнал: они увели с собою троих. In the evening, later, I found out: they took three of them with them. Впрочем, вслух об этом, равно как и о всем происходящем, никто не говорит (воспитательное влияние невидимо присутствующих в нашей среде Хранителей). |||||||||||||educational||||||| However, no one talks about it, as well as about everything that is happening (the educational influence of the Guardians invisibly present in our environment). Разговоры – главным образом о быстром падении барометра и о перемене погоды. ||||rapid||||||weather The conversations are mostly about the rapidly falling barometer and the changing weather.