×

LingQ'yu daha iyi hale getirmek için çerezleri kullanıyoruz. Siteyi ziyaret ederek, bunu kabul edersiniz: çerez politikası.


image

Кладбищенские истории, Voila une belle mort, или Красивая смерть

Voila une belle mort, или Красивая смерть

Кладбище Пер-Лашез (Париж)

Voila une belle mort, или Красивая смерть

Кладбищенские истории - Акунин Борис Кладбищенские истории - Акунин Борис

Здесь чувствуешь себя Наполеоном на поле Аустерлица. Повсюду пир смерти, много бронзового оружия, картинно распростертых тел, и периодически возникает искушение воскликнуть: «Voila une belle mort!» [7]

Voila une belle cimetiere. Дело не в ухоженности и не в скульптурных красотах, а в абсолютном соответствии земле, в которой вырыты эти 70000 ям. Бродя по аллеям, ни на минуту не забываешь о том, что это французская земля, даже когда попадаешь в армянский или еврейский сектора. И если на Старом Донском кладбище в Москве возникает ощущение, что там похоронена прежняя, ушедшая Россия, то Франция кладбища Пер-Лашез выглядит вполне живой и полной энергии. Может быть, дело в том, что это главный некрополь страны, а подобное место сродни фильтру: всё лишнее, примесное, несущественное уходит в землю; остается сухой остаток, формула национального своеобразия.

Франция — одна из немногих стран, чей образ у каждого складывается с детства. У меня такой же, как у большинства: д'Артаньян (он же Наполеон и Фанфан-Тюльпан), великий магистр тамплиеров (он же граф Сен-Жермен и граф Монте-Кристо) и, конечно, Манон Леско (она же королева Марго и мадам Помпадур). Можно обозначить эту триаду и иначе, причем прямо по-французски — слова понятны без перевода: aventure, mystere, amour. Клише, составленное из книг и фильмов, так прочно, что никакие сведения, полученные позднее, и даже личное знакомство с реальной Францией уже не способны этот образ изменить или хотя бы существенно дополнить. А главное, не хочется его менять. Настоящая, а не книжная Франция — такая же скучная, прозаическая страна, как все страны на свете; ее обитатели больше всего интересуются не любовью, приключениями и мистикой, а налогами, недвижимостью и ценами на бензин. Поэтому Пер-Лашез — истинная отрада для франкофила, к числу которых относится 99% человечества за исключением разве что корсиканских и новокаледонских сепаратистов. На Пер-Лашез ни бензина, ни налогов. Недвижимость, правда, представлена весьма наглядно, но метафизический смысл этого слова явно перевешивает его коммерческую составляющую.

Если всё же говорить о коммерции, то первый участок на Шароннском холме площадью в 17 гектаров был приобретен городом Парижем у частных владельцев 23 прериаля двенадцатого (и последнего) года Первой республики, то есть в 1804 году. Кладбища, располагавшиеся в городской черте, превратились в рассадники антисанитарии, посему мэрия распорядилась перевезти миллионы скелетов в Катакомбы, а для новых покойников учредила паркообразные некрополи в пригородах.

Поначалу кладбище нарекли Восточным, но прижилось другое название, нынешнее. Оно означает «Отец Лашез» — когда-то здесь доживал свой век знаменитый Франсуа де ла Шез, духовник Короля-Солнце.

В первые годы, как это обычно и бывает, мало кто хотел хоронить дорогих родственников в непрестижном захолустье, поэтому власти предприняли грамотный пиаровский ход: переселили на Пер-Лашез некоторое количество «звезд». Начало было не вполне удачным — перезахоронение останков Луизы Лотарингской, ничем не выдающейся супруги ничем не выдающегося Генриха III, не сделало кладбище модным. Однако за что я больше всего люблю Францию — так это за то, что здесь с давних пор литература значила больше, чем монархия. Когда в 1817 году на Шароннский холм перенесли останки Абеляра, Лафонтена, Мольера и Бомарше, упокоение на Пер-Лашез стало почитаться за высокую честь. Тогда-то и было положено начало пер-лашезовскому туризму.

Двести лет здесь закапывают в землю знаменитых и/или богатых покойников, поэтому такого количества достопримечательностей нет ни в одном другом некрополе мира.

Начну, пожалуй, с той, про которую детям советской страны рассказывали в школе — со Стены Федералов. Отлично помню школьный урок истории, посвященный столетию Парижской Коммуны: «Кровавая майская неделя», версальские палачи, мученики кладбища Пер-Лашез. Вероятно, именно тогда я впервые услышал это название. Сегодня поражает не сам факт казни (в конце концов, коммунары, пока были в силе, тоже расстрелами не брезговали), а соединение несоединимого. Обычно Смерти доступ на погост закрыт. Умирают и убивают где-то там, за оградой, в большом и опасном мире, а сюда привозят лишь бренные останки, уже распрощавшиеся с душой. На Пер-Лашез же попахивает живой кровью, потому что здесь убивали много и шумно. Сначала в 1814 году, когда русские казаки перекололи засевших на холме кадетов военной школы. А потом в 1871 году, во времена Коммуны: французы несколько дней палили друг в друга, прячась между гробниц, и убили почти тысячу человек, но этого им показалось мало, и полторы сотни уцелевших революционеров были расстреляны майским утром у невысокой стенки. Теперь в этом секторе хоронят коммунистов, и венки на окрестных могилах почти сплошь красного цвета.

Никогда не видел на старинных кладбищах, у могил, которым сто или даже больше лет, такого количества живых цветов. Многих из тех, кто лежит на Пер-Лашез, помнят и любят — должно быть, именно поэтому здесь совсем не страшно и даже не очень грустно.

Вот розы, хризантемы и лилии на респектабельно-буржуазной гранитной плите, приютившей Эдит Пиаф и ее молодого мужа, греческого парикмахера, которого великая певица хотела сделать звездой эстрады, но не успела.

Моих скромных ботанических познаний не хватит, чтобы назвать всю флору, которой усыпана могила Ива Монтана и Симоны Синьоре. В этом изобилии чувствуется некоторая истеричность — у всех свежа в памяти недавняя история с эксгумацией тела Монтана. Некая Аврора Дроссар, 22 лет от роду, утверждала, что он — ее отец, и добилась-таки генетической экспертизы через суд. Покойника достали, отщипнули кусочек, но анализ ДНК факта отцовства не подтвердил, и певца закопали обратно. Жалко Монтана. Я помню его молодым, красивым и всесоюзно любимым. «Когда поет далекий друг». А еще я помню фильм «Девочка ищет отца», и поэтому ненавидимую всем французским народом Аврору Дроссар мне жаль еще больше, чем Монтана. Ему-то что, а каково теперь живется на свете ей, бедняжке?

Целая толпа людей деловито щелкают фотоаппаратами у памятника, украшенного красно-белыми букетами, по цветам польского флага. Здесь усыпальница бессердечного Шопена. Бессердечного в том смысле, что композитор был похоронен без сердца, увезенного за тысячу километров отсюда, в варшавский костел.

Главное архитектурное сооружение кладбища — мавзолей графини Демидовой, пёе Строгановой, своими размерами и помпезностью очень похожий на новорусские дачи по-над Рублевским шоссе. «Старые» русские тоже когда-то были «новыми» русскими и хотели пускать пыль в глаза. Так что ничего нового под солнцем нет, в том числе и русских; что было, то и будет. Нуворусские новориши, какими были когда-то и Демидовы со Строгановыми, со временем уяснят себе, что истинное богатство не в гигантомании, а во вдумчивости, и подлинная эффектность — та, что адресована не вовне, но внутрь.

Такова, например, усыпальница богача с почти русской фамилией Раймонда Русселя (1877–1933). Он писал стихи и прозу для собственного удовольствия, а в последние годы жизни увлекся шахматами. Похоронен один в 32-местном склепе, по числу шахматных фигур. Если поломать голову над этим мудреным мессиджем, расшифровка получается примерно такая: здесь покоится король, растерявший в долгой и трудной партии всех своих пешек и слонов, но тем не менее одержавший победу.

Много времени у меня ушло на поиски захоронений двух иностранцев, которых мало кто навещает. Я еле нашел их среди тысяч и тысяч одинаковых табличек в колумбарии. «ISADORA DUNCAN. 1877–1927. Ecole du Ballet de I'Operade Paris» и «NESTOR MAKHNO. 1889–1934». Это были особенные люди. На протяжении всей жизни обоих, каждого на свой лад, сопровождали вспышки молний и раскаты грома. Теперь затаились двумя скромными квадратиками среди тихих, безвестных современников. Тоже своего рода мессидж, и разгадать его потрудней, чем русселевский.

Кладбищенские истории - Акунин Борис

Бедная Айседора

Главная звезда нынешнего Пер-Лашез — тоже иностранец, Джим Моррисон. Большинство посетителей приезжают на кладбище только ради этой невзрачной могилки (раньше был бюст, но его украли). От главных ворот — сразу сюда, в шестой сектор. Покрутят музыку тридцатилетней давности, покурят дурманной травы. В прежние времена, говорят, иногда и оргии устраивали, но мне не повезло — не застал. Впрочем, надолго я там не задержался, потому что в юности был равнодушен к песням группы «Дорз».

У меня был разработан свой маршрут, собственная иерархия пер-лашезовских достопримечательностей.

Я двигался с запада на восток и начал с четвертого сектора, где лежит Альфред де Мюссе. Не то чтобы он относился к числу моих любимых писателей; на его могилу меня влекли любопытство и еще подобие родственного чувства. Из всех деревьев я безошибочно идентифицирую только березу и в описаниях природы обычно руководствуюсь не зрительным образом, а звучанием. К примеру, пишу что-нибудь вроде: «ольхи и вязы закачали ветвями», хотя понятия не имею, как они выглядят, эти самые ольхи с вязами, и вообще растут ли бок о бок. Неважно — правильно составленные звуки создают свой собственный эффект. Вот и Мюссе, кажется, был того же поля ягода. Распорядился, чтоб над его могилой посадили плакучую иву — на памятнике даже высечена красивая эпитафия о том, как легкая тень скорбного дерева будет осенять вечный сон поэта. Да только откуда на сухом холме взяться ивам? Я пришел, удостоверился: ива есть, но чахлая. Сразу видно — не жилица. Сколько же их, бедных, загубили тут садовники за полтора-то века, и всё из-за нескольких красивых строчек. Мне как литературоцентристу эта мысль приятна.

С четвертого участка — на соседний пятьдесят шестой (нумерация на Пер-Лашез какая-то странная, скачущая), взглянуть на могилу Раймонда Радиге (1903–1923), умершего от скоротечной тифозной лихорадки. Перед тем как заболеть, вундеркинд сказал Жану Кокто таинственную фразу, которая много лет не дает мне покоя: «Через три дня меня расстреляют солдаты Господа». Откуда он знал? Кто ему сказал? Давно подозреваю, что писательский дар заключается не в умении выдумывать то, чего нет, а в особенном внутреннем слухе, позволяющем слышать тексты, которые уже где-то существуют. И самый гениальный из писателей — тот, кто точнее всего записывает этот мистический диктант. Я постоял над ничем не примечательной могилой, прислушался. Ничего особенного не услышал.

Перешел в сектор 49, где покоится другая тайна под именем Жерар де Нерваль, благородный безумец, повесившийся на уличной решетке январской ночью 1855 года. Мраморная колонна, увенчанная скучнейшей античной урной, напоминает восклицательный знак, а должна была бы изображать знак вопросительный.

Он прожил жизнь свою то весел, как скворец, То грустен и влюблен, то странно беззаботен, То — как никто другой, то как и сотни сотен… И постучалась Смерть у двери наконец. …Ах, леностью душа его грешила, Он сохнуть оставлял в чернильнице чернила, Он мало что узнал, хоть увлекался всем, Но в тихий зимний день, когда от жизни бренной Он позван был к иной, как говорят, нетленной, Он уходя шепнул: «Я приходил — зачем?"

(Ж. де Нерваль «Эпитафия». Пер. В.Брюсова)

«Ну и зачем же?» — спросил я у колонны. «Придет время, узнаешь», — ответила она, и я, вполне удовлетворенный ответом, отправился дальше, на 47-й участок, к Оноре де Бальзаку.

Туда меня влекла не тайна, а давнее сочувствие. Помню, как подростком читал у Стефана Цвейга про толстого, одышливого писателя, всю жизнь тщетно гнавшегося за богатством, любовью и счастьем; как негодовал на расчетливую графиню Ганскую, измучившую этого большого ребенка многолетним ожиданием и давшую согласие на брак, только когда Бальзаку оставалось жить считанные месяцы. И вот он приготовил для невесты роскошное жилище, и поехал жениться в Бердичев, и женился, и написал в письме: «У меня не было ни счастливой юности, ни цветущей весны, но у меня будет самое сверкающее лето и самая теплая осень». Потом привез надменную супругу в Париж, всё лето мучительно болел, а до осени так и не дожил. Эвелина Ганская пять месяцев была женой живого классика, потом 30 лет вдовой мертвого классика, и еще 120 лет лежит с ним под одной плитой.

Кладбищенские истории - Акунин Борис

От бальзаковского бюста, спереди очень похожего на шахматного коня, рукой подать до 86-го и 85-го участков. Там находятся еще два надгробья, входивших в мою обязательную программу.

Первое меня разочаровало. Бесстрастная черная плита. На самой узкой из граней — чопорные золотые буквы «Marcel PROUST 1871–1922». Взгляду задержаться не на чем. Я-то представлял себе нечто родственное прустовской прозе: причудливое, избыточное и вязкое, предназначенное для долгого и вдумчивого созерцания. Увы, вдумываться тут не во что. На первый взгляд. А постояв минуту-другую, начинаешь понимать, что черный мрамор — это не про гениального писателя, а про странного, нелюдимого человека, проведшего последний период жизни в добровольном затворничестве, отгородившегося от внешнего мира плотными шторами и звуконепроницаемыми панелями. Великий писатель интересен и значителен не как личность, а как сочинитель текстов, правильно расставляющий на бумаге слова. И всё лучшее, главное, что нужно про писателя знать, сказано в его книгах. Человека же и тем более его могилу рассматривать незачем. Ну, человек как человек, могила как могила.

Несколько пристыженным нарушителем чужой приватности я перешел на соседний участок, и настроение мое переменилось. Все-таки истинные литераторы не прозаики, а поэты, подумал я, рассматривая затейливые письмена на могиле Вильгельма-Аполлинария Костровицкого, более известного под именем Гийом Аполлинер. Во-первых, поэт обходится гораздо меньшим количеством слов, а стало быть, удельный вес и смысл каждой буквы во много раз больше. А во-вторых, для того чтобы оценить гений иноязычного стихотворца, необходимо сначала в совершенстве овладеть его языком, то есть изучить сложнейший, многокомпонентный код; иначе придется верить на слово чужеземцам. Гибель человека по имени Аполлинер затерялась крошечной песчинкой в двойном урагане смертей: поэт умер в последние дни Первой мировой войны от испанки, которая унесла куда больше жизней, чем все Вердены и Марны вместе взятые. Но его могила ничего не рассказывает про страдания и умирание плоти, на камне тесно высечены слова, слова, слова: сначала регулярными шеренгами четверостиший, потом каллиграммой, в виде сердечка. Я даже не стал вчитываться в это стихотворное послание, его смысл был мне и так понятен: вначале было Слово, и в конце останется только Слово, и будет тьма над бездной, и Дух Божий станет носиться над водой.

Покончив с обязательной программой, обходом литераторских могил, я почувствовал себя свободным и пустился в бессистемное плавание по аллеям и тропинкам, чтобы ощутить вкус, цвет и запах Пер-Лашез — его букет. Тогда-то и выкристаллизовалась упомянутая выше триада, обаятельная формула французскости: aventure, mystere, amour.

Воздух aventure — не столько даже «приключения», сколько именно «авантюры» — для этого кладбища естественен и органичен, ибо слишком многое связывает Пер-Лашез с именем великого авантюриста, взлетевшего из ничтожества к вершинам славы и могущества, а затем низвергнутого с пьедестала на маленький пустынный остров. Этот некрополь был создан в год коронования Наполеона; впервые обагрился кровью в год падения Корсиканца; во второй раз был расстрелян в год окончательного краха бонапартизма. Здесь похоронены женщины, которых любил или, во всяком случае, обнимал император: актрисы мадемуазель Жоржи, мадемуазель Марс, канатная плясунья мадам Саки и «египтянка» Полина Фурес, прекрасная графиня Валевска. Здесь лежат почти все наполеоновские маршалы. Бонапарту в час его грустной кончины, в полночь, как свершается год, следовало бы приставать на воздушном корабле не к высокому берегу, а к Шароннскому холму. Усачи-гренадеры его бы не услышали, потому что им на респектабельном кладбище не место, они спят в долине, где Эльба шумит, под снегом холодной России, под знойным песком пирамид. А вот маршалы — и те, что погибли в бою, и те, что ему изменили и продали шпагу свою — непременно откликнулись бы на зов, вылезли бы из пышных усыпальниц, блестя золотыми галунами, и выстроились под простреленным штандартом с буквой N. А мадемуазель Ленорман откинула бы серую крышку своей гробницы, расположенной неподалеку от главного входа, и предсказала этому великолепному воинству блестящие победы и красивую смерть.

Но воспоминание о знаменитой сивилле, напророчившей маленькому южанину невероятную судьбу, — это уже из области mystere. Из всех паломнических потоков именно этот, взыскующий эзотерических таинств, на Пер-Лашез самый полноводный — куда там любителям литературы, продолжателям дела Коммуны и даже почитателям Джима Моррисона.

Мавзолей Лиона Ривайля (1804–1869), более известного под именем Аллан Кардек, сплошь покрыт цветами и окружен тесным кольцом верующих. Основателя спиритического учения о перерождении духовной субстанции сегодня помнят только в двух странах: во Франции и в Бразилии, но зато как помнят! И если во Франции Кардека воспринимают как мистического философа, то в огромной южноамериканской стране он почитается новым мессией, пророком религии, насчитывающей миллионы последователей. Перед усыпальницей Кардека молятся по-португальски и кладут записки на французском, благоговейно прикасаются к плечу бронзового бюста. Я видел целую очередь из алкающих чуда — конечно, не такую, как в прежние времена перед мавзолеем Ленина, но зато и лица у богомольцев были не любопытствующими, как на Красной площади, а сосредоточенно-взволнованными. На памятнике написано: «Родиться, умереть, снова родиться и беспрестанно совершенствоваться — таков закон».

Кладбищенские истории - Акунин Борис

Бразильский мессия

Продолжение этой вполне буддийской максимы можно прочесть на стеле Гаэтана Лемари, ученика Кардека: «Умереть означает выйти из тени на свет». По-ихнему, по-спиритски, получается, что мы, гуляющие с фотоаппаратами по солнечным дорожкам, на самом деле бродим во тьме, а покойники, лежащие в земле, под прогнившими досками, купаются в лучах ослепительного сияния. Значит, всё самое интересное и чудесное у нас впереди? Что ж, неплохое учение.

Надгробие оккультиста Папюса, которого наши отечественные историки изображают не иначе как шарлатаном и мелким жуликом, тоже всё в цветах. Очевидно, во Франции Жерара Анкосса (таково его настоящее имя), «великого магистра Ордена мартинистов», оценивают иначе. Для России Папюс — всего лишь одно из предраспутинских увлечений императрицы Александры Федоровны. Это он устроил пресловутую встречу Николая II с духом венценосного родителя. Сибирский Старец (которого Папюс терпеть не мог и от влияния которого всячески предостерегал царя) совершенно затмил дипломированного французского шамана. А между прочим, Папюс еще в 1905 году предсказал русскому императору его трагическую судьбу, но пообещал оберегать Романовых, пока будет жив. Умер на исходе 1916 года. Впрочем, как и Распутин. Верить в мистическую взаимосвязь событий или нет? Находясь на Пер-Лашез, веришь.

Особенно когда меж могильных плит проскользнет тощая пер-лашезская кошка, которых здесь, согласно путеводителю, проживает около сотни. Они бесшумны, стремительны и не вступают с людьми ни в какое общение. Может быть, только со служителями, которые их кормят? Или они сами кормятся, жрут каких-нибудь там воробьев? Кошки, в отличие от собак, существа из ночного, зазеркального мира. На кладбище им самое место. Однако на Пер-Лашез я попал в марте, и кошки вели себя самым что ни на есть мартовским образом. Поначалу этот диссонанс с окружающей декорацией забавлял, вызывая в памяти картину «Всюду жизнь», но потом я вдруг подумал: а ведь это не случайно — блудливые кошки и сладострастные завывания из кустов. Тогда-то я и заметил главное из звеньев пер-лашезовской триады, amour.

Пер-Лашез — некрополь любви, во всех смыслах этого многоцветного явления: и грустном, и романтическом, и комичном, и непристойном.

На всяком кладбище, даже очень старом, всегда ощутим острый, трагический аромат разорванной любви — когда смерть отрывает любящих друг от друга. Пер-Лашез хранит множество печальных и красивых историй этого рода.

Вот статуя полководца Бартелеми Жубера, замертво падающего с коня на следующий день после свадьбы. Их было несколько, молодых гениев революционных войн, и каждый мог стать императором. Самый яркий из всех, 29-летний Гош, скоропостижно умер; 30-летнего Жубера сразила при Нови пуля суворовского солдата. А генерал Бонапарт, который должен был пасть на Аркольском мосту или в Египте, уцелел. Почему? Бог весть. Он стал великим, развелся с любимой женщиной и женился на нелюбимой, отрастил брюшко и умер от рака желудка. Жубер же остался в памяти потомков вечным молодоженом, женихом смерти.

Гробница наполеоновского министра Антуана де Лавалетта напоминает о другой любовной драме, пожалуй, еще более душераздирающей. После Ста дней граф де Лавалетт ожидал в камере расстрела. Накануне казни к нему на последнее свидание пришла жена и поменялась со смертником одеждой. Он вышел на свободу, она осталась в темнице — романтический трюк, который в литературе был использован множество раз, а в настоящей жизни почти никогда. Только концовка получилась неромантичной. Самоотверженную графиню оставили гнить в каменном мешке, и она сошла там с ума. Отсрочка смерти (судя по датам на памятнике, протяженностью в 15 лет) досталась Лавалетту слишком дорогой ценой.

А другая любящая женщина, жена Амедео Модильяни, на следующий день после его смерти выбросилась из окна. Ее не остановила даже девятимесячная беременность. Все трое — и муж с женой, и их нерожденный ребенок — лежат под неприметным камнем на 96-м участке. Подобные истории, как и двойные самоубийства влюбленных, волнуют особенным образом, вне зависимости оттого, сколько прошло лет. Что это было, думаешь ты: победа Смерти над Любовью или, быть может, наоборот?

Но кладбище Пер-Лашез вырыто в земле Франции, страны галантной и легкомысленной, где трагедия — не более чем тучка на краю небосвода, которой не дано расползтись на всё небо. Долго лить слезы из-за горестной любви вам здесь не удастся, потому что во Франции от возвышенного до игривого всего один centimetre, а от телесного верха до телесного низа и того меньше.

Соединение любви и смерти, оказывается, бывает и комичным — в жанре черного юмора.

Прекрасное бронзовое надгробье президента Феликса Фора (1841–1899) у незнающего человека вызывает благоговение: государственный муж лежит в обнимку со знаменем республики. Oh Captain, my Captain! Voila une belle mort! И прочее. Однако у современников, осведомленных о том, что его превосходительство скончался в объятьях любовницы, эта аллегория должна была вызывать совсем иные ассоциации. Шутка со столетней бородой: «Президент Фор пал при исполнении обязанностей».

Кладбищенские истории - Акунин Борис

Знамя как эвфемизм

Другая бронзовая фигура, тоже возлежащая, смешивает высокую трагедию и скабрезность еще более пикантным образом. Общественный скандал 1870 года: известный буян и головорез принц Пьер Бонапарт застрелил юного журналиста Виктора Нуара, который посмел доставить его высочеству вызов на дуэль. В похоронах жертвы монархического произвола приняли участие 100000 человек, это событие стало громовым раскатом, предвещавшим скорое падение Второй империи. Растроганный скульптор изобразил прекрасного юношу с предельной достоверностью: вплоть до каждой складочки на одежде. То ли из-за этого самого натурализма, то ли не без задней мысли (Нуар имел репутацию сердцееда) ширинка статуи довольно заметно оттопыривается. Должно быть, поначалу это меньше бросалось в глаза, но через сто с лишним лет бронзовая выпуклость выделяется нестерпимым сиянием. Дело в том, что памятник стал объектом языческого поклонения для бесплодных или страдающих от безответной любви женщин — они приносят Нуару цветы и истово гладят магическое место. Рассказывают, что некоторым помогает.

Кладбищенские истории - Акунин Борис

Лицо никого не интересует

Этот сюжет окончательно перемещает нас в область телесного низа, но тут уж ничего не поделаешь: обойти эту деликатную тему молчанием означало бы отцензурировать, выхолостить ауру Пер-Лашез. Целый ряд достопримечательностей кладбища так или иначе связан с мужским детородным органом — с его чрезмерным присутствием, как в случае застреленного журналиста, или же, наоборот, с его многозначительным отсутствием.

Прах романтических возлюбленных, Абеляра и Элоизы, был перенесен сюда в начале XIX века и погребен в помпезной готической усыпальнице. Как известно, разгневанный опекун Элоизы покарал сладкоголосого соблазнителя и оскопил его, сделав физическое единение любовников невозможным. Абеляру и Элоизе пришлось принять постриг, и вновь они оказались на одном ложе лишь семьсот лет спустя, по воле скульптора.

Кладбищенские истории - Акунин Борис

Абеляр и Элоиза

Кладбищенские истории - Акунин Борис

Ангелосфинкс Оскар

Еще одно оскопление, тоже акт оскорбленного благонравия, был свершен над крылатым ангелом (вернее, полуангелом-полусфинксом, потому что у ангела не бывает половых признаков, а у сфинкса не бывает крыльев), которым украшена могила Оскара Уайльда, место паломничества гомосексуалистов. По слухам, самые отчаянные из мужеложцев умудрялись вскарабкиваться на постамент и совокупляться с каменным чудищем, вследствие чего оно и было подвергнуто кастрации. Впрочем, паломников это не отвратило. Монумент весь испещрен отпечатками напомаженных губ, у подножия сложены груды любовных записок, адресованных Уайльду. Через сто лет после смерти Оскара любят куда более пылко, чем при жизни. Вот и получается, что plaisirs damour [8] иногда бывают подолговечней, чем chagrins d'amour [9] ,которые продолжаются всего лишь toutela vie [10] ,подумал я и прицелился фотокамерой в черного кота, пристроившегося слизнуть помаду с колена бедного сфинкса.

Когда, вернувшись в Москву, напечатал снимок, никакого кота там, разумеется, не было — лишь прозрачная тень на камне.

Voila une belle mort, или Красивая смерть Voila une belle mort, oder Ein schöner Tod Voila une belle mort, or Beautiful Death Voila une belle mort, ou Uma bela morte

Кладбище Пер-Лашез (Париж) Père-Lachaise Cemetery (Paris) Cemitério Père Lachaise (Paris)

Voila une belle mort, или Красивая смерть Voila une belle mort, ou seja, uma bela morte.

Кладбищенские истории - Акунин Борис Кладбищенские истории - Акунин Борис Histórias de cemitérios - Akunin Boris Histórias de cemitérios - Akunin Boris

Здесь чувствуешь себя Наполеоном на поле Аустерлица. Here you feel like Napoleon on the field of Austerlitz. Aqui sente-se como Napoleão no campo de Austerlitz. Повсюду пир смерти, много бронзового оружия, картинно распростертых тел, и периодически возникает искушение воскликнуть: «Voila une belle mort!» [7] There is a feast of death everywhere, lots of bronze weapons, picturesquely prostrate bodies, and the occasional temptation to exclaim, "Voila une belle mort!" [7] Há uma festa da morte por todo o lado, muitas armas de bronze, corpos pitorescamente prostrados e a tentação ocasional de exclamar: "Voila une belle mort!" [7]

Voila une belle cimetiere. Voilà, um belo cimitério. Дело не в ухоженности и не в скульптурных красотах, а в абсолютном соответствии земле, в которой вырыты эти 70000 ям. It's not about grooming or sculptural beauty, it's about absolute conformity to the earth in which these 70000 holes are dug. Não se trata de cuidados de beleza ou de beleza escultural, mas sim de uma conformidade absoluta com a terra em que estes 70000 buracos são escavados. Бродя по аллеям, ни на минуту не забываешь о том, что это французская земля, даже когда попадаешь в армянский или еврейский сектора. Wandering through the alleys, you do not forget for a moment that this is French soil, even when you get into the Armenian or Jewish sectors. Ao percorrer as ruelas, não se esquece nem por um momento que se trata de solo francês, mesmo quando se entra nos sectores arménio ou judeu. И если на Старом Донском кладбище в Москве возникает ощущение, что там похоронена прежняя, ушедшая Россия, то Франция кладбища Пер-Лашез выглядит вполне живой и полной энергии. And if at the Old Donskoy cemetery in Moscow one gets the feeling that the former, gone Russia is buried there, France of Père-Lachaise cemetery looks quite alive and full of energy. E se no velho cemitério de Donskoy, em Moscovo, se tem a sensação de que ali está enterrada a velha e desaparecida Rússia, o cemitério francês do Père-Lachaise parece bem vivo e cheio de energia. Может быть, дело в том, что это главный некрополь страны, а подобное место сродни фильтру: всё лишнее, примесное, несущественное уходит в землю; остается сухой остаток, формула национального своеобразия. Maybe the reason is that this is the main necropolis of the country, and such a place is akin to a filter: everything superfluous, impure, unimportant goes into the ground; what remains is the dry residue, the formula of national originality. Talvez a razão seja o facto de ser a principal necrópole do país, e um lugar assim é como um filtro: tudo o que é supérfluo, estranho, sem importância vai para o chão; o que fica é o resíduo seco, a fórmula da originalidade nacional.

Франция — одна из немногих стран, чей образ у каждого складывается с детства. France is one of the few countries whose image everyone develops from childhood. A França é um dos poucos países cuja imagem se forma na mente de todos desde a infância. У меня такой же, как у большинства: д'Артаньян (он же Наполеон и Фанфан-Тюльпан), великий магистр тамплиеров (он же граф Сен-Жермен и граф Монте-Кристо) и, конечно, Манон Леско (она же королева Марго и мадам Помпадур). I have one like most: d'Artagnan (aka Napoleon and Fanfan Tulip), the Grand Master of the Templars (aka Count St. Germain and Count Monte Cristo) and, of course, Manon Lescaut (aka Queen Margot and Madame Pompadour). Tenho um que gosto mais: d'Artagnan (também conhecido como Napoleão e Fanfan Tulip), o Grão-Mestre dos Templários (também conhecido como Conde Saint-Germain e Conde Monte Cristo) e, claro, Manon Lescaut (também conhecida como Rainha Margot e Madame Pompadour). Можно обозначить эту триаду и иначе, причем прямо по-французски — слова понятны без перевода: aventure, mystere, amour. This triad can be labeled in another way, and in French - the words are clear without translation: aventure, mystere, amour. Esta tríade pode ser rotulada de outra forma, e em francês - as palavras são claras sem tradução: aventure, mystere, amour. Клише, составленное из книг и фильмов, так прочно, что никакие сведения, полученные позднее, и даже личное знакомство с реальной Францией уже не способны этот образ изменить или хотя бы существенно дополнить. The cliché made from books and movies is so strong that no information received later, and even personal acquaintance with real France can no longer change this image or at least significantly supplement it. O cliché, criado a partir de livros e filmes, é tão forte que nenhuma informação recebida posteriormente, e mesmo o conhecimento pessoal da França real, pode alterar esta imagem ou, pelo menos, complementá-la significativamente. А главное, не хочется его менять. Mais importante ainda, não o quero mudar. Настоящая, а не книжная Франция — такая же скучная, прозаическая страна, как все страны на свете; ее обитатели больше всего интересуются не любовью, приключениями и мистикой, а налогами, недвижимостью и ценами на бензин. Real, not bookish France is as dull, prosaic a country as any in the world; its inhabitants are most interested not in love, adventure, and mysticism, but in taxes, real estate, and gasoline prices. A França real, não livresca, é um país tão aborrecido e prosaico como qualquer outro no mundo; os seus habitantes estão mais interessados não no amor, na aventura e no misticismo, mas nos impostos, no imobiliário e no preço da gasolina. Поэтому Пер-Лашез — истинная отрада для франкофила, к числу которых относится 99% человечества за исключением разве что корсиканских и новокаледонских сепаратистов. Père-Lachaise is therefore a true delight for the Francophile, which includes 99% of humanity except for the Corsican and New Caledonian separatists. O Père-Lachaise é, portanto, um verdadeiro deleite para os francófilos, o que inclui 99% da humanidade, exceto os separatistas da Córsega e da Nova Caledónia. На Пер-Лашез ни бензина, ни налогов. No gasoline, no taxes on Père Lachaise. Não há gasolina, não há impostos no Père Lachaise. Недвижимость, правда, представлена весьма наглядно, но метафизический смысл этого слова явно перевешивает его коммерческую составляющую. Real estate, it is true, is represented quite visually, but the metaphysical meaning of the word clearly outweighs its commercial component. É verdade que o sector imobiliário está representado de forma muito clara, mas o significado metafísico da palavra ultrapassa claramente a sua componente comercial.

Если всё же говорить о коммерции, то первый участок на Шароннском холме площадью в 17 гектаров был приобретен городом Парижем у частных владельцев 23 прериаля двенадцатого (и последнего) года Первой республики, то есть в 1804 году. If we still talk about commerce, the first plot on the Charonne Hill of 17 hectares was acquired by the city of Paris from private owners on the 23rd Prairial of the twelfth (and last) year of the First Republic, that is, in 1804. Por falar em comércio, o primeiro terreno da colina de Charonne, com 17 hectares, foi adquirido pela cidade de Paris a proprietários privados no dia 23 de Prairial do décimo segundo (e último) ano da Primeira República, ou seja, em 1804. Кладбища, располагавшиеся в городской черте, превратились в рассадники антисанитарии, посему мэрия распорядилась перевезти миллионы скелетов в Катакомбы, а для новых покойников учредила паркообразные некрополи в пригородах. The cemeteries in the city limits had become breeding grounds for unsanitary conditions, so the mayor's office ordered millions of skeletons to be moved to the Catacombs, and established park-like necropolises in the suburbs for the new dead. Os cemitérios nos limites da cidade tinham-se tornado locais de reprodução de condições insalubres, pelo que o gabinete do presidente da câmara ordenou que milhões de esqueletos fossem transferidos para as Catacumbas e estabeleceu necrópoles semelhantes a parques nos subúrbios para os novos mortos.

Поначалу кладбище нарекли Восточным, но прижилось другое название, нынешнее. At first the cemetery was named East Cemetery, but another name, the current one, took hold. Inicialmente, o cemitério chamava-se Cemitério do Leste, mas o nome atual foi adotado. Оно означает «Отец Лашез» — когда-то здесь доживал свой век знаменитый Франсуа де ла Шез, духовник Короля-Солнце. It means "Father Lachaise" - the famous François de la Chaise, confessor of the Sun King, once lived here. Significa "Padre Lachaise" - o famoso François de la Chaise, confessor do Rei Sol, viveu aqui.

В первые годы, как это обычно и бывает, мало кто хотел хоронить дорогих родственников в непрестижном захолустье, поэтому власти предприняли грамотный пиаровский ход: переселили на Пер-Лашез некоторое количество «звезд». In the early years, as it usually happens, few people wanted to bury their dear relatives in an unprestigious backwater, so the authorities made a competent PR move: they moved a number of "stars" to Père-Lachaise. Nos primeiros anos, como é habitual, poucas pessoas quiseram enterrar os seus familiares queridos num local pouco atrativo, pelo que as autoridades fizeram uma jogada inteligente de relações públicas: transferiram algumas "estrelas" para o Père Lachaise. Начало было не вполне удачным — перезахоронение останков Луизы Лотарингской, ничем не выдающейся супруги ничем не выдающегося Генриха III, не сделало кладбище модным. It didn't start off well - the reburial of the remains of Louise of Lorraine, the unremarkable wife of the unremarkable Henry III, didn't make the cemetery fashionable. Não começou bem - o enterro dos restos mortais de Luísa de Lorena, a esposa pouco notável do pouco notável Henrique III, não tornou o cemitério na moda. Однако за что я больше всего люблю Францию — так это за то, что здесь с давних пор литература значила больше, чем монархия. What I love France for most, however, is that here, from long ago, literature has meant more than the monarchy. Когда в 1817 году на Шароннский холм перенесли останки Абеляра, Лафонтена, Мольера и Бомарше, упокоение на Пер-Лашез стало почитаться за высокую честь. When in 1817 the remains of Abelard, La Fontaine, Molière and Beaumarchais were transferred to the Charonne Hill, repose on Père-Lachaise was considered a high honor. Тогда-то и было положено начало пер-лашезовскому туризму. That's when Per-Lashez tourism was started.

Двести лет здесь закапывают в землю знаменитых и/или богатых покойников, поэтому такого количества достопримечательностей нет ни в одном другом некрополе мира. For two hundred years, the famous and/or wealthy deceased have been buried here, so there is no other necropolis in the world with this many attractions.

Начну, пожалуй, с той, про которую детям советской страны рассказывали в школе — со Стены Федералов. I'll start, perhaps, with the one that the children of the Soviet country were told about in school - the Wall of the Feds. Отлично помню школьный урок истории, посвященный столетию Парижской Коммуны: «Кровавая майская неделя», версальские палачи, мученики кладбища Пер-Лашез. I remember perfectly well a school history lesson devoted to the centenary of the Paris Commune: the "Bloody Week of May", the executioners of Versailles, the martyrs of the Père-Lachaise cemetery. Вероятно, именно тогда я впервые услышал это название. Сегодня поражает не сам факт казни (в конце концов, коммунары, пока были в силе, тоже расстрелами не брезговали), а соединение несоединимого. What strikes us today is not the fact of execution itself (after all, the Communards, while they were still in power, were also not squeamish about shootings), but the connection of the incommunicable. Обычно Смерти доступ на погост закрыт. Usually Death has no access to the graveyard. Умирают и убивают где-то там, за оградой, в большом и опасном мире, а сюда привозят лишь бренные останки, уже распрощавшиеся с душой. They die and are killed somewhere out there, outside the fence, in the big and dangerous world, and only the mortal remains are brought here, having already said goodbye to their souls. На Пер-Лашез же попахивает живой кровью, потому что здесь убивали много и шумно. Père Lachaise, on the other hand, smells of live blood, because there was a lot of killing and a lot of noise. Сначала в 1814 году, когда русские казаки перекололи засевших на холме кадетов военной школы. First in 1814, when Russian Cossacks overpowered the military school cadets who had encamped on the hill. А потом в 1871 году, во времена Коммуны: французы несколько дней палили друг в друга, прячась между гробниц, и убили почти тысячу человек, но этого им показалось мало, и полторы сотни уцелевших революционеров были расстреляны майским утром у невысокой стенки. And then in 1871, during the Commune: the French shot at each other for several days, hiding between the tombs, and killed almost a thousand people, but it was not enough for them, and one hundred and fifty surviving revolutionaries were shot on a May morning at a low wall. Теперь в этом секторе хоронят коммунистов, и венки на окрестных могилах почти сплошь красного цвета. Now Communists are buried in this sector, and the wreaths on the surrounding graves are almost solid red.

Никогда не видел на старинных кладбищах, у могил, которым сто или даже больше лет, такого количества живых цветов. I have never seen so many fresh flowers in ancient cemeteries, at graves that are a hundred or more years old. Многих из тех, кто лежит на Пер-Лашез, помнят и любят — должно быть, именно поэтому здесь совсем не страшно и даже не очень грустно. Many of those who lie on Père Lachaise are remembered and loved - that must be why it's not scary or even sad at all.

Вот розы, хризантемы и лилии на респектабельно-буржуазной гранитной плите, приютившей Эдит Пиаф и ее молодого мужа, греческого парикмахера, которого великая певица хотела сделать звездой эстрады, но не успела. Here are roses, chrysanthemums and lilies on the respectable-bourgeois granite slab that sheltered Edith Piaf and her young husband, a Greek hairdresser, whom the great singer wanted to make a pop star, but did not have time.

Моих скромных ботанических познаний не хватит, чтобы назвать всю флору, которой усыпана могила Ива Монтана и Симоны Синьоре. My humble botanical knowledge is not enough to name all the flora that covers the grave of Yves Montana and Simone Signoret. В этом изобилии чувствуется некоторая истеричность — у всех свежа в памяти недавняя история с эксгумацией тела Монтана. There is a sense of a certain hysteria in this exuberance - everyone has fresh in their minds the recent story of the exhumation of Montana's body. Некая Аврора Дроссар, 22 лет от роду, утверждала, что он — ее отец, и добилась-таки генетической экспертизы через суд. One Aurora Drossard, 22 years old, claimed he was her father and obtained a genetic test through the court. Покойника достали, отщипнули кусочек, но анализ ДНК факта отцовства не подтвердил, и певца закопали обратно. The dead man was taken out, a piece was plucked off, but DNA analysis of the paternity did not confirm the fact of paternity, and the singer was buried back. Жалко Монтана. Я помню его молодым, красивым и всесоюзно любимым. I remember him young, handsome and all-union favorite. «Когда поет далекий друг». "When a distant friend sings." А еще я помню фильм «Девочка ищет отца», и поэтому ненавидимую всем французским народом Аврору Дроссар мне жаль еще больше, чем Монтана. And I also remember the movie "A Girl Seeks Her Father", and so I feel even more sorry for the universally hated Aurora Drossard than I do for Montana. Ему-то что, а каково теперь живется на свете ей, бедняжке? What's it to him, but what's it like for her, poor thing?

Целая толпа людей деловито щелкают фотоаппаратами у памятника, украшенного красно-белыми букетами, по цветам польского флага. A whole crowd of people are busily clicking cameras at the monument, decorated with red and white bouquets, the colors of the Polish flag. Здесь усыпальница бессердечного Шопена. This is the tomb of the heartless Chopin. Бессердечного в том смысле, что композитор был похоронен без сердца, увезенного за тысячу километров отсюда, в варшавский костел. Heartless in the sense that the composer was buried without a heart, taken a thousand kilometers away, to a church in Warsaw.

Главное архитектурное сооружение кладбища — мавзолей графини Демидовой, пёе Строгановой, своими размерами и помпезностью очень похожий на новорусские дачи по-над Рублевским шоссе. The main architectural structure of the cemetery is the mausoleum of Countess Demidova, Poe Stroganova, with its size and pomp very similar to the New Russian dachas above the Rublevskoye highway. «Старые» русские тоже когда-то были «новыми» русскими и хотели пускать пыль в глаза. "Old" Russians were once "new" Russians too and wanted to kick up dust. Так что ничего нового под солнцем нет, в том числе и русских; что было, то и будет. So there is nothing new under the sun, including the Russians; what has been is what will be. Нуворусские новориши, какими были когда-то и Демидовы со Строгановыми, со временем уяснят себе, что истинное богатство не в гигантомании, а во вдумчивости, и подлинная эффектность — та, что адресована не вовне, но внутрь. Nuvorsky Novorish, as were once Demidovs and Stroganovs, will eventually realize that true wealth is not in gigantomania, but in thoughtfulness, and the true spectacularity is that which is addressed not outwardly, but inwardly.

Такова, например, усыпальница богача с почти русской фамилией Раймонда Русселя (1877–1933). Such, for example, is the tomb of Raymond Roussel (1877-1933), a rich man with an almost Russian surname. Он писал стихи и прозу для собственного удовольствия, а в последние годы жизни увлекся шахматами. He wrote poetry and prose for his own enjoyment, and in the last years of his life he became interested in chess. Похоронен один в 32-местном склепе, по числу шахматных фигур. Buried alone in a 32-bed crypt, according to the number of chess pieces. Если поломать голову над этим мудреным мессиджем, расшифровка получается примерно такая: здесь покоится король, растерявший в долгой и трудной партии всех своих пешек и слонов, но тем не менее одержавший победу. If you puzzle over this wise messige, the deciphering turns out to be about this: here rests the king, lost in a long and difficult game of all his pawns and bishops, but nevertheless won.

Много времени у меня ушло на поиски захоронений двух иностранцев, которых мало кто навещает. It took me a lot of time to find the gravesites of two foreigners that few people visit. Я еле нашел их среди тысяч и тысяч одинаковых табличек в колумбарии. I could barely find them among the thousands and thousands of identical plaques in the columbarium. «ISADORA DUNCAN. 1877–1927. Ecole du Ballet de I'Operade Paris» и «NESTOR MAKHNO. 1889–1934». Это были особенные люди. На протяжении всей жизни обоих, каждого на свой лад, сопровождали вспышки молний и раскаты грома. Throughout their lives, both, each in their own way, were accompanied by flashes of lightning and peals of thunder. Теперь затаились двумя скромными квадратиками среди тихих, безвестных современников. Now lurking two humble squares among quiet, clueless contemporaries. Тоже своего рода мессидж, и разгадать его потрудней, чем русселевский. It's also a kind of message, and it's harder to unravel than Roussel's.

Кладбищенские истории - Акунин Борис

Бедная Айседора

Главная звезда нынешнего Пер-Лашез — тоже иностранец, Джим Моррисон. The main star of the current Père Lachaise is also a foreigner, Jim Morrison. Большинство посетителей приезжают на кладбище только ради этой невзрачной могилки (раньше был бюст, но его украли). Most visitors come to the cemetery just for this unassuming grave (there used to be a bust, but it was stolen). От главных ворот — сразу сюда, в шестой сектор. From the main gate, straight through here to sector six. Покрутят музыку тридцатилетней давности, покурят дурманной травы. They'll play music from 30 years ago, smoke pot. В прежние времена, говорят, иногда и оргии устраивали, но мне не повезло — не застал. In the old days, they say, sometimes they had orgies, but I was unlucky - I didn't catch it. Впрочем, надолго я там не задержался, потому что в юности был равнодушен к песням группы «Дорз». However, I didn't stay there long, because in my youth I was indifferent to Dorz songs.

У меня был разработан свой маршрут, собственная иерархия пер-лашезовских достопримечательностей. I had developed my own itinerary, my own hierarchy of Per-Lashez landmarks.

Я двигался с запада на восток и начал с четвертого сектора, где лежит Альфред де Мюссе. I moved from west to east and started from sector four, where Alfred de Musset lies. Не то чтобы он относился к числу моих любимых писателей; на его могилу меня влекли любопытство и еще подобие родственного чувства. Not that he was among my favorite writers; I was drawn to his grave by curiosity and a semblance of kindred feeling. Из всех деревьев я безошибочно идентифицирую только березу и в описаниях природы обычно руководствуюсь не зрительным образом, а звучанием. Of all the trees I unmistakably identify only the birch and in descriptions of nature I am usually guided by sound rather than visual image. К примеру, пишу что-нибудь вроде: «ольхи и вязы закачали ветвями», хотя понятия не имею, как они выглядят, эти самые ольхи с вязами, и вообще растут ли бок о бок. For example, I write something like: "alders and elms pumped branches", although I have no idea what they look like, these alders and elms, and in general whether they grow side by side. Неважно — правильно составленные звуки создают свой собственный эффект. It doesn't matter - properly composed sounds create their own effect. Вот и Мюссе, кажется, был того же поля ягода. Musset seems to have been the same way. Распорядился, чтоб над его могилой посадили плакучую иву — на памятнике даже высечена красивая эпитафия о том, как легкая тень скорбного дерева будет осенять вечный сон поэта. He ordered that over his grave planted weeping willow - on the monument even carved a beautiful epitaph about how the light shadow of the mournful tree will overshadow the eternal sleep of the poet. Да только откуда на сухом холме взяться ивам? But where would willows come from on a dry hill? Я пришел, удостоверился: ива есть, но чахлая. I came and made sure there was a willow tree, but it was stunted. Сразу видно — не жилица. I can tell you're not a resident. Сколько же их, бедных, загубили тут садовники за полтора-то века, и всё из-за нескольких красивых строчек. How many of them, poor things, have been ruined by gardeners over a century and a half, all because of a few pretty lines. Мне как литературоцентристу эта мысль приятна.

С четвертого участка — на соседний пятьдесят шестой (нумерация на Пер-Лашез какая-то странная, скачущая), взглянуть на могилу Раймонда Радиге (1903–1923), умершего от скоротечной тифозной лихорадки. From the fourth plot - to the neighboring fifty-sixth (the numbering on Père-Lachaise is some strange, jumping), to look at the grave of Raymond Radigue (1903-1923), who died of a short-lived typhoid fever. Перед тем как заболеть, вундеркинд сказал Жану Кокто таинственную фразу, которая много лет не дает мне покоя: «Через три дня меня расстреляют солдаты Господа». Before falling ill, the prodigy told Jean Cocteau a mysterious phrase that for many years does not give me peace: "In three days I will be shot by soldiers of God." Откуда он знал? Кто ему сказал? Давно подозреваю, что писательский дар заключается не в умении выдумывать то, чего нет, а в особенном внутреннем слухе, позволяющем слышать тексты, которые уже где-то существуют. I've long suspected that the gift of writing lies not in the ability to make up things that don't exist, but in a special inner ear that allows you to hear texts that already exist somewhere. И самый гениальный из писателей — тот, кто точнее всего записывает этот мистический диктант. And the most brilliant of writers is the one who most accurately records this mystical dictation. Я постоял над ничем не примечательной могилой, прислушался. I stood over the unremarkable grave, listening. Ничего особенного не услышал.

Перешел в сектор 49, где покоится другая тайна под именем Жерар де Нерваль, благородный безумец, повесившийся на уличной решетке январской ночью 1855 года. Moved to Sector 49, where another mystery rests under the name of Gerard de Nerval, a noble madman who hanged himself from a street grate on a January night in 1855. Мраморная колонна, увенчанная скучнейшей античной урной, напоминает восклицательный знак, а должна была бы изображать знак вопросительный. A marble column topped with a dull antique urn resembles an exclamation point, when it should represent a question mark.

Он прожил жизнь свою то весел, как скворец, То грустен и влюблен, то странно беззаботен, То — как никто другой, то как и сотни сотен… И постучалась Смерть у двери наконец. He lived his life, then cheerful as a starling, then sad and in love, then strangely carefree, then - like no one else, then like hundreds of hundreds... And Death knocked at the door at last. …Ах, леностью душа его грешила, Он сохнуть оставлял в чернильнице чернила, Он мало что узнал, хоть увлекался всем, Но в тихий зимний день, когда от жизни бренной Он позван был к иной, как говорят, нетленной, Он уходя шепнул: «Я приходил — зачем?" ...Ah, the laziness of his soul sinned, He left the inkwell to dry, He learned little, though he was fond of everything, But on a quiet winter day, when he was called from the perishable life to another, as they say, imperishable, He left whispering: "Why did I come?"

(Ж. де Нерваль «Эпитафия». Пер. В.Брюсова)

«Ну и зачем же?» — спросил я у колонны. «Придет время, узнаешь», — ответила она, и я, вполне удовлетворенный ответом, отправился дальше, на 47-й участок, к Оноре де Бальзаку. "You'll know when the time comes," she replied, and I, quite satisfied with the answer, went on to the 47th Precinct, to Honoré de Balzac.

Туда меня влекла не тайна, а давнее сочувствие. It wasn't the mystery that drew me there, but a long-standing sympathy. Помню, как подростком читал у Стефана Цвейга про толстого, одышливого писателя, всю жизнь тщетно гнавшегося за богатством, любовью и счастьем; как негодовал на расчетливую графиню Ганскую, измучившую этого большого ребенка многолетним ожиданием и давшую согласие на брак, только когда Бальзаку оставалось жить считанные месяцы. I remember as a teenager reading from Stefan Zweig about a fat, breathless writer, all his life in vain chasing wealth, love and happiness, as resentful of the calculating Countess Ganskaya, who tormented this big kid years of waiting and gave consent to marriage, only when Balzac had only months to live. И вот он приготовил для невесты роскошное жилище, и поехал жениться в Бердичев, и женился, и написал в письме: «У меня не было ни счастливой юности, ни цветущей весны, но у меня будет самое сверкающее лето и самая теплая осень». And so he prepared a luxurious dwelling for his bride, and went to Berdichev to marry, and married, and wrote in a letter: "I had neither a happy youth nor a blooming spring, but I shall have the most sparkling summer and the warmest autumn." Потом привез надменную супругу в Париж, всё лето мучительно болел, а до осени так и не дожил. Then he brought his haughty wife to Paris, all summer painfully ill, and until the fall and did not live. Эвелина Ганская пять месяцев была женой живого классика, потом 30 лет вдовой мертвого классика, и еще 120 лет лежит с ним под одной плитой. Evelina Gansky was the wife of a living classicist for five months, then the widow of a dead classicist for 30 years, and lies under the same slab with him for another 120 years.

Кладбищенские истории - Акунин Борис

От бальзаковского бюста, спереди очень похожего на шахматного коня, рукой подать до 86-го и 85-го участков. From the Balzac bust, which looks a lot like a chess horse from the front, it's a short walk to the 86th and 85th precincts. Там находятся еще два надгробья, входивших в мою обязательную программу. There are two other tombstones there that were part of my must-see program.

Первое меня разочаровало. Бесстрастная черная плита. An impassive black slab. На самой узкой из граней — чопорные золотые буквы «Marcel PROUST 1871–1922». Взгляду задержаться не на чем. There's nothing for the eye to linger on. Я-то представлял себе нечто родственное прустовской прозе: причудливое, избыточное и вязкое, предназначенное для долгого и вдумчивого созерцания. I had imagined something akin to Proustian prose: whimsical, redundant and visceral, meant for long and thoughtful contemplation. Увы, вдумываться тут не во что. Alas, there's nothing to think about. На первый взгляд. А постояв минуту-другую, начинаешь понимать, что черный мрамор — это не про гениального писателя, а про странного, нелюдимого человека, проведшего последний период жизни в добровольном затворничестве, отгородившегося от внешнего мира плотными шторами и звуконепроницаемыми панелями. And after standing for a minute or two, you begin to realize that the black marble is not about a brilliant writer, but about a strange, unsociable man who spent the last period of his life in voluntary recluse, shut off from the outside world by dense curtains and soundproof panels. Великий писатель интересен и значителен не как личность, а как сочинитель текстов, правильно расставляющий на бумаге слова. A great writer is interesting and significant not as a person, but as a writer of texts, correctly placing words on paper. И всё лучшее, главное, что нужно про писателя знать, сказано в его книгах. And all the best, the main thing you need to know about a writer, is said in his books. Человека же и тем более его могилу рассматривать незачем. There is no need to consider the man, much less his grave. Ну, человек как человек, могила как могила.

Несколько пристыженным нарушителем чужой приватности я перешел на соседний участок, и настроение мое переменилось. Somewhat shamed by the invader of another's privacy, I moved to the neighboring property and my mood shifted. Все-таки истинные литераторы не прозаики, а поэты, подумал я, рассматривая затейливые письмена на могиле Вильгельма-Аполлинария Костровицкого, более известного под именем Гийом Аполлинер. All the same, true writers are not prose writers, but poets, I thought, looking at the intricate writing on the tomb of Wilhelm-Apollinarius Kostrovitsky, better known as Guillaume Apollinaire. Во-первых, поэт обходится гораздо меньшим количеством слов, а стало быть, удельный вес и смысл каждой буквы во много раз больше. First, the poet makes do with far fewer words, and hence the specific weight and meaning of each letter is many times greater. А во-вторых, для того чтобы оценить гений иноязычного стихотворца, необходимо сначала в совершенстве овладеть его языком, то есть изучить сложнейший, многокомпонентный код; иначе придется верить на слово чужеземцам. And secondly, in order to appreciate the genius of a foreign-language poet, one must first master his language perfectly, that is, learn the most complex, multi-component code; otherwise one will have to take the word of strangers. Гибель человека по имени Аполлинер затерялась крошечной песчинкой в двойном урагане смертей: поэт умер в последние дни Первой мировой войны от испанки, которая унесла куда больше жизней, чем все Вердены и Марны вместе взятые. The death of a man named Apollinaire was lost as a tiny grain of sand in a double hurricane of deaths: the poet died in the last days of World War I from a Spanish disease that claimed far more lives than all of Verdun and the Marne combined. Но его могила ничего не рассказывает про страдания и умирание плоти, на камне тесно высечены слова, слова, слова: сначала регулярными шеренгами четверостиший, потом каллиграммой, в виде сердечка. But his grave tells us nothing about the suffering and dying of the flesh, the stone is closely carved with words, words, words: first in regular rows of quatrains, then in calligram, in the shape of a heart. Я даже не стал вчитываться в это стихотворное послание, его смысл был мне и так понятен: вначале было Слово, и в конце останется только Слово, и будет тьма над бездной, и Дух Божий станет носиться над водой. I did not even read this poetic message, its meaning was already clear to me: in the beginning was the Word, and in the end there will be only the Word, and there will be darkness over the abyss, and the Spirit of God will be carried over the water.

Покончив с обязательной программой, обходом литераторских могил, я почувствовал себя свободным и пустился в бессистемное плавание по аллеям и тропинкам, чтобы ощутить вкус, цвет и запах Пер-Лашез — его букет. Having finished with the obligatory program, the round of the literary graves, I felt free and embarked on a haphazard voyage through the alleys and paths to taste, color and smell Père-Lachaise - its bouquet. Тогда-то и выкристаллизовалась упомянутая выше триада, обаятельная формула французскости: aventure, mystere, amour. It was then that the above-mentioned triad, the charming formula of Frenchness, crystallized: aventure, mystere, amour.

Воздух aventure — не столько даже «приключения», сколько именно «авантюры» — для этого кладбища естественен и органичен, ибо слишком многое связывает Пер-Лашез с именем великого авантюриста, взлетевшего из ничтожества к вершинам славы и могущества, а затем низвергнутого с пьедестала на маленький пустынный остров. The air of aventure - not so much "adventure" as "adventure" - is natural and organic for this cemetery, for too much connects Père-Lachaise with the name of a great adventurer who rose from nothingness to the heights of glory and power, and then toppled from his pedestal to a small deserted island. Этот некрополь был создан в год коронования Наполеона; впервые обагрился кровью в год падения Корсиканца; во второй раз был расстрелян в год окончательного краха бонапартизма. This necropolis was created in the year of Napoleon's coronation; it was first spattered with blood in the year of the fall of Corsican; it was shot for the second time in the year of the final collapse of Bonapartism. Здесь похоронены женщины, которых любил или, во всяком случае, обнимал император: актрисы мадемуазель Жоржи, мадемуазель Марс, канатная плясунья мадам Саки и «египтянка» Полина Фурес, прекрасная графиня Валевска. Here are buried women whom the Emperor loved or, at any rate, embraced: the actresses Mademoiselle Georgy, Mademoiselle Mars, the rope dancer Madame Saki and the "Egyptian" Pauline Foures, the beautiful Countess Walewska. Здесь лежат почти все наполеоновские маршалы. Almost all of Napoleon's marshals lie here. Бонапарту в час его грустной кончины, в полночь, как свершается год, следовало бы приставать на воздушном корабле не к высокому берегу, а к Шароннскому холму. Bonaparte, in the hour of his sad demise, at midnight, as the year rolls on, should have docked in an air-ship, not on the high shore, but on the Charonne Hill. Усачи-гренадеры его бы не услышали, потому что им на респектабельном кладбище не место, они спят в долине, где Эльба шумит, под снегом холодной России, под знойным песком пирамид. The mustachioed grenadiers would not hear him, for they have no place in a respectable cemetery; they sleep in the valley where the Elbe murmurs, under the snow of cold Russia, under the sultry sand of the pyramids. А вот маршалы — и те, что погибли в бою, и те, что ему изменили и продали шпагу свою — непременно откликнулись бы на зов, вылезли бы из пышных усыпальниц, блестя золотыми галунами, и выстроились под простреленным штандартом с буквой N. А мадемуазель Ленорман откинула бы серую крышку своей гробницы, расположенной неподалеку от главного входа, и предсказала этому великолепному воинству блестящие победы и красивую смерть. But the marshals, both those who had died in battle and those who had betrayed him and sold their swords, would certainly respond to the call, would emerge from their opulent tombs, gleaming with gold galloons, and line up under a shot standard with the letter N on it. And Mademoiselle Lenorman would throw back the gray lid of her tomb, located near the main entrance, and predict this magnificent army of brilliant victories and beautiful death.

Но воспоминание о знаменитой сивилле, напророчившей маленькому южанину невероятную судьбу, — это уже из области mystere. But the recollection of the famous Civille, which prophesied an incredible destiny for the little Southerner, is already from the realm of mystere. Из всех паломнических потоков именно этот, взыскующий эзотерических таинств, на Пер-Лашез самый полноводный — куда там любителям литературы, продолжателям дела Коммуны и даже почитателям Джима Моррисона. Of all the pilgrimage streams, this one, seeking esoteric mysteries, on Père-Lachaise is the most full-flowing - where there is no place for lovers of literature, continuers of the Commune and even admirers of Jim Morrison.

Мавзолей Лиона Ривайля (1804–1869), более известного под именем Аллан Кардек, сплошь покрыт цветами и окружен тесным кольцом верующих. The mausoleum of Lyon Rivail (1804-1869), better known as Allan Kardec, is covered with flowers and surrounded by a tight ring of worshippers. Основателя спиритического учения о перерождении духовной субстанции сегодня помнят только в двух странах: во Франции и в Бразилии, но зато как помнят! The founder of the spiritualist doctrine of the rebirth of spiritual substance is remembered today only in two countries: France and Brazil, but how he is remembered! И если во Франции Кардека воспринимают как мистического философа, то в огромной южноамериканской стране он почитается новым мессией, пророком религии, насчитывающей миллионы последователей. And while in France Kardec is seen as a mystical philosopher, in the vast South American country he is revered as the new messiah, the prophet of a religion with millions of followers. Перед усыпальницей Кардека молятся по-португальски и кладут записки на французском, благоговейно прикасаются к плечу бронзового бюста. In front of Kardec's tomb, people pray in Portuguese and put notes in French, reverently touching the shoulder of the bronze bust. Я видел целую очередь из алкающих чуда — конечно, не такую, как в прежние времена перед мавзолеем Ленина, но зато и лица у богомольцев были не любопытствующими, как на Красной площади, а сосредоточенно-взволнованными. I saw a whole queue of those seeking a miracle - of course, not the same as in the old days in front of Lenin's mausoleum, but the faces of the worshipers were not curious, as in Red Square, but focused and excited. На памятнике написано: «Родиться, умереть, снова родиться и беспрестанно совершенствоваться — таков закон». The monument reads, "To be born, to die, to be born again, and to be continually improved - this is the law."

Кладбищенские истории - Акунин Борис

Бразильский мессия

Продолжение этой вполне буддийской максимы можно прочесть на стеле Гаэтана Лемари, ученика Кардека: «Умереть означает выйти из тени на свет». A continuation of this quite Buddhist maxim can be read on a stele by Gaëtan Lemari, a disciple of Kardec: "To die means to come out of the shadows into the light." По-ихнему, по-спиритски, получается, что мы, гуляющие с фотоаппаратами по солнечным дорожкам, на самом деле бродим во тьме, а покойники, лежащие в земле, под прогнившими досками, купаются в лучах ослепительного сияния. It turns out that we, walking with cameras along sunny paths, are actually wandering in darkness, and the dead, lying in the ground, under rotten boards, are bathed in the rays of dazzling radiance. Значит, всё самое интересное и чудесное у нас впереди? So we have the most interesting and wonderful things ahead of us, don't we? Что ж, неплохое учение. Well, that's not a bad drill.

Надгробие оккультиста Папюса, которого наши отечественные историки изображают не иначе как шарлатаном и мелким жуликом, тоже всё в цветах. The tombstone of the occultist Papius, whom our domestic historians portray as nothing but a charlatan and a petty swindler, is also all in flowers. Очевидно, во Франции Жерара Анкосса (таково его настоящее имя), «великого магистра Ордена мартинистов», оценивают иначе. Apparently, in France, Gerard Ancoss (that is his real name), "Grand Master of the Martinist Order," is judged differently. Для России Папюс — всего лишь одно из предраспутинских увлечений императрицы Александры Федоровны. For Russia, Papias is just one of Empress Alexandra Feodorovna's pre-Raspublican hobbies. Это он устроил пресловутую встречу Николая II с духом венценосного родителя. It was he who arranged the notorious meeting between Nicholas II and the spirit of the crowned parent. Сибирский Старец (которого Папюс терпеть не мог и от влияния которого всячески предостерегал царя) совершенно затмил дипломированного французского шамана. The Siberian Elder (whom Papius could not tolerate and from whose influence he warned the Tsar in every possible way) completely overshadowed the certified French shaman. А между прочим, Папюс еще в 1905 году предсказал русскому императору его трагическую судьбу, но пообещал оберегать Романовых, пока будет жив. And by the way, Papeus back in 1905 predicted the Russian Emperor his tragic fate, but promised to protect the Romanovs while he was alive. Умер на исходе 1916 года. Впрочем, как и Распутин. So did Rasputin. Верить в мистическую взаимосвязь событий или нет? Находясь на Пер-Лашез, веришь.

Особенно когда меж могильных плит проскользнет тощая пер-лашезская кошка, которых здесь, согласно путеводителю, проживает около сотни. Especially when a skinny Per-Lachez cat slips between the tombstones, of which there are about a hundred, according to the guidebook. Они бесшумны, стремительны и не вступают с людьми ни в какое общение. They are silent, swift, and do not engage in any communication with humans. Может быть, только со служителями, которые их кормят? Maybe only with the servants who feed them? Или они сами кормятся, жрут каких-нибудь там воробьев? Or do they feed themselves by eating some sparrows? Кошки, в отличие от собак, существа из ночного, зазеркального мира. Cats, unlike dogs, are creatures of the nocturnal, looking-glass world. На кладбище им самое место. They belong in a cemetery. Однако на Пер-Лашез я попал в марте, и кошки вели себя самым что ни на есть мартовским образом. However, I got to Père Lachaise in March, and the cats were on their most March-like behavior. Поначалу этот диссонанс с окружающей декорацией забавлял, вызывая в памяти картину «Всюду жизнь», но потом я вдруг подумал: а ведь это не случайно — блудливые кошки и сладострастные завывания из кустов. At first this dissonance with the surrounding scenery amused me, calling to mind the painting "All Life Everywhere," but then I suddenly thought: it's no coincidence, after all, that there are stray cats and voluptuous howls from the bushes. Тогда-то я и заметил главное из звеньев пер-лашезовской триады, amour. That's when I noticed the most important link in the Per-Lachez triad, amour.

Пер-Лашез — некрополь любви, во всех смыслах этого многоцветного явления: и грустном, и романтическом, и комичном, и непристойном. Père-Lachaise is the necropolis of love, in every sense of this multicolored phenomenon: sad, romantic, comical, and obscene.

На всяком кладбище, даже очень старом, всегда ощутим острый, трагический аромат разорванной любви — когда смерть отрывает любящих друг от друга. In any cemetery, even a very old one, we always feel the sharp, tragic aroma of torn love - when death tears lovers apart. Пер-Лашез хранит множество печальных и красивых историй этого рода. Père-Lachaise holds many sad and beautiful stories of this kind.

Вот статуя полководца Бартелеми Жубера, замертво падающего с коня на следующий день после свадьбы. Here's a statue of the warlord Barthelemy Joubert falling dead from his horse the day after his wedding. Их было несколько, молодых гениев революционных войн, и каждый мог стать императором. There were several of them, the young geniuses of the revolutionary wars, and each could become emperor. Самый яркий из всех, 29-летний Гош, скоропостижно умер; 30-летнего Жубера сразила при Нови пуля суворовского солдата. The brightest of them all, 29-year-old Ghosh, died suddenly; 30-year-old Joubert was struck down at Novi by a Suvorov soldier's bullet. А генерал Бонапарт, который должен был пасть на Аркольском мосту или в Египте, уцелел. And General Bonaparte, who should have fallen at Arkol Bridge or in Egypt, survived. Почему? Бог весть. God knows. Он стал великим, развелся с любимой женщиной и женился на нелюбимой, отрастил брюшко и умер от рака желудка. He became great, divorced the woman he loved and married the woman he didn't love, grew a paunch and died of stomach cancer. Жубер же остался в памяти потомков вечным молодоженом, женихом смерти. Joubert, on the other hand, remained in the memory of posterity an eternal newlywed, a bridegroom of death.

Гробница наполеоновского министра Антуана де Лавалетта напоминает о другой любовной драме, пожалуй, еще более душераздирающей. The tomb of Napoleon's minister Antoine de Lavalette recalls another love drama, perhaps even more heartbreaking. После Ста дней граф де Лавалетт ожидал в камере расстрела. After the Hundred Days, the Comte de Lavalette was waiting in a cell to be shot. Накануне казни к нему на последнее свидание пришла жена и поменялась со смертником одеждой. On the eve of his execution, his wife came to him for a last date and exchanged clothes with the suicide bomber. Он вышел на свободу, она осталась в темнице — романтический трюк, который в литературе был использован множество раз, а в настоящей жизни почти никогда. He went free, she stayed in the dungeon - a romantic trick that has been used many times in literature, but almost never in real life. Только концовка получилась неромантичной. Only the ending turned out to be unromantic. Самоотверженную графиню оставили гнить в каменном мешке, и она сошла там с ума. The self-sacrificing countess was left to rot in a stone sack, and she went mad there. Отсрочка смерти (судя по датам на памятнике, протяженностью в 15 лет) досталась Лавалетту слишком дорогой ценой. The postponement of death (15 years, judging by the dates on the monument) came at too high a price for Lavalette.

А другая любящая женщина, жена Амедео Модильяни, на следующий день после его смерти выбросилась из окна. And another loving woman, Amedeo Modigliani's wife, threw herself out of a window the day after his death. Ее не остановила даже девятимесячная беременность. Все трое — и муж с женой, и их нерожденный ребенок — лежат под неприметным камнем на 96-м участке. All three - both husband and wife and their unborn child - lie under an inconspicuous rock on the 96th Precinct. Подобные истории, как и двойные самоубийства влюбленных, волнуют особенным образом, вне зависимости оттого, сколько прошло лет. Such stories, like the double suicides of lovers, are disturbing in a special way, no matter how many years have passed. Что это было, думаешь ты: победа Смерти над Любовью или, быть может, наоборот? What was it, you think: the victory of Death over Love, or perhaps the other way around?

Но кладбище Пер-Лашез вырыто в земле Франции, страны галантной и легкомысленной, где трагедия — не более чем тучка на краю небосвода, которой не дано расползтись на всё небо. But the Père-Lachaise cemetery is dug in the soil of France, a country of gallantry and frivolity, where tragedy is no more than a cloud on the edge of the sky, which is not allowed to spread to the whole sky. Долго лить слезы из-за горестной любви вам здесь не удастся, потому что во Франции от возвышенного до игривого всего один centimetre, а от телесного верха до телесного низа и того меньше. You will not be able to shed tears for a long time because of sorrowful love, because in France from the sublime to the playful is only one centimetre, and from the bodily top to the bodily bottom is even less.

Соединение любви и смерти, оказывается, бывает и комичным — в жанре черного юмора. The juxtaposition of love and death, it turns out, can also be comical - in the genre of black humor.

Прекрасное бронзовое надгробье президента Феликса Фора (1841–1899) у незнающего человека вызывает благоговение: государственный муж лежит в обнимку со знаменем республики. The beautiful bronze tombstone of President Felix Faure (1841-1899) is awe-inspiring to the unfamiliar: the statesman lies embraced by the banner of the Republic. Oh Captain, my Captain! Voila une belle mort! И прочее. Однако у современников, осведомленных о том, что его превосходительство скончался в объятьях любовницы, эта аллегория должна была вызывать совсем иные ассоциации. However, for contemporaries, who were aware that his Excellency died in the arms of his mistress, this allegory should have evoked quite different associations. Шутка со столетней бородой: «Президент Фор пал при исполнении обязанностей». Centennial beard joke: "President Faure fell in the line of duty."

Кладбищенские истории - Акунин Борис

Знамя как эвфемизм

Другая бронзовая фигура, тоже возлежащая, смешивает высокую трагедию и скабрезность еще более пикантным образом. Another bronze figure, also reclining, mixes high tragedy and sordidness in an even more piquant way. Общественный скандал 1870 года: известный буян и головорез принц Пьер Бонапарт застрелил юного журналиста Виктора Нуара, который посмел доставить его высочеству вызов на дуэль. A public scandal in 1870: the famous rowdy and thug Prince Pierre Bonaparte shot and killed a young journalist Victor Noir, who dared to deliver a dueling challenge to his highness. В похоронах жертвы монархического произвола приняли участие 100000 человек, это событие стало громовым раскатом, предвещавшим скорое падение Второй империи. 100,000 people attended the funeral of the victim of monarchical arbitrariness, an event that was a thunderous rumble that foreshadowed the imminent fall of the Second Empire. Растроганный скульптор изобразил прекрасного юношу с предельной достоверностью: вплоть до каждой складочки на одежде. A delighted sculptor portrayed the beautiful young man with the utmost authenticity: down to every fold on his clothes. То ли из-за этого самого натурализма, то ли не без задней мысли (Нуар имел репутацию сердцееда) ширинка статуи довольно заметно оттопыривается. Whether because of this very naturalism or not without hindsight (Noir had a reputation as a heartbreaker), the statue's fly is quite noticeably puffed out. Должно быть, поначалу это меньше бросалось в глаза, но через сто с лишним лет бронзовая выпуклость выделяется нестерпимым сиянием. It must have been less conspicuous at first, but after more than a hundred years, the bronze bulge stands out with an unbearable glow. Дело в том, что памятник стал объектом языческого поклонения для бесплодных или страдающих от безответной любви женщин — они приносят Нуару цветы и истово гладят магическое место. The fact that the monument has become an object of pagan worship for infertile or suffering from unrequited love women - they bring flowers to Noir and stroked the magical place. Рассказывают, что некоторым помогает.

Кладбищенские истории - Акунин Борис

Лицо никого не интересует

Этот сюжет окончательно перемещает нас в область телесного низа, но тут уж ничего не поделаешь: обойти эту деликатную тему молчанием означало бы отцензурировать, выхолостить ауру Пер-Лашез. This plot finally moves us into the realm of the corporeal underbelly, but there is nothing we can do about it: to keep silent on this delicate subject would be to censor, to emasculate the aura of Père-Lachaise. Целый ряд достопримечательностей кладбища так или иначе связан с мужским детородным органом — с его чрезмерным присутствием, как в случае застреленного журналиста, или же, наоборот, с его многозначительным отсутствием. A number of sights in the cemetery are in one way or another connected with the male reproductive organ - with its excessive presence, as in the case of the shot journalist, or, on the contrary, with its meaningful absence.

Прах романтических возлюбленных, Абеляра и Элоизы, был перенесен сюда в начале XIX века и погребен в помпезной готической усыпальнице. The ashes of the romantic lovers, Abelard and Heloise, were moved here in the early 19th century and buried in a pompous Gothic tomb. Как известно, разгневанный опекун Элоизы покарал сладкоголосого соблазнителя и оскопил его, сделав физическое единение любовников невозможным. As we know, Eloise's angry guardian punished the sweet-voiced seducer and scraped him, making physical union between the lovers impossible. Абеляру и Элоизе пришлось принять постриг, и вновь они оказались на одном ложе лишь семьсот лет спустя, по воле скульптора. Abelard and Heloise had to take a tonsure, and they were again on the same bed only seven hundred years later, by the will of the sculptor.

Кладбищенские истории - Акунин Борис

Абеляр и Элоиза

Кладбищенские истории - Акунин Борис

Ангелосфинкс Оскар

Еще одно оскопление, тоже акт оскорбленного благонравия, был свершен над крылатым ангелом (вернее, полуангелом-полусфинксом, потому что у ангела не бывает половых признаков, а у сфинкса не бывает крыльев), которым украшена могила Оскара Уайльда, место паломничества гомосексуалистов. Another defilement, also an act of offended piety, was performed on a winged angel (or rather, a half-angel-half-sphinx, because an angel has no sexual characteristics and a sphinx has no wings) that adorns the tomb of Oscar Wilde, a place of pilgrimage for homosexuals. По слухам, самые отчаянные из мужеложцев умудрялись вскарабкиваться на постамент и совокупляться с каменным чудищем, вследствие чего оно и было подвергнуто кастрации. Rumor has it that the most desperate of the sodomites managed to climb the pedestal and have intercourse with the stone monster, as a result of which it was castrated. Впрочем, паломников это не отвратило. The pilgrims, however, were not disgusted. Монумент весь испещрен отпечатками напомаженных губ, у подножия сложены груды любовных записок, адресованных Уайльду. The monument is covered with the imprints of lipstick, at the foot of the piles of love notes addressed to Wilde. Через сто лет после смерти Оскара любят куда более пылко, чем при жизни. One hundred years after his death, Oscar is loved far more fervently than he was when he was alive. Вот и получается, что plaisirs damour [8] иногда бывают подолговечней, чем chagrins d'amour [9] ,которые продолжаются всего лишь toutela vie [10] ,подумал я и прицелился фотокамерой в черного кота, пристроившегося слизнуть помаду с колена бедного сфинкса. So it turns out that plaisirs damour [8] are sometimes longer-lasting than chagrins d'amour [9], which last only a toutela vie [10], I thought, and aimed the camera at the black cat that had licked lipstick off the knee of the poor sphinx.

Когда, вернувшись в Москву, напечатал снимок, никакого кота там, разумеется, не было — лишь прозрачная тень на камне. When I returned to Moscow and printed the photo, of course, there was no cat there - just a transparent shadow on a stone.