2 - Похож ли Пушкин на Ляписа-Трубецкого? - Игорь Пильщиков
Зачастую нам неизвестно даже буквальное значение слов, давно знакомых из книг. Как писал Лотман:
«Самая легкость стиха, привычность содержания, знакомого с детства читателю и подчеркнуто простого, парадоксально создают добавочные трудности в понимании пушкинского романа в стихах. Иллюзорное представление о „понятности“ произведения скрывает от сознания современного читателя огромное число непонятных ему слов, выражений, фразеологизмов, имен, намеков, цитат. Задумываться над стихом, который знаешь с детства, представляется ничем не оправданным педантизмом. Однако стоит преодолеть этот наивный оптимизм неискушенного читателя, чтобы сделалось очевидно, как далеки мы даже от простого текстуального понимания романа».
«Роман в стихах Пушкина „Евгений Онегин“»
Между тем разузнать, что означают те или иные редкие слова и выражения, не так-то просто. В комментариях к художественным произведениям постоянно встречаются лакуны и неточности, а многие проблемы до сих пор недостаточно освещены в науке. Вспомним разговор Персицкого и Ляписа-Трубецкого в романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев»:
«— Почему в стихотворении „Скачка на приз Буденного“ жокей у вас затягивает на лошади супонь и после этого садится на облучок? Вы видели когда-нибудь супонь?
— Видел.
— Ну, скажите, какая она?
— Оставьте меня в покое. Вы псих.
— А облучок видели? На скачках были? — Не обязательно всюду быть, — кричал Ляпис, — Пушкин писал турецкие стихи и никогда не был в Турции. <…> Пушкин писал по материалам. Он прочел историю пугачевского бунта, а потом написал».
Через несколько абзацев появляется самая феерическая цитата из первого опыта Ляписа в прозе: «Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом…»
Профессионализмы не являются частью литературного языка, а подлинный или мнимый интерес к индустриальной и крестьянской теме принуждает писателя ими пользоваться. Что такое «домкрат», неудачливый писатель еще не знает. А что такое «супонь» и «облучок», он уже не знает — эти слова устарели.
Что значит «супонь», можно посмотреть в словаре — это ремень для стягивания хомута при запряжке лошади, и во многих словарях это объяснено корректно. А вот что такое «облучок», не каждый словарь объяснит верно. Обратимся к хрестоматийному пушкинскому контексту — вторая строфа пятой главы «Евгения Онегина» входит в число отрывков, заучиваемых в школе наизусть:
Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь;
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Для хрестоматийного текста здесь поразительно много непонятных современному читателю и тем более школьнику слов — «торжествуя», «дровни», «рысью», «кибитка», «облучок», «кушак». Мы остановимся только на «облучке».
«Словарь языка Пушкина» дает этому слову четкое, но неправильное определение — «сиденье для кучера в повозке». По всей видимости, оно восходит к словарю под редакцией Ушакова, который составлял тот же коллектив авторов, что и «Словарь языка Пушкина». Там написано: облучок — «то же, что козлы», то есть «передок экипажа, на котором сидит кучер». А иллюстративный пример к слову «облучок» взят из «Евгения Онегина»: «Ямщик сидит на облучке». И мы представляем себе экипаж, на нем какое-то такое возвышенное сиденье спереди, и там сидит ямщик.
Благодаря авторитету ушаковского словаря в позднейшей лексикографии закрепилось отождествление слов «облучок», «козлы» и «передок». А в иллюстрированных школьных словарях при статьях «козлы» и «облучок» даются одинаковые рисунки козел.
А между тем слова «козлы» и «облучок» означали разные предметы, и поэтому знаток простонародной Москвы Иван Тимофеевич Кокорев, автор книги очерков «Москва сороковых годов» — естественно, сороковых годов XIX века (сам Кокорев жил в позапрошлом столетии), — соединяет эти слова сочинительным союзом «и». Он пишет:
«Кажется, все экипажи, какие только есть в Москве, все выехали бороздить улицу; все лошади, которые еще в силах таскать ноги, призваны к исполнению своей службы; все кучера с бородами и без бород засели на козлы и на облучки; все извозчики бросились выезжать заработки».
«На козлы и на облучки» значит, что облучок — это не то же самое, что козлы. Но что тогда? Козлы — это тип сиденья. А был ли облучок типом сиденья? Нет, не был, и поэтому Гоголь в «Мертвых душах», в самом, наверное, известном фрагменте, так описывает эту часть традиционного русского экипажа:
«Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток… Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? <…> И не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро живьем с одним топором да долотом снарядил и собрал тебя ярославский расторопный мужик. Не в немецких ботфортах ямщик. Борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем. А привстал, да замахнулся, да затянул песню — кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг. Только дрогнула дорога да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход! И вот она понеслась, понеслась, понеслась!..» Здесь персонажи едут не на выписных (то есть импортных) колясках, на которых ездят друзья Пушкина. Гоголь воспевает тех, кто ездит на простых дорожных снарядах, собранных ярославским мужиком. А на этих снарядах и сидеть-то не на чем, и поэтому кучер или ямщик сидит «черт знает на чем» — на облучке.
Почему облучок — это «черт знает на чем»? У «облучка» совершенно прозрачная этимология. Русское «облук» и его уменьшительная форма «облучок» восходят к соответствующим общеславянским формам, в которых очевидно выделяются морфемы «об» («вокруг», как в «обход», «ободок» и т. п.) и «лук» («кривой», как в «лук», «излучина»).
Владимир Иванович Даль, который был на два года младше Пушкина и последнее пятилетие жизни поэта активно с ним общался (и можно быть уверенным, что их словоупотребление было близким), в своем «Толковом словаре живого великорусского языка» определяет термин «облук, облучок» как боковой край ящика, кузова на телегах, повозках и санях; как «ободок». Даль поясняет выражение «сидеть на облучке» так: «боком, свесив ноги». То есть на козлах кучер сидит удобно, как на стуле, а на облучке — боком, свесив ноги.
Знал ли это Пушкин? Или он, как Ляпис-Трубецкой, путал облучок и козлы? Несомненно, знал. И всякие сомнения в этом рассеивает текст «Капитанской дочки». Если мы не понимаем, что такое облучок, то наше понимание этого текста будет не то что неполным, а абсурдным. Потому что во второй главе «Капитанской дочки» у Пушкина на облучке едут сразу три человека. Во‑первых, это Савельич. Цитирую:
«Старик угрюмо сидел на облучке, отворотясь от меня, и молчал, изредка только покрякивая».
Во-вторых, это ямщик, который сидит спереди — и тоже на облучке:
«„Что же ты не едешь?“ — спросил я ямщика с нетерпением. „Да что ехать? — отвечал он, слезая с облучка, — невесть и так куда заехали: дороги нет, и мгла кругом“».
И наконец, это Пугачев:
«…дорожный сел проворно на облучок и сказал ямщику: „Ну, слава богу, жило недалеко; сворачивай вправо да поезжай“». Любопытно, что облучок фигурирует и в пушкинских документальных материалах по истории Пугачева — тех самых, о которых смутно помнил Ляпис. Пушкин записал воспоминания поэта Ивана Ивановича Дмитриева о том, как слуга рассказывал тому о важном преступнике — казаке, отосланном в Казань в оковах с двумя солдатами, которые сели на облучки кибитки с обнаженными тесаками. На козлы им так бы сесть не удалось.
В одиннадцатой главе «Капитанской дочки» ситуация несколько меняется. Пугачев и Гринев сидят в кибитке, широкоплечий татарин стоя правит тройкою, а Савельич садится на облучок:
«Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути…»
Эта картина ничем не отличается от тех, которые описаны в «Евгении Онегине», особенно если мы возьмем не только окончательный текст романа, но и черновики. Мы там найдем такие строки: «Ямщик веселый стоя правит или поет на облучке», «Слуга сидит на облучке», «Дорога зимняя гладка». Таким образом, сидеть в этой телеге не на чем, поэтому можно править либо стоя, либо сидя на облучке, ободке.
Итак, утратив реалии, мы утрачиваем понятия. Из нашей жизни исчез предмет, и со словом «облучок» у нас не ассоциируется никакого четкого и конкретного понятия. А слово осталось — благодаря хрестоматийным текстам. Мы подменяем четкое конкретное понятие понятием расплывчатым, и в результате не понимаем классических текстов даже на самом простом, базовом уровне.
Случай облучка очень показателен. Либо мы представляем картину невозможную или даже абсурдную — козлы, на которых сидят сразу три человека, в «Капитанской дочке». Либо не понимаем, почему в «птице-тройке» ямщики сидят «черт знает на чем», и эта блистательная характеристика пролетает мимо ушей. Наконец, мы не понимаем, в чем прелесть поездки на телеге для дворянского писателя и читателя XIX века. Телега — это примитивный крестьянский дорожный снаряд, который настолько прост, что на нем даже и сидеть негде.
