现在开始学习这个课程

Один день Ивана Денисовича, часть первая

часть первая

В пять часов утра, как всегда, пробило подъем — молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошел сквозь стекла, намерзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать.

Звон утих, а за окном все так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три желтых фонаря: два — на зоне, один — внутри лагеря.

И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки — выносить.

— Здесь, ребята, закон — тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму <Кум — по-лагерному — оперуполномоченный, — прим.автора> ходит стучать.

Насчет кума — это, конечно, он загнул. Те-то себя сберегают. Только береженье их — на чужой крови.

Всегда Шухов по подъему вставал, а сегодня не встал. Еще с вечера ему было не по себе, не то знобило, не то ломало. И ночью не угрелся. Сквозь сон чудилось — то вроде совсем заболел, то отходил маленько. Все не хотелось, чтобы утро.

Но утро пришло своим чередом.

Да и где тут угреешься — на окне наледи наметано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку — здоровый барак! — паутинка белая. Иней.

Шухов не вставал. Он лежал на верху вагонки, с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвернутый рукав, сунув обе ступни вместе. Он не видел, но по звукам все понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. Считается, инвалид, легкая работа, а ну-ка, поди вынеси, не пролья! Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. А вот — и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. Помбригадир сейчас в хлеборезку пойдет, а бригадир — в штабной барак, к нарядчикам.

Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, — Шухов вспомнил: сегодня судьба решается — хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцбытгородок». А Соцбытгородок тот — поле голое, в увалах снежных, и прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать — чтоб не убежать. А потом строить.

Там, верное дело, месяц погреться негде будет — ни конурки. И костра не разведешь — чем топить? Вкалывай на совесть — одно спасение.

Бригадир озабочен, уладить идет. Какую-нибудь другую бригаду, нерасторопную, заместо себя туда толкануть. Конечно, с пустыми руками не договоришься. Полкило сала старшему нарядчику понести. А то и килограмм.

Испыток не убыток, не попробовать ли в санчасти косануть, от работы на денек освободиться? Ну прямо все тело разнимает.

И еще — кто из надзирателей сегодня дежурит?

Дежурит — вспомнил: Полтора Ивана, худой да долгий сержант черноокий. Первый раз глянешь — прямо страшно, а узнали его — из всех дежурняков покладистей: ни в карцер не сажает, ни к начальнику режима не таскает. Так что полежать можно, аж пока в столовую девятый барак.

Вагонка затряслась и закачалась. Вставали сразу двое: наверху — сосед Шухова баптист Алешка, а внизу — Буйновский, капитан второго ранга бывший, кавторанг.

Старики дневальные, вынеся обе параши, забранились, кому идти за кипятком. Бранились привязчиво, как бабы. Электросварщик из 20-й бригады рявкнул:

— Эй, фитили! — и запустил в них валенком. — Помирю!

Валенок глухо стукнулся об столб. Замолчали.

В соседней бригаде чуть буркотел помбригадир:

— Василь Федорыч! В продстоле передернули, гады: было девятисоток четыре, а стало три только. Кому ж недодать?

Он тихо это сказал, но уж, конечно, вся та бригада слышала и затаилась: от кого-то вечером кусочек отрежут.

А Шухов лежал и лежал на спрессовавшихся опилках своего матрасика. Хотя бы уж одна сторона брала — или забило бы в ознобе, или ломота прошла. А то ни то ни сё.

Пока баптист шептал молитвы, с ветерка вернулся Буйновский и объявил никому, но как бы злорадно:

— Ну, держись, краснофлотцы! Тридцать градусов верных!

И Шухов решился — идти в санчасть.

И тут же чья-то имеющая власть рука сдернула с него телогрейку и одеяло. Шухов скинул бушлат с лица, приподнялся. Под ним, равняясь головой с верхней нарой вагонки, стоял худой Татарин.

Значит, дежурил не в очередь он и прокрался тихо.

— Ще — восемьсот пятьдесят четыре! — прочел Татарин с белой латки на спине черного бушлата. — Трое суток кондея с выводом!

— За что, гражданин начальник? — придавая своему голосу больше жалости, чем испытывал, спросил Шухов.

С выводом на работу — это еще полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. Полный карцер — это когда без вывода.

— По подъему не встал? Пошли в комендатуру, — пояснил Татарин лениво, потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей.

На безволосом мятом лице Татарина ничего не выражалось. Он обернулся, ища второго кого бы, но все уже, кто в полутьме, кто под лампочкой, на первом этаже вагонок и на втором, проталкивали ноги в черные ватные брюки с номерами на левом колене или, уже одетые, запахивались и спешили к выходу — переждать Татарина на дворе.

Если б Шухову дали карцер за что другое, где б он заслужил — не так бы было обидно. То и обидно было, что всегда он вставал из первых. Но отпроситься у Татарина было нельзя, он знал. И, продолжая отпрашиваться просто для порядка, Шухов, как был в ватных брюках, не снятых на ночь (повыше левого колена их тоже был пришит затасканный, погрязневший лоскут, и на нем выведен черной, уже поблекшей краской номер Щ-854), надел телогрейку (на ней таких номера было два — на груди один и один на спине), выбрал свои валенки из кучи на полу, шапку надел (с таким же лоскутом и номером спереди) и вышел вслед за Татарином.

Вся 104-я бригада видела, как уводили Шухова, но никто слова не сказал: ни к чему, да и что скажешь? Бригадир бы мог маленько вступиться, да уж его не было. И Шухов тоже никому ни слова не сказал, Татарина не стал дразнить. Приберегут завтрак, догадаются.

Так и вышли вдвоем.

Мороз был со мглой, прихватывающей дыхание. Два больших прожектора били по зоне наперекрест с дальних угловых вышек. Светили фонари зоны и внутренние фонари. Так много их было натыкано, что они совсем засветляли звезды.

Скрипя валенками по снегу, быстро пробегали зэки по своим делам — кто в уборную, кто в каптерку, иной — на склад посылок, тот крупу сдавать на индивидуальную кухню. У всех у них голова ушла в плечи, бушлаты запахнуты, и всем им холодно не так от мороза, как от думки, что и день целый на этом морозе пробыть.

А Татарин в своей старой шинели с замусленными голубыми петлицами шел ровно, и мороз как будто совсем его не брал.

Вошли в штабной барак и сразу же — в надзирательскую. Там разъяснилось, как Шухов уже смекнул и по дороге: никакого карцера ему не было, а просто пол в надзирательской не мыт. Теперь Татарин объявил, что прощает Шухова, и велел ему вымыть пол.

Мыть пол в надзирательской было дело специального зэка, которого не выводили за зону, — дневального по штабному бараку прямое дело. Но, давно в штабном бараке обжившись, он доступ имел в кабинеты майора, и начальника режима, и кума, услуживал им, порой слышал такое, чего не знали и надзиратели, и с некоторых пор посчитал, что мыть полы для простых надзирателей ему приходится как бы низко. Те позвали его раз, другой, поняли, в чем дело, и стали дергать на полы из работяг.

В надзирательской яро топилась печь. Раздевшись до грязных своих гимнастерок, двое надзирателей играли в шашки, а третий, как был, в перепоясанном тулупе и валенках, спал на узкой лавке. В углу стояло ведро с тряпкой.

Шухов обрадовался и сказал Татарину за прощение:

— Спасибо, гражданин начальник! Теперь никогда не буду залеживаться.

Закон здесь был простой: кончишь — уйдешь. Теперь, когда Шухову дали работу, вроде и ломать перестало. Он взял ведро и без рукавичек (наскорях забыл их под подушкой) пошел к колодцу.

Снизу советовали:

— Ты только в сторону дыши, а то поднимется.

— Фуимется! — поднимется!… не влияет.

Тюрина, шуховского бригадира, меж них не было. Поставив ведро и сплетя руки в рукава, Шухов с любопытством наблюдал. А тот хрипло сказал со столба:

— Двадцать семь с половиной, хреновина.

И, еще доглядев для верности, спрыгнул.

— Да он неправильный, всегда брешет, — сказал кто-то. — Разве правильный в зоне повесят?

Бригадиры разошлись. Шухов побежал к колодцу. Под спущенными, но не завязанными наушниками поламывало уши морозом.

Сруб колодца был в толстой обледи, так что едва пролезало в дыру ведро. И веревка стояла колом.

Рук не чувствуя, с дымящимся ведром Шухов вернулся в надзирательскую и сунул руки в колодезную воду. Потеплело.

— Дверь-то притягивай, ты, падло! Дует! — отвлекся один из них.

Никак не годилось с утра мочить валенки. А и переобуться не во что, хоть и в барак побеги. Разных порядков с обувью нагляделся Шухов за восемь лет сидки: бывало, и вовсе без валенок зиму перехаживали, бывало, и ботинок тех не видали, только лапти да ЧТЗ (из резины обутка, след автомобильный). Теперь вроде с обувью подналадилось: в октябре получил Шухов (а почему получил — с помбригадиром вместе в каптерку увязался) ботинки дюжие, твердоносые, с простором на две теплых портянки. С неделю ходил как именинник, все новенькими каблучками постукивал. А в декабре валенки подоспели — житуха, умирать не надо. Так какой-то черт в бухгалтерии начальнику нашептал: валенки, мол, пусть получают, а ботинки сдадут. Мол, непорядок — чтобы зэк две пары имел сразу. И пришлось Шухову выбирать: или в ботинках всю зиму навылет, или в валенках, хошь бы и в оттепель, а ботинки отдай. Берёг, солидолом умягчал, ботинки новехонькие, ах! — ничего так жалко не было за восемь лет, как этих ботинков. В одну кучу скинули, весной уж твои не будут. Точно, как лошадей в колхоз сгоняли.

— Ты! гад! потише! — спохватился один, подбирая ноги на стул.

— Рис? Рис по другой норме идет, с рисом ты не равняй!

— Да ты сколько воды набираешь, дурак? Кто ж так моет?

— Гражданин начальник! А иначе его не вымоешь. Въелась грязь-то…

— Ты хоть видал когда, как твоя баба полы мыла, чушка?

Шухов распрямился, держа в руке тряпку со стекающей водой. Он улыбнулся простодушно, показывая недостаток зубов, прореженных цингой в Усть-Ижме в сорок третьем году, когда он доходил. Так доходил, что кровавым поносом начисто его проносило, истощенный желудок ничего принимать не хотел. А теперь только шепелявенье от того времени и осталось.

— От бабы меня, гражданин начальник, в сорок первом году отставили. Не упомню, какая она и баба.

— Так вот они моют… Ничего, падлы, делать не умеют и не хотят. Хлеба того не стоят, что им дают. Дерьмом бы их кормить.

— Да на хрена его и мыть каждый день? Сырость не переводится. Ты вот что, слышь, восемьсот пятьдесят четвертый! Ты легонько протри, чтоб только мокровато было, и вали отсюда.

— Рис! Пшёнку с рисом ты не равняй!

Шухов бойко управлялся.

Работа — она как палка, конца в ней два: для людей делаешь — качество дай, для начальника делаешь — дай показуху.

А иначе б давно все подохли, дело известное.

Надо было еще и в санчасть поспеть, ломало опять всего. И еще надо было перед столовой надзирателям не попасться: был приказ начальника лагеря строгий — одиночек отставших ловить и сажать в карцер.

Перед столовой сегодня — случай такой дивный — толпа не густилась, очереди не было. Заходи.

Внутри стоял пар, как в бане, — напуски мороза от дверей и пар от баланды. Бригады сидели за столами или толкались в проходах, ждали, когда места освободятся. Прокликаясь через тесноту, от каждой бригады работяги по два, по три носили на деревянных подносах миски с баландой и кашей и искали для них места на столах. И все равно не слышит, обалдуй, спина еловая, на тебе, толкнул поднос. Плесь, плесь! Рукой его свободной — по шее, по шее! Правильно! Не стой на дороге, не высматривай, где подлизать.

Там, за столом, еще ложку не окунумши, парень молодой крестится. Бендеровец, значит, и то новичок: старые бендеровцы, в лагере пожив, от креста отстали.

А русские — и какой рукой креститься, забыли.

Сидеть в столовой холодно, едят больше в шапках, но не спеша, вылавливая разварки тленной мелкой рыбешки из-под листьев черной капусты и выплевывая косточки на стол. Когда их наберется гора на столе — перед новой бригадой кто-нибудь смахнет, и там они дохрястывают на полу.

А прямо на пол кости плевать — считается вроде бы неаккуратно.

Посреди барака шли в два ряда не то столбы, не то подпорки, и у одного из таких столбов сидел однобригадник Шухова Фетюков, стерег ему завтрак. Это был из последних бригадников, поплоше Шухова. Снаружи бригада вся в одних черных бушлатах и в номерах одинаковых, а внутри шибко неравно — ступеньками идет. Буйновского не посадишь с миской сидеть, а и Шухов не всякую работу возьмет, есть пониже.

Фетюков заметил Шухова и вздохнул, уступая место.

— Уж застыло все. Я за тебя есть хотел, думал — ты в кондее.

И — не стал ждать, зная, что Шухов ему не оставит, обе миски отштукатурит дочиста.

Шухов вытянул из валенка ложку. Ложка та была ему дорога, прошла с ним весь север, он сам отливал ее в песке из алюминиевого провода, на ней и наколка стояла: «Усть-Ижма, 1944».

Потом Шухов снял шапку с бритой головы — как ни холодно, но не мог он себя допустить есть в шапке — и, взмучивая отстоявшуюся баланду, быстро проверил, что там попало в миску. Попало так, средне. Не с начала бака наливали, но и не доболтки. С Фетюкова станет, что он, миску стережа, из нее картошку выловил.

Одна радость в баланде бывает, что горяча, но Шухову досталась теперь совсем холодная. Однако он стал есть ее так же медленно, внимчиво. Уж тут хоть крыша гори — спешить не надо. Не считая сна, лагерник живет для себя только утром десять минут за завтраком, да за обедом пять, да пять за ужином.

Баланда не менялась ото дня ко дню, зависело — какой овощ на зиму заготовят. В летошнем году заготовили одну соленую морковку — так и прошла баланда на чистой моркошке с сентября до июня. А нонче — капуста черная. Самое сытное время лагернику — июнь: всякий овощ кончается и заменяют крупой. Самое худое время — июль: крапиву в котел секут.

Из рыбки мелкой попадались все больше кости, мясо с костей сварилось, развалилось, только на голове и на хвосте держалось. На хрупкой сетке рыбкиного скелета не оставив ни чешуйки, ни мясинки, Шухов еще мял зубами, высасывал скелет — и выплевывал на стол. В любой рыбе ел он все: хоть жабры, хоть хвост, и глаза ел, когда они на месте попадались, а когда вываривались и плавали в миске отдельно — большие рыбьи глаза, — не ел. Над ним за то смеялись.

Сегодня Шухов сэкономил: в барак не зашедши, пайки не получил и теперь ел без хлеба. Хлеб — его потом отдельно нажать можно, еще сытей.

На второе была каша из магары. Она застыла в один слиток, Шухов ее отламывал кусочками. Магара не то что холодная — она и горячая ни вкуса, ни сытости не оставляет: трава и трава, только желтая, под вид пшена. Придумали давать ее вместо крупы, говорят — от китайцев. В вареном весе триста грамм тянет — и лады: каша не каша, а идет за кашу.

Облизав ложку и засунув ее на прежнее место в валенок, Шухов надел шапку и пошел в санчасть.

Было все так же темно в небе, с которого лагерные фонари согнали звезды. И все так же широкими струями два прожектора резали лагерную зону. Как этот лагерь, Особый, зачинали — еще фронтовых ракет осветительных больно много было у охраны, чуть погаснет свет — сыпят ракетами над зоной, белыми, зелеными, красными, война настоящая. Потом не стали ракет кидать. Или дороги обходятся?

Была все та же ночь, что и при подъеме, но опытному глазу по разным мелким приметам легко было определить, что скоро ударят развод. Помощник Хромого (дневальный по столовой Хромой от себя кормил и держал еще помощника) пошел звать на завтрак инвалидный шестой барак, то есть не выходящих за зону. В культурно-воспитательную часть поплелся старый художник с бородкой — за краской и кисточкой, номера писать. Опять же Татарин широкими шагами, спеша, пересек линейку в сторону штабного барака. И вообще снаружи народу поменело — значит, все приткнулись и греются последние сладкие минуты.

Шухов проворно спрятался от Татарина за угол барака: второй раз попадешься — опять пригребётся. Да и никогда зевать нельзя. Стараться надо, чтоб никакой надзиратель тебя в одиночку не видел, а в толпе только. Может, он человека ищет на работу послать, может, зло отвести не на ком. Читали ж вот приказ по баракам — перед надзирателем за пять шагов снимать шапку и два шага спустя надеть. Иной надзиратель бредет, как слепой, ему все равно, а для других это сласть. Сколько за ту шапку в кондей перетаскали, псы клятые. Нет уж, за углом перестоим.

Миновал Татарин — и уже Шухов совсем намерился в санчасть, как его озарило, что ведь сегодня утром до развода назначил ему длинный латыш из седьмого барака прийти купить два стакана самосада, а Шухов захлопотался, из головы вон. Длинный латыш вечером вчера получил посылку, и, может, завтра уж этого самосаду не будет, жди тогда месяц новой посылки. Хороший у него самосад, крепкий в меру и духовитый. Буроватенький такой.

Раздосадовался Шухов, затоптался — не повернуть ли к седьмому бараку. Но до санчасти совсем мало оставалось, он и потрусил к крыльцу санчасти.

Слышно скрипел снег под ногами.

В санчасти, как всегда, до того было чисто в коридоре, что страшно ступать по полу. И стены крашены эмалевой белой краской. И белая вся мебель.

Но двери кабинетов были все закрыты. Врачи-то, поди, еще с постелей не подымались. А в дежурке сидел фельдшер — молодой парень Коля Вдовушкин, за чистым столиком, в свеженьком белом халате — и что-то писал.

Никого больше не было.

Шухов снял шапку, как перед начальством, и, по лагерной привычке лезть глазами куда не следует, не мог не заметить, что Николай писал ровными-ровными строчками и каждую строчку, отступя от краю, аккуратно одну под одной начинал с большой буквы. Шухову было, конечно, сразу понятно, что это — не работа, а по левой, но ему до того не было дела.

— Вот что… Николай Семеныч… я вроде это… болен… — совестливо, как будто зарясь на что чужое, сказал Шухов.

Вдовушкин поднял от работы спокойные, большие глаза. На нем был чепчик белый, халат белый, и номеров видно не было.

— Что ж ты поздно так? А вечером почему не пришел? Ты же знаешь, что утром приема нет? Список освобожденных уже в ППЧ.

Все это Шухов знал. Знал, что и вечером освободиться не проще.

— Да ведь, Коля… Оно с вечера, когда нужно, так и не болит…

— А что — оно? Оно — что болит?

— Да разобраться, бывает, и ничего не болит. А недужит всего.

Шухов не был из тех, кто липнет к санчасти, и Вдовушкин это знал. Но право ему было дано освободить утром только двух человек — и двух он уже освободил, и под зеленоватым стеклом на столе записаны были эти два человека, и подведена черта.

— Так надо было беспокоиться раньше. Что ж ты — под самый развод? На!

Вдовушкин вынул термометр из банки, куда они были спущены сквозь прорези в марле, обтер от раствора и дал Шухову держать.

Шухов сел на скамейку у стены, на самый краешек, только-только чтоб не перекувырнуться вместе с ней. Неудобное место такое он избрал даже не нарочно, а показывая невольно, что санчасть ему чужая и что пришел он в нее за малым.

А Вдовушкин писал дальше.

Санчасть была в самом глухом, дальнем углу зоны, и звуки сюда не достигали никакие. Ни ходики не стучали — заключенным часов не положено, время за них знает начальство. И даже мыши не скребли — всех их повыловил больничный кот, на то поставленный.

Было дивно Шухову сидеть в такой чистой комнате, в тишине такой, при яркой лампе целых пять минут и ничего не делать. Осмотрел он все стены — ничего на них не нашел. Осмотрел телогрейку свою — номер на груди пообтерся, каб не зацапали, надо подновить. Свободной рукой еще бороду опробовал на лице — здоровая выперла, с той бани растет, дней боле десяти. А и не мешает. Еще дня через три баня будет, тогда и побреют. Чего в парикмахерской зря в очереди сидеть? Красоваться Шухову не для кого.

Потом, глядя на беленький-беленький чепчик Вдовушкина, Шухов вспомнил медсанбат на реке Ловать, как он пришел туда с поврежденной челюстью и — недотыка ж хренова! — доброй волею в строй вернулся. А мог пяток дней полежать.

Теперь вот грезится: заболеть бы недельки на две, на три не насмерть и без операции, но чтобы в больничку положили, — лежал бы, кажется, три недели, не шевельнулся, а уж кормят бульоном пустым — лады.

Но, вспомнил Шухов, теперь и в больничке отлежу нет. С каким-то этапом новый доктор появился — Степан Григорьич, гонкий такой да звонкий, сам сумутится, и больным нет покою: выдумал всех ходячих больных выгонять на работу при больнице: загородку городить, дорожки делать, на клумбы землю нанашивать, а зимой — снегозадержание. Говорит, от болезни работа — первое лекарство.

От работы лошади дохнут. Это понимать надо. Ухайдакался бы сам на каменной кладке — небось бы тихо сидел.

…А Вдовушкин писал свое. Он, вправду, занимался работой «левой», но для Шухова непостижимой. Он переписывал новое длинное стихотворение, которое вчера отделал, а сегодня обещал показать Степану Григорьичу, тому самому врачу.

…Сквозь двойные, непрозрачные от белого льда стекла еле слышно донесся звонок развода. Шухов вздохнул и встал. Знобило его, как и раньше, но косануть, видно, не проходило. Вдовушкин протянул руку за термометром, посмотрел.

— Видишь, ни то ни сё, тридцать семь и две. Было бы тридцать восемь, так каждому ясно. Я тебя освободить не могу. На свой страх, если хочешь, останься. После проверки посчитает доктор больным — освободит, а здоровым — отказчик, и в БУР. Сходи уж лучше за зону.

Шухов ничего не ответил и не кивнул даже, шапку нахлобучил и вышел.

Теплый зяблого разве когда поймет?

Мороз жал. Мороз едкой мглицей больно охватил Шухова и вынудил его закашляться. В морозе было двадцать семь, в Шухове тридцать семь. Теперь кто кого.

Трусцой побежал Шухов в барак. Линейка напролет была вся пуста, и лагерь весь стоял пуст. Была та минутка короткая, разморчивая, когда уже все оторвано, но прикидываются, что нет, что не будет развода. Конвой сидит в теплых казармах, сонные головы прислоня к винтовкам, — тоже им не масло сливочное в такой мороз на вышках топтаться. Вахтеры на главной вахте подбрасывают в печку угля. Надзиратели в надзирательской докуривают последнюю цигарку перед обыском. А заключенные, уже одетые во всю свою рвань, перепоясанные всеми веревочками, обмотавшись от подбородка до глаз тряпками от мороза, — лежат на нарах поверх одеял в валенках и, глаза закрыв, обмирают. Аж пока бригадир крикнет: «Па-дъем!»

Дремала со всем девятым бараком и 104-я бригада. Только помбригадир Павло, шевеля губами, что-то считал карандашиком да на верхних нарах баптист Алешка, сосед Шухова, чистенький, приумытый, читал свою записную книжку, где у него была переписана половина евангелия.

Шухов вбежал хоть и стремглав, а тихо совсем, и — к помбригадировой вагонке.

Павло поднял голову.

— Нэ посадылы, Иван Денисыч? Живы? (Украинцев западных никак не переучат, они и в лагере по отчеству да выкают).

И, со стола взявши, протянул пайку. А на пайке — сахару черпачок опрокинут холмиком белым.

Очень спешил Шухов и все ж ответил прилично (помбригадир — тоже начальство, от него даже больше зависит, чем от начальника лагеря). Уж как спешил, с хлеба сахар губами забрал, языком подлизнул, одной ногой на кронштейник — лезть наверх постель заправлять, — а пайку так и так посмотрел, и рукой на лету взвесил: есть ли в ней те пятьсот пятьдесят грамм, что положены. Паек этих тысячу не одну переполучал Шухов в тюрьмах и в лагерях, и хоть ни одной из них на весах проверить не пришлось, и хоть шуметь и качать права он, как человек робкий, не смел, но всякому арестанту и Шухову давно понятно, что, честно вешая, в хлеборезке не удержишься. Недодача есть в каждой пайке — только какая, велика ли? Вот два раза на день и смотришь, душу успокоить — может, сегодня обманули меня не круто? Может, в моей-то граммы почти все?

— Грамм двадцать не дотягивает, — решил Шухов и преломил пайку надвое. Одну половину за пазуху сунул, под телогрейку, а там у него карманчик белый специально пришит (на фабрике телогрейки для зэков шьют без карманов). Другую половину, сэкономленную за завтраком, думал и съесть тут же, да наспех еда не еда, пройдет даром, без сытости. Потянулся сунуть полпайки в тумбочку, но опять раздумал: вспомнил, что дневальные уже два раза за воровство биты. Барак большой, как двор проезжий.

И потому, не выпуская хлеба из рук, Иван Денисович вытянул ноги из валенок, ловко оставив там и портянки и ложку, взлез босой наверх, расширил дырочку в матрасе и туда, в опилки, спрятал свои полпайки. Шапку с головы содрал, вытащил из нее иголочку с ниточкой (тоже запрятана глубоко, на шмоне шапки тоже щупают; однова надзиратель об иголку накололся, так чуть Шухову голову со злости не разбил). Стежь, стежь, стежь — вот и дырочку за пайкой спрятанной прихватил. Тем временем сахар во рту дотаял. Все в Шухове было напряжено до крайности — вот сейчас нарядчик в дверях заорет. Пальцы Шухова славно шевелились, а голова, забегая вперед, располагала, что дальше.

Баптист читал евангелие не вовсе про себя, а как бы в дыхание (может, для Шухова нарочно, они ведь, эти баптисты, любят агитировать, вроде политруков):

— «Только бы не пострадал кто из вас как убийца, или как вор, или злодей, или как посягающий на чужое. А если как христианин, то не стыдись, но прославляй Бога за такую участь».

За что Алешка молодец: эту книжечку свою так засавывает ловко в щель в стене — ни на едином шмоне еще не нашли.

Теми же быстрыми движениями Шухов свесил на перекладину бушлат, повытаскивал из-под матраса рукавички, еще пару худых портянок, веревочку и тряпочку с двумя рубезками. Опилки в матрасе чудок разровнял (тяжелые они, сбитые), одеяло вкруговую подоткнул, подушку кинул на место — босиком же слез вниз и стал обуваться, сперва в хорошие портянки, новые, потом в плохие, поверх.

И тут бригадир прогаркнулся, встал и объявил:

— Кон-чай ночевать, сто четвертая! Вы-ходи!

И сразу вся бригада, дремала ли, не дремала, встала, зазевала и пошла к выходу. Бригадир девятнадцать лет сидит, он на развод минутой раньше не выгонит. Сказал — «выходи!» — значит, край выходить.

И пока бригадники, тяжело ступая, без слова выходили один за другим сперва в коридор, потом в сени и на крыльцо, а бригадир 20-й, подражая Тюрину, тоже объявил: «Вы-ходи!» — Шухов доспел валенки обуть на две портянки, бушлат надеть сверх телогрейки и туго вспоясаться веревочкой (ремни кожаные были у кого, так отобрали — нельзя в Особлагере).

Так Шухов все успел и в сенях нагнал последних своих бригадников — спины их с номерами выходили через дверь на крылечко. Толстоватые, навернувшие на себя все, что только было из одежки, бригадники наискосок, гуськом, не домогаясь друг друга нагнать, тяжело шли к линейке и только поскрипывали.

Все еще темно было, хотя небо с восхода зеленело и светлело. И тонкий, злой потягивал с восхода ветерок.

Вот этой минуты горше нет — на развод идти утром. В темноте, в мороз, с брюхом голодным, на день целый. Язык отнимается. Говорить друг с другом не захочешь.

У линейки метался младший нарядчик.

— Ну, Тюрин, сколько ждать? Опять тянешься?

Младшего-то нарядчика разве Шухов боится, только не Тюрин. Он ему и дых по морозу зря не погонит, топает себе молча. И бригада за ним по снегу: топ-топ, скрип-скрип.

А килограмм сала, должно, отнес — потому что опять в свою колонну пришла 104-я, по соседним бригадам видать. На Соцгородок победней да поглупей кого погонят. Ой, лють там сегодня будет: двадцать семь с ветерком, ни укрыва, ни грева!

Бригадиру сала много надо: и в ППЧ нести и свое брюхо утолакивать. Бригадир хоть сам посылок не получает — без сала не сидит. Кто из бригады получит — сейчас ему дар несет.

А иначе не проживешь.

Старший нарядчик отмечает по дощечке:

— У тебя, Тюрин, сегодня один болен, на выходе двадцать три?

— Двадцать три, — бригадир кивает.

Кого ж нет? Пантелеева нет. Да разве он болен?

И сразу шу-шу-шу по бригаде: Пантелеев, сука, опять в зоне остался. Ничего он не болен, опер его оставил. Опять будет стучать на кого-то.

Днем его вызовут без помех, хоть три часа держи, никто не видел, не слышал.

А проводят по санчасти…

Вся линейка чернела от бушлатов — и вдоль ее медленно переталкивались бригады вперед, к шмону. Вспомнил Шухов, что хотел обновить номерок на телогрейке, протискался через линейку на тот бок. Там к художнику два-три зэка в очереди стояли. И Шухов стал. Номер нашему брату — один вред, по нему издали надзиратель тебя заметит, и конвой запишет, а не обновишь номера впору — тебе же и кондей: зачем об номере не заботишься?

Художников в лагере трое, пишут для начальства картины бесплатные, а еще в черед ходят на развод номера писать. Сегодня старик с бородкой седенькой. Когда на шапке номер пишет кисточкой — ну, точно как поп миром лбы мажет.

Помалюет, помалюет и в перчатку дышит. Перчатка вязаная, тонкая, рука окостеневает, чисел не выводит.

Художник обновил Шухову «Щ-854» на телогрейке, и Шухов, уже не запахивая бушлата, потому что до шмона оставалось недалеко, с веревочкой в руке догнал бригаду. И сразу разглядел: однобригадник его Цезарь курил, и курил не трубку, а сигарету — значит, подстрельнуть можно. Но Шухов не стал прямо просить, а остановился совсем рядом с Цезарем и вполоборота глядел мимо него.

Он глядел мимо и как будто равнодушно, но видел, как после каждой затяжки (Цезарь затягивался редко, в задумчивости) ободок красного пепла передвигался по сигарете, убавляя ее и подбираясь к мундштуку.

Тут же и Фетюков, шакал, подсосался, стал прямо против Цезаря и в рот ему засматривает, и глаза горят.

У Шухова ни табачинки не осталось, и не предвидел он сегодня прежде вечера раздобыть — он весь напрягся в ожидании, и желанней ему сейчас был этот хвостик сигареты, чем, кажется, воля сама, — но он бы себя не уронил и так, как Фетюков, в рот бы не смотрел.

В Цезаре всех наций намешано: не то он грек, не то еврей, не то цыган — не поймешь. Молодой еще. Картины снимал для кино. Но и первой не доснял, как его посадили. У него усы черные, слитые, густые. Потому не сбрили здесь, что на деле так снят, на карточке.

— Цезарь Маркович! — не выдержав, прослюнявил Фетюков. — Да-айте разок потянуть!

И лицо его передергивалось от жадности и желания.

…Цезарь приоткрыл веки, полуспущенные над черными глазами, и посмотрел на Фетюкова. Из-за того он и стал курить чаще трубку, чтоб не перебивали его, когда он курит, не просили дотянуть. Не табака ему было жалко, а прерванной мысли. Он курил, чтобы возбудить в себе сильную мысль и дать ей найти что-то. Но едва он поджигал сигарету, как сразу в нескольких глазах видел: «Оставь докурить!»

…Цезарь повернулся к Шухову и сказал:

— Возьми, Иван Денисыч!

И большим пальцем вывернул горящий недокурок из янтарного короткого мундштука.

Шухов встрепенулся (он и ждал так, что Цезарь сам ему предложит), одной рукой поспешно благодарно брал недокурок, а второю страховал снизу, чтоб не обронить. Он не обижался, что Цезарь брезговал дать ему докурить в мундштуке (у кого рот чистый, а у кого и гунявый), и пальцы его закалелые не обжигались, держась за самый огонь. Главное, он Фетюкова-шакала пересек и вот теперь тянул дым, пока губы стали гореть от огня. М-м-м-м! Дым разошелся по голодному телу, и в ногах отдалось и в голове.

И только эта благость по телу разлилась, как услышал Иван Денисович гул:

— Рубахи нижние отбирают!…

Так и вся жизнь у зэка, Шухов привык: только и высматривай, чтоб на горло тебе не кинулись.

Почему — рубахи? Рубахи ж сам начальник выдавал? !… Не, не так…

Уж до шмона оставалось две бригады впереди, и вся 104-я разглядела: подошел от штабного барака начальник режима лейтенант Волковой и крикнул что-то надзирателям. И надзиратели, без Волкового шмонявшие кое-как, тут зарьялись, кинулись, как звери, а старшина их крикнул:

— Ра-асстегнуть рубахи!

Волкового не то что зэки и не то что надзиратели — сам начальник лагеря, говорят, боится. Вот Бог шельму метит, фамильицу дал! — иначе, как волк, Волковой не смотрит. Темный, да длинный, да насупленный — и носится быстро. Вынырнет из-за барака: «А тут что собрались?» Не ухоронишься. Поперву он еще плетку таскал, как рука до локтя, кожаную, крученую. В БУРе ею сек, говорят. Или на проверке вечерней столпятся зэки у барака, а он подкрадется сзади да хлесь плетью по шее: «Почему в строй не стал, падло?» Как волной от него толпу шарахнет. Обожженный за шею схватится, вытрет кровь, молчит: каб еще БУРа не дал.

Теперь что-то не стал плетку носить.

В мороз на простом шмоне не по вечерам, так хоть утром порядок был мягкий: заключенный расстегивал бушлат и отводил его полы в стороны. Так шли по пять, и пять надзирателей навстречу стояло. Они обхлопывали зэка по бокам опоясанной телогрейки, хлопали по единственному положенному карману на правом колене, сами бывали в перчатках, и если что-нибудь непонятное нащупывали, то не вытягивали сразу, а спрашивали, ленясь: «Это — что?»

Утром что искать у зэка? Ножи? Так их не из лагеря носят, а в лагерь. Утром проверить надо, не несет ли с собой еды килограмма три, чтобы с нею сбежать. Было время, так так этого хлеба боялись, кусочка двухсотграммового на обед, что был приказ издан: каждой бригаде сделать себе деревянный чемодан и в том чемодане носить весь хлеб бригадный, все кусочки от бригадников собирать. В чем тут они, враги, располагали выгадать — нельзя додуматься, а скорей чтобы людей мучить, забота лишняя: пайку эту свою надкуси, да заметь, да клади в чемодан, а они, куски, все равно похожие, все из одного хлеба, и всю дорогу об том думай и мучайся, не подменят ли твой кусок, да друг с другом спорь, иногда и до драки. Только однажды сбежали из производственной зоны трое на автомашине и такой чемодан хлеба прихватили. Опомнились тогда начальнички и все чемоданы на вахте порубали. Носи, мол, опять всяк себе.

Еще проверить утром надо, не одет ли костюм гражданский под зэковский? Так ведь вещи гражданские давно начисто у всех отметены и до конца срока не отдадут, сказали. А конца срока в этом лагере ни у кого еще не было.

И проверить — письма не несет ли, чтоб через вольного толкануть? Да только у каждого письмо искать — до обеда проканителишься.

Но крикнул что-то Волковой искать — и надзиратели быстро перчатки поснимали, телогрейки велят распустить (где каждый тепло барачное спрятал), рубахи расстегнуть — и лезут перещупывать, не поддето ли чего в обход устава. Положено зэку две рубахи — нижняя да верхняя, остальное снять! — вот как передали зэки из ряда в ряд приказ Волкового. Какие раньше бригады прошли — ихее счастье, уж и за воротами некоторые, а эти — открывайся! У кого поддето — скидай тут же на морозе!

Так и начали, да неуладка у них вышла: в воротах уже прочистилось, конвой с вахты орет: давай! давай! И Волковой на 104-й сменил гнев на милость: записывать, на ком что лишнее, вечером сами пусть в каптерку сдадут и объяснительную записку напишут: как и почему скрыли.

На Шухове-то все казенное, на, щупай — грудь да душа, а у Цезаря рубаху байковую записали, а у Буйновского, кесь, жилетик или напузник какой-то. Буйновский — в горло, на миноносцах своих привык, а в лагере трех месяцев нет:

— Вы права не имеете людей на морозе раздевать! Вы девятую статью уголовного кодекса не знаете!…

Имеют. Знают. Это ты, брат, еще не знаешь.

— Вы не советские люди! — долбает их капитан.

Статью из кодекса еще терпел Волковой, а тут, как молния черная, передернулся:

— Десять суток строгого!

И потише старшине:

— К вечеру оформишь.

Они по утрам-то не любят в карцер брать: человеко-выход теряется. День пусть спину погнет, а вечером его в БУР.

Тут же и БУР по левую руку от линейки: каменный, в два крыла. Второе крыло этой осенью достроили — в одном помещаться не стали. На восемнадцать камер тюрьма, да одиночки из камер нагорожены. Весь лагерь деревянный, одна тюрьма каменная.

Холод под рубаху зашел, теперь не выгонишь. Что укутаны были зэки — все зря. И так это нудно тянет спину Шухову. В коечку больничную лечь бы сейчас — и спать. И ничего больше не хочется. Одеяло бы потяжельше.

Стоят зэки перед воротами, застегиваются, завязываются, а снаружи конвой:

— Давай! Давай!

И нарядчик в спины пихает:

— Давай! Давай!

Одни ворота. Предзонник. Вторые ворота. И перила с двух сторон около вахты.

— Стой! — шумит вахтер. — Как баранов стадо. Разберись по пять!

Уже рассмеркивалось. Догорал костер конвоя за вахтой. Они перед разводом всегда разжигают костер — чтобы греться и чтоб считать виднее.

Один вахтер громко, резко отсчитывал:

— Первая! Вторая! Третья!

И пятерки отделялись и шли цепочками отдельными, так что хоть сзади, хоть спереди смотри: пять голов, пять спин, десять ног.

А второй вахтер — контролер, у других перил молча стоит, только проверяет, счет правильный ли.

И еще лейтенант стоит, смотрит.

Это от лагеря.

Человек — дороже золота. Одной головы за проволокой не достанет — свою голову туда добавишь.

И опять бригада слилась вся вместе.

И теперь сержант конвоя считает:

— Первая! Вторая! Третья!

И пятерки опять отделяются и идут цепочками отдельными.

И помощник начальника караула с другой стороны проверяет.

И еще лейтенант.

Это от конвоя.

Никак нельзя ошибиться. За лишнюю голову распишешься — своей головой заменишь.

А конвоиров понатыкано! Полукругом обняли колонну ТЭЦ, автоматы вскинули, прямо в морду тебе держат. И собаководы с собаками серыми. Одна собака зубы оскалила, как смеется над зэками. Конвоиры все в полушубках, лишь шестеро в тулупах. Тулупы у них сменные: тот надевает, кому на вышку идти.

И еще раз, смешав бригады, конвой пересчитал всю колонну ТЭЦ по пятеркам.

— На восходе самый большой мороз бывает! — объявил кавторанг. — Потому что это последняя точка ночного охлаждения.

Капитан любит вообще объяснять. Месяц какой — молодой ли, старый, — рассчитает тебе на любой год, на любой день.

На глазах доходит капитан, щеки ввалились, — а бодрый.

Мороз тут за зоной при потягивающем ветерке крепко покусывал даже ко всему притерпевшееся лицо Шухова. Смекнув, что так и будет он по дороге на ТЭЦ дуть все время в морду, Шухов решил надеть тряпочку. Тряпочка на случай встречного ветра у него, как и у многих других, была с двумя рубезочками длинными. Признали зэки, что тряпочка такая помогает. Шухов обхватил лицо по самые глаза, по низу ушей рубезочки провел, на затылке завязал. Потом затылок отворотом шапки закрыл и поднял воротник бушлата. Еще передний отворот шапчонки спустил на лоб. И так у него спереди одни глаза остались. Бушлат по поясу он хорошо затянул бечевочкой. Все теперь ладно, только рукавицы худые и руки уже застылые. Он тер и хлопал ими, зная, что сейчас придется взять их за спину и так держать всю дорогу.

Начальник караула прочел ежедневную надоевшую арестантскую «молитву»:

— Внимание, заключенные! В ходу следования соблюдать строгий порядок колонны! Не растягиваться, не набегать, из пятерки в пятерку не переходить, не разговаривать, по сторонам не оглядываться, руки держать только назад! Шаг вправо, шаг влево — считается побег, конвой открывает огонь без предупреждения! Направляющий, шагом марш!

И, должно, пошли передних два конвоира по дороге. Колыхнулась колонна впереди, закачала плечами, и конвой, справа и слева от колонны шагах в двадцати, а друг за другом через десять шагов, — пошел, держа автоматы наготове.

Снегу не было уже с неделю, дорога проторена, убита. Обогнули лагерь — стал ветер наискось в лицо. Руки держа сзади, а головы опустив, пошла колонна, как на похороны. И видно тебе только ноги у передних двух-трех, да клочок земли утоптанной, куда своими ногами переступить. От времени до времени какой конвоир крикнет: «Ю — сорок восемь! Руки назад!», «Бэ — пятьсот два! Подтянуться!» Потом и они реже кричать стали: ветер сечет, смотреть мешает. Им-то тряпочками завязываться не положено. Тоже служба неважная…

В колонне, когда потеплей, все разговаривают — кричи не кричи на них. А сегодня пригнулись все, каждый за спину переднего хоронится, и ушли в свои думки.

Дума арестантская — и та несвободная, все к тому ж возвращается, все снова ворошит: не нащупают ли пайку в матрасе? в санчасти освободят ли вечером? посадят капитана или не посадят? и как Цезарь на руки раздобыл свое белье теплое? Наверно, подмазал в каптерке личных вещей, откуда ж?

Из-за того, что без пайки завтракал и что холодное все съел, чувствовал себя Шухов сегодня несытым. И чтобы брюхо не занывало, есть не просило, перестал он думать о лагере, стал думать, как письмо будет скоро домой писать.

Колонна прошла мимо деревообделочного, построенного зэками, мимо жилого квартала (собирали бараки тоже зэки, а живут вольные), мимо клуба нового (тоже зэки всё, от фундамента до стенной росписи, а кино вольные смотрят), и вышла колонна в степь, прямо против ветра и против краснеющего восхода. Голый белый снег лежал до края, направо и налево, и деревца во всей степи не было ни одного.

Начался год новый, пятьдесят первый, и имел в нем Шухов право на два письма. Последнее отослал он в июле, а ответ на него получил в октябре. В Усть-Ижме, там иначе был порядок, пиши хоть каждый месяц. Да чего в письме напишешь? Не чаще Шухов и писал, чем ныне.

Из дому Шухов ушел двадцать третьего июня сорок первого года. В воскресенье народ из Поломни пришел от обедни и говорит: война. В Поломне узнала почта, а в Темгенёве ни у кого до войны радио не было. Сейчас-то, пишут, в каждой избе радио галдит, проводное.

Писать теперь — что в омут дремучий камешки кидать. Что упало, что кануло — тому отзыва нет. Не напишешь, в какой бригаде работаешь, какой бригадир у тебя Андрей Прокофьевич Тюрин. Сейчас с Кильдигсом, латышом, больше об чем говорить, чем с домашними.

часть первая part| Teil eins part one primera parte Partie un prima parte deel één primeira parte del ett birinci bölüm

В пять часов утра, как всегда, пробило подъем — молотком об рельс у штабного барака. ||||||schlug es|Aufstehen|mit dem Hammer||Schiene||Stabs-| ||||||rang (with 'подъем')|the wake-up call|with a hammer||the rail||at the headquarters|at the barracks Um fünf Uhr morgens, wie immer, brach der Aufstand los - er hämmerte gegen das Geländer der Kaserne. At five o'clock in the morning, as always, the rise struck - with a hammer on the rail at the headquarters barracks. A cinq heures du matin, comme toujours, la montée a frappé - avec un marteau sur le rail de la caserne du quartier général. Перерывистый звон слабо прошел сквозь стекла, намерзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать. unterbrochen||||durch|Gläser|zwei Finger dick|||zwei Finger|||verstummte||||Aufseher|keine Lust||||winken intermittent||faintly||through|the windows|frosted|||with two fingers|||died down||||to the overseer|was unwilling|||hand|to wave Das sporadische Klingeln kam schwach durch die zweifingrigen Scheiben und verstummte bald wieder: Es war kalt, und der Wärter zögerte, lange mit der Hand zu winken. The intermittent ringing faintly passed through the panes, which were frozen two fingers thick, and soon died down: it was cold, and the warder was reluctant to wave his hand for a long time. La sonnerie intermittente passa faiblement à travers les vitres, qui étaient gelées à la largeur de deux doigts, et s'éteignit bientôt : il faisait froid, et le gardien hésita longtemps à agiter la main.

Звон утих, а за окном все так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три желтых фонаря: два — на зоне, один — внутри лагеря. |subsided|||window|||||||||Shukhov|got up||for the morning roll call||darkness||darkness||shone in||window||yellow|lanterns||in|in|||the camp The ringing subsided, but outside the window everything was the same as in the middle of the night, when Shukhov got up to the bucket, there was darkness and darkness, but three yellow lanterns fell through the window: two in the zone, one inside the camp.

И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки — выносить. |barrack|||||were trying to open|||to hear|||the day shift (workers)|were taking|a barrel|parashnya||sticks|to carry out And the barracks didn’t go to unlock something, and it was not heard that the orderly took the vat barrel on sticks - to take it out.

Шухов никогда не просыпал подъема, всегда вставал по нему — до развода было часа полтора времени своего, не казенного, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптеркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку — тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное — если в миске что осталось, не удержишься, начнешь миски лизать. Shukhov|||woke up|wake-up||got up||it||the divorce|||an||||not state-owned||||camp life||||to do extra work|sew||||old|lining|a cover||mittens|wealthy|brigadier|serve|dry|felt boots|||the bed|so that||barefoot||to trample|around the pile|a pile||not choose||to run||between the barracks||||to do a favor|sweep||to bring||||||the canteen|collect|dishes||dining hall||to carry out||down the slope||to the dishwashing area||will feed|||hunters||no rest||||||the dishes||||cannot resist|start|bowls|lick Shukhov never slept through the rise, he always got up on it - before the divorce there was an hour and a half of his time, not official, and whoever knows camp life can always earn extra money: sewing a cover for mittens from an old lining; give a rich brigadier dry felt boots directly to the bed, so that he does not trample barefoot around the heap, do not choose; or run through the supply rooms, where you need to serve someone, sweep or bring something; or go to the dining room to collect bowls from the tables and carry them in slides into the dishwasher - they will also feed them, but there are many hunters there, there is no lights out, and most importantly - if there is anything left in the bowl, you can’t resist, you start licking the bowls. А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Кузёмина — старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет и своему пополнению, привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал: |Shukhov|firmly|stuck in memory||||foreman|Kuzyomin|||camp wolf|wolf|||nine hundred||third|||||||the replenishment|brought||front||||on the bare|in the clearing||the bonfire| And Shukhov firmly remembered the words of his first foreman Kuzemin - the old one was a camp wolf, he had been sitting for twelve years by the year 943 and his replenishment, brought from the front, once said in a bare clearing by the fire:

— Здесь, ребята, закон — тайга. here||law|wilderness - Here, folks, the law is taiga. Но люди и здесь живут. but|||| But people live here too. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму <Кум — по-лагерному — оперуполномоченный, — прим.автора> ходит стучать. |camp|||is complaining (about the camp leader)||bowls|licks bowls|||hopes for a sanka (a type of punishment in a camp)|hopes||||to the kum|informant||camp-related|the camp supervisor|according to the author|author's note||goes to report In the camp, this is who dies: who licks bowls, who hopes for the medical unit, and who goes to the godfather <Kum - in the camp - detective - author's note> goes to knock.

Насчет кума — это, конечно, он загнул. regarding|godfather||||exaggerated As for the godfather - this, of course, he turned down. Те-то себя сберегают. |||are saving They save themselves. Только береженье их — на чужой крови. |care|||on someone else's|blood Only their protection is on someone else's blood.

Всегда Шухов по подъему вставал, а сегодня не встал. |||rise||||| Shukhov always got up on his way up, but today he didn't get up. Еще с вечера ему было не по себе, не то знобило, не то ломало. ||||||||||was shivering|||was aching Since the evening he had been uneasy, either shivering, or broken. И ночью не угрелся. and|||got warm And didn't get warm at night. Сквозь сон чудилось — то вроде совсем заболел, то отходил маленько. through||seemed||like||got sick||was getting better|a little Through a dream it seemed that he seemed to be completely ill, then he was leaving a little. Все не хотелось, чтобы утро. Everyone did not want the morning.

Но утро пришло своим чередом. ||came||as well (with 'пришло') But the morning came as usual.

Да и где тут угреешься — на окне наледи наметано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку — здоровый барак! ||||can make a mistake|||there is frost (on the window)|is piled|||walls||at the joint with the ceiling||up to (with 'стыка с')|||barrack|large|barracks Yes, and where can you get warm - there is frost on the window, and on the walls along the junction with the ceiling throughout the barrack - a healthy barrack! — паутинка белая. a spiderweb|white - white gossamer. Иней. frost Frost.

Шухов не вставал. Shukhov(1)|| Shukhov did not get up. Он лежал на верху вагонки, с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвернутый рукав, сунув обе ступни вместе. |lay|||the wooden panel|||covered|with a blanket||with a greatcoat|||a padded jacket|||with a rolled up|sleeve|having pushed||feet| He was lying on top of the lining, with his head covered with a blanket and a pea coat, and in a padded jacket, in one tucked up sleeve, putting both feet together. Он не видел, но по звукам все понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. |||||sounds|||that|was happening||barrack||||team's|corner He did not see, but from the sounds he understood everything that was going on in the barracks and in their brigade corner. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. ||walking|||the soldiers on duty||||eight-bucket|buckets Here, stepping heavily along the corridor, the orderlies carried one of the eight-bucket buckets. Считается, инвалид, легкая работа, а ну-ка, поди вынеси, не пролья! is considered||light||||||carry out||spill It is considered a disabled person, an easy job, but come on, take it out, don’t spill it! Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. |||brigade|clapped|||pair|a felt boot||the dryer Here in the 75th brigade, a bunch of felt boots from the dryer slammed on the floor. А вот — и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). ||||||||||felt boots|dry And here - in ours (and ours today was the turn of felt boots to dry). Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. foreman||foreman assistant|are putting on|silently||the floorboards||creaks The foreman and pom- foreman put on their shoes in silence, and the lining creaks. Помбригадир сейчас в хлеборезку пойдет, а бригадир — в штабной барак, к нарядчикам. foreman|||the bread slicer|||foreman||to the headquarters|||to the personnel The pombrigadier will now go to the bread slicer, and the foreman will go to the headquarters barracks, to workmen.

Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, — Шухов вспомнил: сегодня судьба решается — хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцбытгородок». ||||foremen||||||||fate|is decided||||crew|to transfer (to another construction site)|||to the workshops||||social welfare town Yes, not just to the contractors, as he goes every day, - Shukhov remembered: today the fate is being decided - they want to fug their 104th brigade from the construction of workshops to the new Sotsbytgorodok facility. А Соцбытгородок тот — поле голое, в увалах снежных, и прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать — чтоб не убежать. |social services town|||bare||in the snowy hollows|||||||||digging (with 'копать')|dig||||barbed|barbed wire||||to stretch||| And that Sotsbytgorodok is a bare field, covered in snowy ridges, and before doing anything there, you need to dig holes, put up poles and pull barbed wire from yourself - so as not to run away. А потом строить. ||build And then build.

Там, верное дело, месяц погреться негде будет — ни конурки. ||||warm up||||nook There, sure enough, there will be nowhere to warm up for a month - not a kennel. И костра не разведешь — чем топить? |||will light||to burn And you can’t make a fire - how to heat it? Вкалывай на совесть — одно спасение. work hard||with conscience|| Work hard on the conscience - one salvation.

Бригадир озабочен, уладить идет. |is worried|is trying to settle| The foreman is concerned, he is going to settle. Какую-нибудь другую бригаду, нерасторопную, заместо себя туда толкануть. ||||not very quick|instead of|||to push (in this context) Some other brigade, sluggish, to push there instead of yourself. Конечно, с пустыми руками не договоришься. |||||will achieve (with 'не ...') Of course, you can't come to an agreement with empty hands. Полкило сала старшему нарядчику понести. half a kilo|of fat||duty officer|carry to Half a kilo of fat to the senior worker to bear. А то и килограмм. And even a kilogram.

Испыток не убыток, не попробовать ли в санчасти косануть, от работы на денек освободиться? trying (to try)||a loss|||||for a change|to touch (lightly)||||day|to get a day off Trial is not a loss, why not try to squint in the medical unit, free yourself from work for a day? Ну прямо все тело разнимает. ||||tingles Well, just the whole body separates.

И еще — кто из надзирателей сегодня дежурит? ||||supervisors||is on duty And one more thing - which of the guards is on duty today?

Дежурит — вспомнил: Полтора Ивана, худой да долгий сержант черноокий. ||||thin|||sergeant|with black eyes He was on duty - he remembered: Ivan and a half, a thin and long black-eyed sergeant. Первый раз глянешь — прямо страшно, а узнали его — из всех дежурняков покладистей: ни в карцер не сажает, ни к начальнику режима не таскает. ||look||||||||guards|the most calm and composed|||the punishment cell||puts into (in this context)|||to the head|of the regime||carries The first time you look, it’s downright scary, but they recognized him as the most accommodating of all the duty officers: he doesn’t put him in a punishment cell, he doesn’t drag him to the head of the regime. Так что полежать можно, аж пока в столовую девятый барак. ||lie down||||||| So you can lie down, as long as the ninth hut is in the dining room.

Вагонка затряслась и закачалась. the paneling|||started swaying The carriage shook and swayed. Вставали сразу двое: наверху — сосед Шухова баптист Алешка, а внизу — Буйновский, капитан второго ранга бывший, кавторанг. |||||Shukhova||Alyoshka|||Buinovsky|||rank||a former captain of the second rank Two people got up at once: upstairs was Shukhov's neighbor Baptist Alyoshka, and downstairs was Buinovsky, a former captain of the second rank, captain.

Старики дневальные, вынеся обе параши, забранились, кому идти за кипятком. |orderlies|taking out||the shovels|argued||||boiling water The old orderly men, having taken out both buckets, scolded who should go for boiling water. Бранились привязчиво, как бабы. argued|stubbornly|| They scolded affectionately, like women. Электросварщик из 20-й бригады рявкнул: electric welder||||barked An electric welder from the 20th brigade barked:

— Эй, фитили! |fuses - Hey, wicks! — и запустил в них валенком. ||||felt boot - and launched a felt boot at them. — Помирю! I'll reconcile - I'll make peace!

Валенок глухо стукнулся об столб. ||bumped into||post The felt boot thudded against the pole. Замолчали.

В соседней бригаде чуть буркотел помбригадир: ||||muttered|foreman of the crew In the neighboring brigade, the pom-brigade leader murmured a little:

— Василь Федорыч! |Fedorych — Vasil Fedorych! В продстоле передернули, гады: было девятисоток четыре, а стало три только. |table of contents|switched around|bastards||nine-hundred-gram||||| They shuddered in the prodstole, bastards: there were four nine hundred, and there were only three. Кому ж недодать? ||to find fault with Who is missing?

Он тихо это сказал, но уж, конечно, вся та бригада слышала и затаилась: от кого-то вечером кусочек отрежут. |||||||||crew|||fell silent||||||cut off He said this quietly, but, of course, the whole brigade heard and hid: they would cut off a piece from someone in the evening.

А Шухов лежал и лежал на спрессовавшихся опилках своего матрасика. ||||||compressed|on sawdust||mattress And Shukhov lay and lay on the compressed sawdust of his mattress. Хотя бы уж одна сторона брала — или забило бы в ознобе, или ломота прошла. |||||took it||would have scored|||with chills||the feeling of heaviness| At least one side took it - either it would have scored in a chill, or the aches had passed. А то ни то ни сё. well|||||nothing And then neither.

Пока баптист шептал молитвы, с ветерка вернулся Буйновский и объявил никому, но как бы злорадно: |Baptist||||from the wind||Buinovsky||announced|||||with a hint of schadenfreude While the Baptist was whispering prayers, Buinovsky returned from the breeze and announced to no one, but as if maliciously:

— Ну, держись, краснофлотцы! ||comrades of the Red Fleet “Well, hold on, Red Navy men! Тридцать градусов верных! thirty||true Thirty degrees true!

И Шухов решился — идти в санчасть. ||decided|||medical unit And Shukhov decided to go to the medical unit.

И тут же чья-то имеющая власть рука сдернула с него телогрейку и одеяло. |||||having|||pulled off|||the padded jacket||blanket And then someone's powerful hand pulled off his quilted jacket and blanket. Шухов скинул бушлат с лица, приподнялся. |took off|the greatcoat|||lifted himself Shukhov threw off his pea coat from his face and stood up. Под ним, равняясь головой с верхней нарой вагонки, стоял худой Татарин. underneath||aligning||||layer|planks||thin|Tatar Beneath him, his head level with the top bunk of the lining, stood a thin Tatar.

Значит, дежурил не в очередь он и прокрался тихо. |waited|||in line|||snuck| So, he was on duty out of line and he crept quietly.

— Ще — восемьсот пятьдесят четыре! yet||| - Eight hundred and fifty-four! — прочел Татарин с белой латки на спине черного бушлата. read||||patch||||jacket the Tartar read from a white patch on the back of a black pea coat. — Трое суток кондея с выводом! three|for three days|with taking out||with delivery - Three days of kondeya with a withdrawal!

И едва только раздался его особый сдавленный голос, как во всем полутемном бараке, где лампочка горела не каждая, где на полусотне клопяных вагонок спало двести человек, сразу заворочались и стали поспешно одеваться все, кто еще не встал. |||sounded||special|constrained|||||dimly|barrack||light bulb|was on||every|||fifty|on beds|bunk beds|fell asleep|two hundred|||started tossing and turning|||hurriedly|getting dressed||||| And as soon as his special choked voice was heard, as in the whole dim barracks, where not every light was on, where two hundred people were sleeping on fifty bedbug wagons, everyone who had not yet got up immediately began to stir and hastily dress.

— За что, гражданин начальник? ||citizen|officer "For what, citizen chief?" — придавая своему голосу больше жалости, чем испытывал, спросил Шухов. adding||||pity||felt|| Shukhov asked, giving his voice more pity than he felt.

С выводом на работу — это еще полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. |with being sent to work|||||a half of a prison||hot|will give||think about it|no time With the withdrawal to work - this is still half a punishment cell, and they will give you hot, and there is no time to think. Полный карцер — это когда без вывода. |solitary confinement||||release from confinement A complete punishment cell is when there is no withdrawal.

— По подъему не встал? |climb||got up - Didn't get up on the rise? Пошли в комендатуру, — пояснил Татарин лениво, потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей. ||military command|explained||lazily||||||Shukhov|||||||candy bar Let’s go to the commandant’s office,” the Tatarin explained lazily, because both he and Shukhov and everyone understood what the conde was for.

На безволосом мятом лице Татарина ничего не выражалось. |hairless|wrinkled||Tatar|||was expressed Nothing was expressed on the hairless wrinkled face of the Tatar. Он обернулся, ища второго кого бы, но все уже, кто в полутьме, кто под лампочкой, на первом этаже вагонок и на втором, проталкивали ноги в черные ватные брюки с номерами на левом колене или, уже одетые, запахивались и спешили к выходу — переждать Татарина на дворе. |turned around|looking for|||||||||twilight|||light bulb|||floor|train car||||pushed through||||cotton|||numbers||left|knee|||dressed|tucked in||hurried out||exit|wait out|||yard He turned around, looking for a second person, but everyone already, who in the semi-darkness, who under the lamp, on the first floor of the carriages and on the second floor, was pushing their legs into black cotton pants with numbers on the left knee or, already dressed, wrapped themselves up and hurried to the exit - to wait for Tatarin in the yard.

Если б Шухову дали карцер за что другое, где б он заслужил — не так бы было обидно. ||||||||||||||||hurtful If Shukhov had been given a punishment cell for something else, where he deserved it, it would not have been so insulting. То и обидно было, что всегда он вставал из первых. It was a shame that he always got up first. Но отпроситься у Татарина было нельзя, он знал. |ask for leave||||not allowed|| But it was impossible to ask Tatarin for leave, he knew. И, продолжая отпрашиваться просто для порядка, Шухов, как был в ватных брюках, не снятых на ночь (повыше левого колена их тоже был пришит затасканный, погрязневший лоскут, и на нем выведен черной, уже поблекшей краской номер Щ-854), надел телогрейку (на ней таких номера было два — на груди один и один на спине), выбрал свои валенки из кучи на полу, шапку надел (с таким же лоскутом и номером спереди) и вышел вслед за Татарином. ||ask for leave||||||||wadded|pants||taken off|||||||||sewn on|worn patch|muddy patch|a patch||||marked|||faded|||number Щ-854||sheepskin coat||||||||||||||||felt boots||from the pile||||||||patch of fabric|||in front|||||Tatar And, continuing to ask for time off just for the sake of order, Shukhov, as he was in wadded trousers, not taken off for the night (a worn, dirty patch was also sewn above their left knee, and the number Shch-854 was drawn on it with black, already faded paint), put on a padded jacket (she had two such numbers - one on her chest and one on her back), chose his felt boots from a pile on the floor, put on his hat (with the same flap and number on the front) and went out after Tatarin.

Вся 104-я бригада видела, как уводили Шухова, но никто слова не сказал: ни к чему, да и что скажешь? ||||how|took away|||||||||to say|||| The entire 104th brigade saw how Shukhov was taken away, but no one said a word: no need, and what can you say? Бригадир бы мог маленько вступиться, да уж его не было. ||||intervene||||| The foreman could have intervened a little, but he wasn't there. И Шухов тоже никому ни слова не сказал, Татарина не стал дразнить. |Shukhov||||||||||tease And Shukhov also didn't say a word to anyone, he didn't tease the Tartar. Приберегут завтрак, догадаются. save for later||will figure it out They will save breakfast, they will figure it out.

Так и вышли вдвоем. ||ended up| So they went out together.

Мороз был со мглой, прихватывающей дыхание. |||with fog|gripping| Frost was with haze, breathtaking. Два больших прожектора били по зоне наперекрест с дальних угловых вышек. ||spotlights||||crosswise|||corners|towers Two large searchlights hit the zone crosswise from the far corner towers. Светили фонари зоны и внутренние фонари. illuminated||||| Так много их было натыкано, что они совсем засветляли звезды. ||||poked in||||brightened| So many of them were poked that they completely lit up the stars.

Скрипя валенками по снегу, быстро пробегали зэки по своим делам — кто в уборную, кто в каптерку, иной — на склад посылок, тот крупу сдавать на индивидуальную кухню. squeaking|felt boots||snow||ran quickly|prisoners|||||||||to the cloakroom||||packages||grains|deliver grain||individual kitchen| Squeaking in felt boots through the snow, the convicts quickly ran about their business - some to the toilet, some to the capterka, others to the warehouse to pick up parcels, some to deliver the porridge to the individual kitchen. У всех у них голова ушла в плечи, бушлаты запахнуты, и всем им холодно не так от мороза, как от думки, что и день целый на этом морозе пробыть. ||||||||greatcoats|buttoned up|||||||||||thoughts||||||||stay there Their heads were all stooped, their greatcoats buttoned up, and they were cold not so much from the frost as from the thought of spending the whole day in this cold.

А Татарин в своей старой шинели с замусленными голубыми петлицами шел ровно, и мороз как будто совсем его не брал. |||||||soiled||epaulettes|||||||||| And the Tatar in his old coat with soiled blue collar tabs walked steadily, and the frost seemed to not bother him at all.

Они прошли мимо высокого дощаного заплота вкруг БУРа <БУР — барак усиленного режима> — каменной внутрилагерной тюрьмы; мимо колючки, охранявшей лагерную пекарню от заключенных; мимо угла штабного барака, где, толстой проволокою подхваченный, висел на столбе обындевевший рельс; мимо другого столба, где в затишке, чтоб не показывал слишком низко, весь обметанный инеем, висел термометр. ||||wooden|fence||penitentiary block|high-security barrack||strict regime|||in-camp|prison||the barbed wire||camp|bakery|||||headquarters||||wire|caught up|hung||post|weathered|rail|||on the pole|||calm spot|||showed||||frost-covered|frost||thermometer They passed by a high plank fence around the BUR <BUR - high-security barrack> - a stone intra-camp prison; past the thorn that guarded the camp bakery from prisoners; past the corner of the headquarters barracks, where, caught up with a thick wire, a worn-out rail hung on a pole; past another pillar, where, in a lull, so as not to show too low, all covered with frost, hung a thermometer. Шухов с надеждой покосился на его молочно-белую трубочку: если б он показал сорок один, не должны бы выгонять на работу. Shukhov|||glanced sideways|||||straw||||||||||send away|| Shukhov glanced hopefully at his milky-white pipe: if he showed forty-one, they shouldn't have sent him to work. Только никак сегодня не натягивало на сорок. ||||felt like|| But today he just didn't feel like fitting into forty.

Вошли в штабной барак и сразу же — в надзирательскую. ||||||||the supervisor's They entered the staff barracks and immediately - the guard's office. Там разъяснилось, как Шухов уже смекнул и по дороге: никакого карцера ему не было, а просто пол в надзирательской не мыт. |became clear||||figured out|||||solitary confinement||||||floor||in the overseer's||cleaned There it became clear how Shukhov had already figured it out on the way: there was no solitary confinement for him, just the floor in the overseer's office was unwashed. Теперь Татарин объявил, что прощает Шухова, и велел ему вымыть пол. ||||forgives|||||| Now the Tatar declared that he forgave Shukhov and told him to wash the floor.

Мыть пол в надзирательской было дело специального зэка, которого не выводили за зону, — дневального по штабному бараку прямое дело. |||guardhouse||||prisoner||||||day guard||headquarters||direct responsibility| Washing the floor in the overseer's office was the responsibility of a special zek who was not taken out of the zone - a day orderly in the staff barracks was the direct responsibility. Но, давно в штабном бараке обжившись, он доступ имел в кабинеты майора, и начальника режима, и кума, услуживал им, порой слышал такое, чего не знали и надзиратели, и с некоторых пор посчитал, что мыть полы для простых надзирателей ему приходится как бы низко. |||||settling in|||||offices|major|||||godfather|served them|||||||||guards||||and|considered|||floors|||guards||||as if|beneath him But having settled down in the staff barrack a long time ago, he had access to the offices of the major, the chief of the regime, and the godfather. He served them, sometimes heard things that even the overseers did not know, and at some point he considered that cleaning the floors for simple overseers seemed beneath him. Те позвали его раз, другой, поняли, в чем дело, и стали дергать на полы из работяг. |||||understood||||||pull in||||workers They called him once, then another time, understood what was going on, and started pulling him to clean the floors along with the laborers.

В надзирательской яро топилась печь. |guardhouse|fiercely|was burning|the stove In the overseer's room, the stove was burning fiercely. Раздевшись до грязных своих гимнастерок, двое надзирателей играли в шашки, а третий, как был, в перепоясанном тулупе и валенках, спал на узкой лавке. undressing||||uniforms||guards|||checkers||||||belted|sheepskin coat||felt boots||||bench Having stripped down to their dirty vests, two overseers were playing checkers, while the third one, still dressed in a belted overcoat and felt boots, was sleeping on a narrow bench. В углу стояло ведро с тряпкой. |||bucket||rag In the corner there was a bucket with a rag.

Шухов обрадовался и сказал Татарину за прощение: |was pleased|||||forgiveness Shukhov was pleased and said to the Tatar for forgiveness:

— Спасибо, гражданин начальник! — Thank you, citizen chief! Теперь никогда не буду залеживаться. ||||be lazy Now I will never be lazy again.

Закон здесь был простой: кончишь — уйдешь. ||||finish up| The rule here was simple: finish - leave. Теперь, когда Шухову дали работу, вроде и ломать перестало. ||Shukhov|||||break down|stopped breaking Now that Shukhov has been given work, it seems like he stopped breaking things. Он взял ведро и без рукавичек (наскорях забыл их под подушкой) пошел к колодцу. |||||gloves|in a hurry|forgot them||||||to the well He took a bucket and without gloves (he hurriedly forgot them under the pillow) went to the well.

Бригадиры, ходившие в ППЧ — планово-производственную часть, — столпились несколько у столба, а один, помоложе, бывший Герой Советского Союза, взлез на столб и протирал термометр. foremen|who went||production planning department|scheduled production|production department||gathered around||||||younger one|||||climbed up||||wiped| The foremen who worked in the PPCh - the planned production department - gathered a few by the column, and one, younger, a former Hero of the Soviet Union, climbed the column and wiped the thermometer.

Снизу советовали: below (1)|suggested From below they advised:

— Ты только в сторону дыши, а то поднимется. ||||breathe|||will rise - Just breathe to the side, otherwise it will rise.

— Фуимется! it's disgusting - It stinks! — поднимется!… не влияет. ||affects — will rise!... doesn't matter.

Тюрина, шуховского бригадира, меж них не было. Tyurina|Shukhov's||among them|them|| There was no Tyurin, the Shukhov's brigade leader, between them. Поставив ведро и сплетя руки в рукава, Шухов с любопытством наблюдал. putting down|||weaving||||Shukhov||| Putting down the bucket and folding his hands into his sleeves, Shukhov watched with curiosity. А тот хрипло сказал со столба: ||hoarsely||| And the hoarse one said from the pole:

— Двадцать семь с половиной, хреновина. |||half|darn (used as an intensifier) —Twenty-seven and a half, damn it.

И, еще доглядев для верности, спрыгнул. ||checked||accuracy|jumped down And, making sure one last time, he jumped down.

— Да он неправильный, всегда брешет, — сказал кто-то. ||dishonest||lies||| — He's unreliable, always lying, — someone said. — Разве правильный в зоне повесят? |correct one|||hang up — Will they hang a righteous man in the zone?

Бригадиры разошлись. |dispersed The foremen dispersed. Шухов побежал к колодцу. Shukhov|||well Shukhov ran to the well. Под спущенными, но не завязанными наушниками поламывало уши морозом. |downturned|||tied up|headphones|frostbitten|| The cold was breaking his ears under his lowered, but untied earflaps.

Сруб колодца был в толстой обледи, так что едва пролезало в дыру ведро. well casing||||thick ice|ice layer||||fit through||hole| The well's log was covered in thick ice, so the bucket barely fit through the hole. И веревка стояла колом. |rope|stood upright|stiffly upright And the rope stood upright.

Рук не чувствуя, с дымящимся ведром Шухов вернулся в надзирательскую и сунул руки в колодезную воду. ||||smoking|bucket||||guardhouse|||||well water| Feeling no hands, Shukhov returned to the guardhouse with a smoking bucket and plunged his hands into the well water. Потеплело. warmed up It got warmer.

Татарина не было, а надзирателей сбилось четверо, они покинули шашки и сон и спорили, по скольку им дадут в январе пшена (в поселке с продуктами было плохо, и надзирателям, хоть карточки давно кончились, продавали кой-какие продукты отдельно от поселковых, со скидкой). ||||guards|gathered together||||checkers||||||how much||||January|millet||settlement||products||||guards||ration cards|||sold|some|||||settlements||discount Tatarin was not there, but there were four overseers who left checkers and sleep and argued, wondering how much rye they would be given in January (there were shortages of products in the settlement, and the overseers, even though their ration cards had long run out, were being sold some products separately from the settlement, at a discount).

— Дверь-то притягивай, ты, падло! ||pull it||you scum "Close the door, you scum!" Дует! duet It's windy! — отвлекся один из них. got distracted||| One of them got distracted.

Никак не годилось с утра мочить валенки. ||was suitable|||wet|to wet It was not appropriate to wet the felt boots in the morning. А и переобуться не во что, хоть и в барак побеги. ||change shoes||||even||||run away And there was nothing to change into, even though they could escape to the barracks. Разных порядков с обувью нагляделся Шухов за восемь лет сидки: бывало, и вовсе без валенок зиму перехаживали, бывало, и ботинок тех не видали, только лапти да ЧТЗ (из резины обутка, след автомобильный). |types||footwear|got used to|Shukhov||||sneakers|||||||got through|||shoe|||||bast shoes||rubber boots||rubber|footwear|tread|car tire Shukhov has seen shoes of various orders over the eight years of his hard labor: sometimes they managed to get through winter without felt boots at all, sometimes they didn't see any boots, only bast shoes and CTZs (rubber footwear, with tire tread). Теперь вроде с обувью подналадилось: в октябре получил Шухов (а почему получил — с помбригадиром вместе в каптерку увязался) ботинки дюжие, твердоносые, с простором на две теплых портянки. |||footwear|got better||October||Shukhov boots|||||foreman of the pump crew|||into a cap|got involved|boots|sturdy boots|sturdy boots||space|||warm|puttees Now it seems that the shoe situation has improved: in October, Shukhov received (and why he received - he teamed up with the team leader to get a pair) sturdy, hard-toe boots with room for two warm socks. С неделю ходил как именинник, все новенькими каблучками постукивал. ||||birthday person|||heels|tapped For a week, he walked around like a birthday boy, tapping with his brand new heels. А в декабре валенки подоспели — житуха, умирать не надо. |||felt boots|arrived|life situation||| And in December valenki arrived - life is good, no need to die. Так какой-то черт в бухгалтерии начальнику нашептал: валенки, мол, пусть получают, а ботинки сдадут. |||||accounting department||whispered|felt boots|they say|||||return So some devil in the accounting department whispered to the boss: let them receive valenki, but return the boots. Мол, непорядок — чтобы зэк две пары имел сразу. |injustice||prisoner|||| It's a mess - for a prisoner to have two pairs at once. И пришлось Шухову выбирать: или в ботинках всю зиму навылет, или в валенках, хошь бы и в оттепель, а ботинки отдай. ||||||in boots||winter|throughout the winter|||in valenki|even if|||in|thaw|||give back And Shukhov had to make a choice: either wear his boots all winter long, or wear valenki, even in thaw, but give away the boots. Берёг, солидолом умягчал, ботинки новехонькие, ах! kept|grease|softened||brand new| He cared for them, softened them with solid oil, the boots were brand new, oh! — ничего так жалко не было за восемь лет, как этих ботинков. ||||||||||boots "— nothing had been as dear in eight years as these boots." В одну кучу скинули, весной уж твои не будут. |||piled up||||| They were all thrown together, and in the spring there won't be yours. Точно, как лошадей в колхоз сгоняли. ||horses||collective farm|herded in Exactly like herding horses into a collective farm.

Сейчас Шухов так догадался: проворно вылез из валенок, составил их в угол, скинул туда портянки (ложка звякнула на пол; как быстро ни снаряжался в карцер, а ложку не забыл) и босиком, щедро разливая тряпкой воду, ринулся под валенки к надзирателям. |||figured out|quickly|||felt boot|||||||foot wraps||clattered||||||prepared himself||punishment cell||spoon||||barefoot|generously|spilling|||rushed in||felt boots||guards Now Shukhov figured it out: he quickly climbed out of his felt boots, put them in a corner, threw his rags there (the spoon clanked on the floor; no matter how quickly he got ready for the lockup, he didn't forget the spoon), and barefoot, generously spreading water with a rag, he rushed under the felt boots to the overseers.

— Ты! гад! jerk Oh my! потише! quieter Quiet! — спохватился один, подбирая ноги на стул. realized quickly||picking up|||chair - one suddenly realized, picking up his feet on the chair.

— Рис? rice - Rice? Рис по другой норме идет, с рисом ты не равняй! |||standard|||rice (1)|||compare The rice is cooked differently, don't compare it with rice!

— Да ты сколько воды набираешь, дурак? ||||pouring| - How much water do you pour, idiot? Кто ж так моет? Who washes like this?

— Гражданин начальник! — Citizen chief! А иначе его не вымоешь. ||||wash him Otherwise, you won't be able to wash it off. Въелась грязь-то… got in|| The dirt has really set in...

— Ты хоть видал когда, как твоя баба полы мыла, чушка? |||||||||pig — Have you ever seen your woman washing floors, you fool?

Шухов распрямился, держа в руке тряпку со стекающей водой. |straightened||||rag||dripping| Shukhov straightened up, holding a rag with dripping water in his hand. Он улыбнулся простодушно, показывая недостаток зубов, прореженных цингой в Усть-Ижме в сорок третьем году, когда он доходил. ||||||thinned out|scurvy||mouth|Ust-Izhma|||||||got there He smiled naively, showing the lack of teeth, thinned by scurvy in Ust-Izhma in forty-third year, when he served his sentence. Так доходил, что кровавым поносом начисто его проносило, истощенный желудок ничего принимать не хотел. ||||diarrhea|||diarrhea hit him|exhausted|stomach|||| So it happened that he was completely cleaned out by bloody diarrhea, his exhausted stomach refused to take anything. А теперь только шепелявенье от того времени и осталось. |||lisping||||| And now only a lisp remained from that time.

— От бабы меня, гражданин начальник, в сорок первом году отставили. |||||||||dismissed from service "They dismissed me in 1941 because of a woman, citizen chief." Не упомню, какая она и баба. |mention|||| I can't remember what kind of woman she is.

— Так вот они моют… Ничего, падлы, делать не умеют и не хотят. |||wash||bastards|||||| "So here they are washing... Good for nothing scoundrels, they don't know how to do anything and don't want to." Хлеба того не стоят, что им дают. They are not worth the bread they are given. Дерьмом бы их кормить. crap|||feed them They should be fed with shit.

— Да на хрена его и мыть каждый день? ||hell||||| — Why the hell should we wash it every day? Сырость не переводится. dampness||translates The dampness doesn't translate. Ты вот что, слышь, восемьсот пятьдесят четвертый! You, listen, eight hundred fifty-four! Ты легонько протри, чтоб только мокровато было, и вали отсюда. |gently|wipe|||damply|||get out| Wipe lightly, just make it a little wet, and get out of here.

— Рис! - Rice! Пшёнку с рисом ты не равняй! millet|||||compare Don't compare barley with rice!

Шухов бойко управлялся. |skillfully|was managing Shukhov managed skillfully.

Работа — она как палка, конца в ней два: для людей делаешь — качество дай, для начальника делаешь — дай показуху. |||stick||||||||||||show off||show-off Work is like a stick, it has two ends: when you do it for people - give quality, when you do it for the boss - give a show.

А иначе б давно все подохли, дело известное. |||||died off||well-known fact Otherwise, everyone would have died a long time ago, it's a well-known fact.

Шухов протер доски пола, чтобы пятен сухих не осталось, тряпку невыжатую бросил за печку, у порога свои валенки натянул, выплеснул воду на дорожку, где ходило начальство, — и наискось, мимо бани, мимо темного охолодавшего здания клуба, наддал к столовой. |wiped|||||dry||||wet|||stove||doorstep||felt boots||poured out|||||walked through|||diagonally||sauna||dark|cooled down|||went to|| Shukhov wiped the floorboards to ensure there were no dry spots left, threw an unwrung cloth behind the stove, put on his felt boots at the doorstep, splashed water on the path where the bosses walked, and diagonally, past the bathhouse, past the dark cooling club building, headed towards the canteen.

Надо было еще и в санчасть поспеть, ломало опять всего. ||||||make it to|hurt again|| He still needed to hurry to the infirmary, as everything was aching again. И еще надо было перед столовой надзирателям не попасться: был приказ начальника лагеря строгий — одиночек отставших ловить и сажать в карцер. ||||||guards||get caught|||||strict|solitary inmates|lagging individuals|catch||put in isolation||solitary confinement And it was also necessary not to get caught by the overseers before the canteen: the order of the camp chief was strict - to catch and put the stragglers in the dungeon.

Перед столовой сегодня — случай такой дивный — толпа не густилась, очереди не было. |||incident||wonderful|||thickened|lines|| Before the canteen today - such a wonderful occasion - the crowd was not thick, there was no queue. Заходи. come in Come in.

Внутри стоял пар, как в бане, — напуски мороза от дверей и пар от баланды. ||steam||||frosty drafts|||||||stew Inside, it was steamy like in a bathhouse - with a mix of cold air from the doors and steam from the banya. Бригады сидели за столами или толкались в проходах, ждали, когда места освободятся. |||||jostled||aisles||||become available The brigades sat at the tables or crowded in the corridors, waiting for seats to become available. Прокликаясь через тесноту, от каждой бригады работяги по два, по три носили на деревянных подносах миски с баландой и кашей и искали для них места на столах. waking up||crowd||||workers||||||||trays|||slop||||looked for|||||tables Squeezing through the crowd, two or three workers from each brigade carried wooden trays with bowls of banya and porridge, looking for places for them on the tables. И все равно не слышит, обалдуй, спина еловая, на тебе, толкнул поднос. ||||hears|fool|pine back|pine|||| And still not hearing, darn, your back is like a pine, I pushed the tray on you. Плесь, плесь! splash|splash splash Sploosh, sploosh! Рукой его свободной — по шее, по шее! ||free hand||||neck With his free hand - on the neck, on the neck! Правильно! Не стой на дороге, не высматривай, где подлизать. |||||look around||suck up Do not stand in the way, do not look around where to lick up.

Там, за столом, еще ложку не окунумши, парень молодой крестится. ||||||dipped in|||cross himself There, at the table, a young man who has not even dipped a spoon in crosses himself. Бендеровец, значит, и то новичок: старые бендеровцы, в лагере пожив, от креста отстали. Banderite||||||Banderites|||lived there|||fell behind A Benderovite, therefore, is also a newcomer: the old Benderovites, having lived in the camp, have fallen behind the cross.

А русские — и какой рукой креститься, забыли. |||||cross oneself|forgotten that And the Russians have forgotten how to cross themselves.

Сидеть в столовой холодно, едят больше в шапках, но не спеша, вылавливая разварки тленной мелкой рыбешки из-под листьев черной капусты и выплевывая косточки на стол. |||cold||more||hats||||fishing out|boiled bits|decayed||small fish|||leaves||||spitting out|bones|| It's cold sitting in the canteen, they eat more with their hats on, but without haste, picking out the remnants of small rotten fish from under the leaves of black cabbage and spitting out the bones on the table. Когда их наберется гора на столе — перед новой бригадой кто-нибудь смахнет, и там они дохрястывают на полу. ||accumulates|||||||||sweep off||||lie around|| When a pile of them accumulates on the table, someone will clear them away for the new team, and then they will finish off on the floor.

А прямо на пол кости плевать — считается вроде бы неаккуратно. |||||spit||||carelessly And straight up spitting bones on the floor is considered kind of sloppy.

Посреди барака шли в два ряда не то столбы, не то подпорки, и у одного из таких столбов сидел однобригадник Шухова Фетюков, стерег ему завтрак. |||||||||||supports||||||||team member|Shukhov's friend|Fetyukov|watched over|| In the middle of the barracks there were rows of either pillars or supports, and at one of these pillars sat Shukhov's fellow inmate Fetyukov, guarding his breakfast. Это был из последних бригадников, поплоше Шухова. ||||crew members|worse than|Shukhov He was one of the worst brigade members, worse than Shukhov. Снаружи бригада вся в одних черных бушлатах и в номерах одинаковых, а внутри шибко неравно — ступеньками идет. outside||||||greatcoats|||numbers||||very|unevenly|steps| Outside, the brigade was all in black greatcoats and identical numbers, but inside it was very uneven - with steps. Буйновского не посадишь с миской сидеть, а и Шухов не всякую работу возьмет, есть пониже. Buinovsky||put||||||Shukhov|||work|take on||lower level Buinovsky won't sit down with a bowl, and Shukhov won't take just any job, there are lower ones.

Фетюков заметил Шухова и вздохнул, уступая место. ||Shukhova|||giving up| Fetyukov noticed Shukhov and sighed, giving up his place.

— Уж застыло все. |froze| "Everything has frozen over." Я за тебя есть хотел, думал — ты в кондее. ||||||||condo I was hungry for you, I thought you were in the condemned.

И — не стал ждать, зная, что Шухов ему не оставит, обе миски отштукатурит дочиста. ||||||Shukhov||||||plaster over|completely clean And - did not wait, knowing that Shukhov would not leave him, both bowls plastered clean.

Шухов вытянул из валенка ложку. Shukhov|||felt boot|spoon Shukhov pulled a spoon out of his valenok. Ложка та была ему дорога, прошла с ним весь север, он сам отливал ее в песке из алюминиевого провода, на ней и наколка стояла: «Усть-Ижма, 1944». ||||||||||||casted|||||aluminum|wire||||tattoo|||Ust-Izhma That spoon was dear to him, went with him the whole north, he himself cast it in the sand from aluminum wire, it had a tattoo on it: "Ust-Izhma, 1944".

Потом Шухов снял шапку с бритой головы — как ни холодно, но не мог он себя допустить есть в шапке — и, взмучивая отстоявшуюся баланду, быстро проверил, что там попало в миску. |||||shaved||||||||||allow himself|||||stirring|settled|gruel||checked it|||||bowl Попало так, средне. ||average It's a medium hit. Не с начала бака наливали, но и не доболтки. ||||poured in||||to the brim They didn't fill the tank from the beginning, but they didn't fill it up. С Фетюкова станет, что он, миску стережа, из нее картошку выловил. ||||||guard||||fished out Fetyukov will be charged with the fact that he fished potatoes out of the bowl while guarding it.

Одна радость в баланде бывает, что горяча, но Шухову досталась теперь совсем холодная. |||soup|||hot||Shukhov|was given||| The only joy in balanda is that it is hot, but Shukhov got a cold one. Однако он стал есть ее так же медленно, внимчиво. ||||||too||attentively However, he began to eat it just as slowly, thoughtfully. Уж тут хоть крыша гори — спешить не надо. |here||roof|burn|hurry up|| You don't have to rush into anything. Не считая сна, лагерник живет для себя только утром десять минут за завтраком, да за обедом пять, да пять за ужином. |||camp inmate|||||||||||||||||dinner Not counting sleep, the camper lives for himself only in the morning ten minutes at breakfast, and at lunch five, and five at dinner.

Баланда не менялась ото дня ко дню, зависело — какой овощ на зиму заготовят. stew||changed|from that||||||vegetable|||prepare stock up В летошнем году заготовили одну соленую морковку — так и прошла баланда на чистой моркошке с сентября до июня. |last year||||salted|carrot||||gruel|||carrot|||| А нонче — капуста черная. |now|| And now it's black cabbage. Самое сытное время лагернику — июнь: всякий овощ кончается и заменяют крупой. |filling||camp inmate|||vegetable|||replace with|grains Самое худое время — июль: крапиву в котел секут. ||||nettle||pot|chop up The worst time is July: nettles are cut into a pot.

Из рыбки мелкой попадались все больше кости, мясо с костей сварилось, развалилось, только на голове и на хвосте держалось. |||caught|||||||cooked off|fell apart||||||tail|stayed intact На хрупкой сетке рыбкиного скелета не оставив ни чешуйки, ни мясинки, Шухов еще мял зубами, высасывал скелет — и выплевывал на стол. ||mesh|fish's|skeleton||||scales||flesh|||squeezed||sucked out|skeleton||spat out|| On the fragile mesh of the fish's skeleton without leaving a scale or a flesh, Shukhov still crumpled with his teeth, sucked the skeleton - and spit it out on the table. В любой рыбе ел он все: хоть жабры, хоть хвост, и глаза ел, когда они на месте попадались, а когда вываривались и плавали в миске отдельно — большие рыбьи глаза, — не ел. |||||||gills||||eyes|||||||||boiled out||||bowl|||fish||| He ate everything in any fish: even gills, even tail, and he ate eyes when they were caught on the spot, but when they were boiled and floated in a bowl separately - big fish eyes - he did not eat them. Над ним за то смеялись. ||||laughed at him They laughed at him for it.

Сегодня Шухов сэкономил: в барак не зашедши, пайки не получил и теперь ел без хлеба. ||saved up||||entered|rations||||||| Today Shukhov saved money: he didn't go into the barracks, he didn't get his rations and now he ate without bread. Хлеб — его потом отдельно нажать можно, еще сытей. |||||||satiated foods Bread - it can be pressed separately later, even more satiated.

На второе была каша из магары. |||||barley porridge For the second, there was magara porridge. Она застыла в один слиток, Шухов ее отламывал кусочками. |froze|||lump|||broke off| It solidified into a single ingot, Shukhov broke it off in chunks. Магара не то что холодная — она и горячая ни вкуса, ни сытости не оставляет: трава и трава, только желтая, под вид пшена. mugwort|||||||||taste||satisfaction|||||||yellow|||millet Magara is not that cold - it is even hot leaves neither taste nor satiety: grass and grass, only yellow, like millet. Придумали давать ее вместо крупы, говорят — от китайцев. ||||grains|||Chinese They came up with the idea of giving it instead of cereal, they say it's from the Chinese. В вареном весе триста грамм тянет — и лады: каша не каша, а идет за кашу. |boiled||||||okay|||||||porridge In the boiled weight of three hundred grams pulls - and okay: porridge is not porridge, but goes for porridge.

Облизав ложку и засунув ее на прежнее место в валенок, Шухов надел шапку и пошел в санчасть. licked|||stuck it||||||boot|||||||medical unit After licking the spoon and shoving it back into its original place in his valenok, Shukhov put on his hat and went to the sanitary unit.

Было все так же темно в небе, с которого лагерные фонари согнали звезды. |||||||||camp lights||chased away| It was still as dark in the sky, from which the camp lanterns had driven the stars. И все так же широкими струями два прожектора резали лагерную зону. |||||beams|||cut through|| Как этот лагерь, Особый, зачинали — еще фронтовых ракет осветительных больно много было у охраны, чуть погаснет свет — сыпят ракетами над зоной, белыми, зелеными, красными, война настоящая. ||||started||frontline|rockets|flares|||||||goes out||fire flares|rockets||||||| Потом не стали ракет кидать. |||rockets|launch rockets Then they didn't throw missiles. Или дороги обходятся? |roads|cost Or are the roads being bypassed?

Была все та же ночь, что и при подъеме, но опытному глазу по разным мелким приметам легко было определить, что скоро ударят развод. ||||||||||experienced||||||||||||divorce signal It was still the same night as on the ascent, but to the experienced eye it was easy to tell by various small signs that a divorce was about to be struck. Помощник Хромого (дневальный по столовой Хромой от себя кормил и держал еще помощника) пошел звать на завтрак инвалидный шестой барак, то есть не выходящих за зону. assistant|crippled|duty officer|||lame man|||fed||||assistant|||||||||||not coming out|| В культурно-воспитательную часть поплелся старый художник с бородкой — за краской и кисточкой, номера писать. ||educational||wandered in|||||||||| Опять же Татарин широкими шагами, спеша, пересек линейку в сторону штабного барака. |||||||line|||headquarters| Again Tatarin with wide steps, hurriedly, crossed the ruler toward the headquarters barracks. И вообще снаружи народу поменело — значит, все приткнулись и греются последние сладкие минуты. ||||changed|||huddled together||warm up||| And in general, the people outside are less crowded, so everyone is huddled together and warming up for the last sweet minutes.

Шухов проворно спрятался от Татарина за угол барака: второй раз попадешься — опять пригребётся. |quickly|||||||||get caught||will get caught Shukhov nimbly hid from Tatarin behind the corner of the barrack: if you get caught a second time, he'll come after you again. Да и никогда зевать нельзя. |||yawn| And you should never yawn. Стараться надо, чтоб никакой надзиратель тебя в одиночку не видел, а в толпе только. try|||||||alone|||||| You should try not to be seen by any warden alone, but only in a crowd. Может, он человека ищет на работу послать, может, зло отвести не на ком. Читали ж вот приказ по баракам — перед надзирателем за пять шагов снимать шапку и два шага спустя надеть. |||||barracks|||||||||||afterwards|put on We read the order for the barracks - to take off your hat five steps in front of the warden and put it back on two steps later. Иной надзиратель бредет, как слепой, ему все равно, а для других это сласть. ||wanders aimlessly||||||||||delight Some warden wanders like a blind man, he doesn't care, but for others it's a sweetness. Сколько за ту шапку в кондей перетаскали, псы клятые. |||hat||air conditioning|dragged around|dogs|damn They dragged that hat into the air conditioner, you fucking dogs. Нет уж, за углом перестоим. no way||||change places No, we'll stop around the corner.

Миновал Татарин — и уже Шухов совсем намерился в санчасть, как его озарило, что ведь сегодня утром до развода назначил ему длинный латыш из седьмого барака прийти купить два стакана самосада, а Шухов захлопотался, из головы вон. ||||Shukhov||intended||medical unit|||illuminated him||||||divorce||||Latvian||seventh|||||cups of tobacco|self-made alcohol|||got busy|||out of his head The Tatar passed by — and now Shukhov was completely intent on heading to the medical unit when it struck him that this morning a tall Latvian from the seventh barrack arranged for him to come buy two mugs of self-made spirits, and Shukhov started to worry and lost his mind. Длинный латыш вечером вчера получил посылку, и, может, завтра уж этого самосаду не будет, жди тогда месяц новой посылки. |Latvian||||package||||||self-sowing||||||| The tall Latvian received a package last evening, and maybe by tomorrow there won’t be any self-made spirits left; then it would be a month until the new package arrives. Хороший у него самосад, крепкий в меру и духовитый. |||homegrown tobacco|||||flavorful He's got good smokes, strong enough and fragrant enough. Буроватенький такой. brownish one| Brownish.

Раздосадовался Шухов, затоптался — не повернуть ли к седьмому бараку. got annoyed||stamped his feet||turn back|||seventh| Но до санчасти совсем мало оставалось, он и потрусил к крыльцу санчасти. ||||||||shook off||porch| But there was not much left before the sanitary unit, so he went to the porch of the sanitary unit.

Слышно скрипел снег под ногами. |crunched||| The snow underfoot crunched audibly.

В санчасти, как всегда, до того было чисто в коридоре, что страшно ступать по полу. In the sanitary unit, as always, the hallway was clean to the point where it was scary to tread on the floor. И стены крашены эмалевой белой краской. ||painted|enamel paint|| And the walls are painted with enamel white paint. И белая вся мебель. And white all the furniture.

Но двери кабинетов были все закрыты. ||offices||| But the office doors were all closed. Врачи-то, поди, еще с постелей не подымались. doctors||probably||||| The doctors probably haven't gotten out of bed yet. А в дежурке сидел фельдшер — молодой парень Коля Вдовушкин, за чистым столиком, в свеженьком белом халате — и что-то писал. ||duty room||paramedic|||Kolya Vdov|Vdovushkin|||||fresh white|||||| And in the duty room sat a paramedic - a young guy, Kolya Vdovushkin, at a clean table, in a fresh white coat - and wrote something.

Никого больше не было.

Шухов снял шапку, как перед начальством, и, по лагерной привычке лезть глазами куда не следует, не мог не заметить, что Николай писал ровными-ровными строчками и каждую строчку, отступя от краю, аккуратно одну под одной начинал с большой буквы. |||||superiors|||camp||||||||||||||even lines||lines||||indentation|||||||||| Shukhov took off his hat, as in front of his superiors, and, by his camp habit of prying with his eyes where he shouldn't, couldn't help noticing that Nikolai wrote in straight, even lines, and each line, stepping back from the edge, neatly started one under one with a capital letter. Шухову было, конечно, сразу понятно, что это — не работа, а по левой, но ему до того не было дела. Shukhov|||||||||||||||||| It was, of course, immediately clear to Shukhov that this was not a job, and on the left, but he did not care about that.

— Вот что… Николай Семеныч… я вроде это… болен… — совестливо, как будто зарясь на что чужое, сказал Шухов. |||||kind of|||guiltily|||peeking||||| - That's what... Nikolai Semyonitch... I'm kind of... sick... - Shukhov said conscientiously, as if charging for something foreign.

Вдовушкин поднял от работы спокойные, большие глаза. Widow's son|||||| Vdovushkin raised calm, large eyes from his work. На нем был чепчик белый, халат белый, и номеров видно не было. |||bonnet|white||||numbers||| He was wearing a white bonnet, a white robe, and no license plate was visible.

— Что ж ты поздно так? |||late| А вечером почему не пришел? Ты же знаешь, что утром приема нет? You know there's no reception in the morning, right? Список освобожденных уже в ППЧ. |released individuals||| The list of those released is already at PHR.

Все это Шухов знал. Знал, что и вечером освободиться не проще. ||||||easier

— Да ведь, Коля… Оно с вечера, когда нужно, так и не болит… |||||||||||hurts

— А что — оно? Оно — что болит?

— Да разобраться, бывает, и ничего не болит. - You know, it happens, and nothing hurts. А недужит всего. |feels unwell| It's just a pain in the ass.

Шухов не был из тех, кто липнет к санчасти, и Вдовушкин это знал. ||||||clings to|||||| Shukhov wasn't the type to stick to the sanitarium, and Vdovushkin knew it. Но право ему было дано освободить утром только двух человек — и двух он уже освободил, и под зеленоватым стеклом на столе записаны были эти два человека, и подведена черта. |||||||||||||||||greenish||||written down||||||drawn line|

— Так надо было беспокоиться раньше. Что ж ты — под самый развод? |||||divorce На!

Вдовушкин вынул термометр из банки, куда они были спущены сквозь прорези в марле, обтер от раствора и дал Шухову держать. Vdovushkin||||||||lowered||slits||gauze|wiped off||solution|||| Vdovushkin took the thermometer out of the jar where they had been lowered through slits in the gauze, wiped it clean of the solution, and gave it to Shukhov to hold.

Шухов сел на скамейку у стены, на самый краешек, только-только чтоб не перекувырнуться вместе с ней. |||||||very edge|edge|||||tumble over||| Shukhov sat down on the bench by the wall, on the very edge, just enough to keep from tumbling over with her. Неудобное место такое он избрал даже не нарочно, а показывая невольно, что санчасть ему чужая и что пришел он в нее за малым. inconvenient||||chose||||||||medical unit||foreign||||||||small matter

А Вдовушкин писал дальше. |Vdovushkin||

Санчасть была в самом глухом, дальнем углу зоны, и звуки сюда не достигали никакие. sanitary unit||||remote||||||||reached| The sanitary ward was in the deepest, farthest corner of the zone, and no sounds reached here. Ни ходики не стучали — заключенным часов не положено, время за них знает начальство. |clocks||tapped||||||||| There were no clocks - prisoners are not supposed to have clocks, the time is known to their superiors. И даже мыши не скребли — всех их повыловил больничный кот, на то поставленный. ||||scratched|||caught them all|hospital cat||||assigned And even the mice didn't scrape - the hospital cat fished them all out.

Было дивно Шухову сидеть в такой чистой комнате, в тишине такой, при яркой лампе целых пять минут и ничего не делать. |wonderful|||||||||||bright|lamp||||||| It was marvelous for Shukhov to sit in such a clean room, in such silence, with a bright lamp for five minutes and do nothing. Осмотрел он все стены — ничего на них не нашел. ||||nothing|||| He examined all the walls - he found nothing on them. Осмотрел телогрейку свою — номер на груди пообтерся, каб не зацапали, надо подновить. |jacket|||||worn off|cabin||got dirty||refresh I looked at my jacket - the number on the chest is frayed, so they won't scratch it, I need to renew it. Свободной рукой еще бороду опробовал на лице — здоровая выперла, с той бани растет, дней боле десяти. ||||tested|||healthy|popped out||||||more than ten|ten А и не мешает. It doesn't bother me. Еще дня через три баня будет, тогда и побреют. ||||||||shave them We'll have a bath in three more days, then they'll shave him. Чего в парикмахерской зря в очереди сидеть? ||hair salon|||| What's the point of waiting in line at the barbershop? Красоваться Шухову не для кого. show off|||| Shukhov has no one to show off for.

Потом, глядя на беленький-беленький чепчик Вдовушкина, Шухов вспомнил медсанбат на реке Ловать, как он пришел туда с поврежденной челюстью и — недотыка ж хренова! ||||white|bonnet||||medical battalion|||Lovat River||||||damaged|jaw||touchy-feely||damn it Then, looking at Vdovushkin's white-white bonnet, Shukhov remembered the infirmary on the Lovat River, how he had come there with a damaged jaw and - a bloody bastard! — доброй волею в строй вернулся. |will||| А мог пяток дней полежать. ||||lie down He could have been laid up for five days.

Но, вспомнил Шухов, теперь и в больничке отлежу нет. ||||||hospital|rest| But, Shukhov remembered, now I can't even lie down in a hospital. С каким-то этапом новый доктор появился — Степан Григорьич, гонкий такой да звонкий, сам сумутится, и больным нет покою: выдумал всех ходячих больных выгонять на работу при больнице: загородку городить, дорожки делать, на клумбы землю нанашивать, а зимой — снегозадержание. ||||||||Grigoryich|lively|||||stirs up|||||||ambulatory|||||||fence|fence off|paths|||flower beds||bring soil|||snow retention Говорит, от болезни работа — первое лекарство. He says work is the first cure for illness.

От работы лошади дохнут. |||die out Это понимать надо. ||need to Ухайдакался бы сам на каменной кладке — небось бы тихо сидел. got tired|||||masonry|probably|||

…А Вдовушкин писал свое. Он, вправду, занимался работой «левой», но для Шухова непостижимой. ||||||||incomprehensible Он переписывал новое длинное стихотворение, которое вчера отделал, а сегодня обещал показать Степану Григорьичу, тому самому врачу. |||||||finished writing||||||Grigoryich||| He was rewriting a new long poem which he had finished yesterday, and today he promised to show to Stepan Grigoryich, the very doctor.

Как это делается только в лагерях, Степан Григорьич и посоветовал Вдовушкину объявиться фельдшером, поставил его на работу фельдшером, и стал Вдовушкин учиться делать внутривенные уколы на темных работягах, да на смирных литовцах и эстонцах, кому и в голову никак бы не могло вступить, что фельдшер может быть вовсе и не фельдшером. |||||camps|||||Vdovushkin|show up|paramedic|||||paramedic||||||intravenous|injections|||workers||||Lithuanians||Estonians|||||||||occur||paramedic||||||paramedic Был же Коля студент литературного факультета, арестованный со второго курса. |||||faculty|arrested student||| Kolya was a student of the literary faculty, arrested from the second year. Степан Григорьич хотел, чтоб он написал в тюрьме то, чего ему не дали на воле. ||||||||||||gave||freedom Stepan Grigoryich wanted him to write in prison what he had not been given on the outside.

…Сквозь двойные, непрозрачные от белого льда стекла еле слышно донесся звонок развода. through||opaque||||||||ring of divorce| ...Through the double panes of glass, opaque from the white ice, the divorce bell was barely audible. Шухов вздохнул и встал. Shukhov sighed and stood up. Знобило его, как и раньше, но косануть, видно, не проходило. chilled him||||||touch|||happened It was chilling him as before, but the slouching, it seemed, was not going away. Вдовушкин протянул руку за термометром, посмотрел. Vdovushkin reached out for the thermometer, looked.

— Видишь, ни то ни сё, тридцать семь и две. - See, neither, thirty-seven and two. Было бы тридцать восемь, так каждому ясно. |||||everyone| Я тебя освободить не могу. На свой страх, если хочешь, останься. |||||stay if you want После проверки посчитает доктор больным — освободит, а здоровым — отказчик, и в БУР. ||will assess|||release|||refuser||| After inspection, the doctor considers sick - release, and healthy - refusal, and in the BUR. Сходи уж лучше за зону.

Шухов ничего не ответил и не кивнул даже, шапку нахлобучил и вышел. |||||||||pulled down|| Shukhov answered nothing and did not even nod, put on his hat and went out.

Теплый зяблого разве когда поймет? |chilly||when| Does a warm man ever understand a cold man?

Мороз жал. |bitten Мороз едкой мглицей больно охватил Шухова и вынудил его закашляться. ||mist|||Shukhov||||cough The frost of the acrid haze painfully engulfed Shukhov and made him cough. В морозе было двадцать семь, в Шухове тридцать семь. ||||||Shukhov|| In the frost it was twenty-seven, in Shukhov thirty-seven. Теперь кто кого.

Трусцой побежал Шухов в барак. jogging|||| Shukhov ran to the barracks. Линейка напролет была вся пуста, и лагерь весь стоял пуст. line|across the length||||||||empty Была та минутка короткая, разморчивая, когда уже все оторвано, но прикидываются, что нет, что не будет развода. ||moment||relaxing moment||||detached||pretend||||||divorce Конвой сидит в теплых казармах, сонные головы прислоня к винтовкам, — тоже им не масло сливочное в такой мороз на вышках топтаться. ||||barracks|||lean||rifles||||||||||towers| The convoy is sitting in warm barracks, with their sleepy heads leaning against their rifles - it's not butter and cream for them to tramp on the towers in such a frost. Вахтеры на главной вахте подбрасывают в печку угля. guards||||throw in||stove|coal Надзиратели в надзирательской докуривают последнюю цигарку перед обыском. |||finish smoking||cigarette||search The wardens in the warden's office finish the last cigar before the search. А заключенные, уже одетые во всю свою рвань, перепоясанные всеми веревочками, обмотавшись от подбородка до глаз тряпками от мороза, — лежат на нарах поверх одеял в валенках и, глаза закрыв, обмирают. |||||||rags|belted||strings|wrapped up||chin|||rags|||||||blankets||||||faint And the prisoners, already dressed in all their rags, belted with all the ropes, wrapped from chin to eyes with rags from the frost, - lay on the bunks on top of blankets in felt boots and, eyes closed, dying. Аж пока бригадир крикнет: «Па-дъем!» |||||let's go

Дремала со всем девятым бараком и 104-я бригада. dozed off|||barrack|||| Napping with the entire ninth barracks and the 104th Brigade. Только помбригадир Павло, шевеля губами, что-то считал карандашиком да на верхних нарах баптист Алешка, сосед Шухова, чистенький, приумытый, читал свою записную книжку, где у него была переписана половина евангелия. |pump brigade leader|Pavlo|||||||||||Baptist||||neat and tidy|washed up|||notebook||||||copied down||

Шухов вбежал хоть и стремглав, а тихо совсем, и — к помбригадировой вагонке. ||||||||||pump brigade|carriage

Павло поднял голову. Pavlo raised his head||

— Нэ посадылы, Иван Денисыч? |sat down||Denisovich Живы? alive (Украинцев западных никак не переучат, они и в лагере по отчеству да выкают). Ukrainians||||retrain||||||||address formally

И, со стола взявши, протянул пайку. |||taking from||ration And, taking from the table, he handed me a ration. А на пайке — сахару черпачок опрокинут холмиком белым. ||||scoop|upturned|mound| And on the ration - a scoop of sugar is tipped with a white hill.

Очень спешил Шухов и все ж ответил прилично (помбригадир — тоже начальство, от него даже больше зависит, чем от начальника лагеря). ||||||||||||||||||camp commander| Shukhov was in a hurry and still answered decently (pombrigadir is also a superior, even more depends on him than on the head of the camp). Уж как спешил, с хлеба сахар губами забрал, языком подлизнул, одной ногой на кронштейник — лезть наверх постель заправлять, — а пайку так и так посмотрел, и рукой на лету взвесил: есть ли в ней те пятьсот пятьдесят грамм, что положены. ||hurried||||with lips|||licked||||bracket||||make the bed|||||||||||weighed it||||||||||that are required Паек этих тысячу не одну переполучал Шухов в тюрьмах и в лагерях, и хоть ни одной из них на весах проверить не пришлось, и хоть шуметь и качать права он, как человек робкий, не смел, но всякому арестанту и Шухову давно понятно, что, честно вешая, в хлеборезке не удержишься. |||||received again|||prisons|||||||||||scales|||had to|||||complain|||||timid||||||||||||weighing honestly||bread slicer||hold on Недодача есть в каждой пайке — только какая, велика ли? shortfall|||||||| There's an underdog in every ration - just which one, is it big? Вот два раза на день и смотришь, душу успокоить — может, сегодня обманули меня не круто? |||||||||||deceived||| Here are two times for the day and look, the soul to calm - maybe today cheated me not cool? Может, в моей-то граммы почти все? ||||grams|| Maybe mine has almost all the grams in it?

— Грамм двадцать не дотягивает, — решил Шухов и преломил пайку надвое. |||makes it||||broke|ration| - Twenty grams short," Shukhov decided and broke the ration in two. Одну половину за пазуху сунул, под телогрейку, а там у него карманчик белый специально пришит (на фабрике телогрейки для зэков шьют без карманов). ||||||jacket|||||little pocket|||sewn in|||jacket||prisoners|sew|| He put one half of it behind his back, under his jacket, and there he had a white pocket specially sewn in (the factory sewed jackets for convicts without pockets). Другую половину, сэкономленную за завтраком, думал и съесть тут же, да наспех еда не еда, пройдет даром, без сытости. ||saved|||||||||hastily|||||||fullness The other half, saved at breakfast, I thought to eat immediately, but hastily eaten food is not food, it will pass in vain, without satiety. Потянулся сунуть полпайки в тумбочку, но опять раздумал: вспомнил, что дневальные уже два раза за воровство биты. ||half rations||||||||guards|||||theft| He reached to put half a ration in the nightstand, but again he hesitated: he remembered that the day watchmen had already been beaten twice for stealing. Барак большой, как двор проезжий. ||||thoroughfare

И потому, не выпуская хлеба из рук, Иван Денисович вытянул ноги из валенок, ловко оставив там и портянки и ложку, взлез босой наверх, расширил дырочку в матрасе и туда, в опилки, спрятал свои полпайки. ||||||||||||felt boots|||||foot wraps||||barefoot||enlarged|hole||||||sawdust|||half rations And so, without letting the bread out of his hands, Ivan Denisovich pulled his feet out of the felt boots, cleverly leaving there both the shoelaces and the spoon, climbed up barefoot, widened the hole in the mattress and there, in the sawdust, hid his half rations. Шапку с головы содрал, вытащил из нее иголочку с ниточкой (тоже запрятана глубоко, на шмоне шапки тоже щупают; однова надзиратель об иголку накололся, так чуть Шухову голову со злости не разбил). |||pulled off||||needle and thread||thread and needle||hidden away|||lining|||feel around|once|guard||needle|got pricked|||Shukhov||||| Стежь, стежь, стежь — вот и дырочку за пайкой спрятанной прихватил. |||||hole||patch|hidden|caught Тем временем сахар во рту дотаял. |||||melted away Meanwhile, the sugar in my mouth had melted away. Все в Шухове было напряжено до крайности — вот сейчас нарядчик в дверях заорет. ||Shukhov||tense|||||foreman|||yell out Everything in Shukhov was tense to the extreme - now the door supervisor was going to yell. Пальцы Шухова славно шевелились, а голова, забегая вперед, располагала, что дальше. |Shukhov's fingers|||||||arranged what||

Баптист читал евангелие не вовсе про себя, а как бы в дыхание (может, для Шухова нарочно, они ведь, эти баптисты, любят агитировать, вроде политруков): |||||||||||||||||||Baptists||campaign promote evangel||political instructors

— «Только бы не пострадал кто из вас как убийца, или как вор, или злодей, или как посягающий на чужое. ||||||||||||||||trespasser|| А если как христианин, то не стыдись, но прославляй Бога за такую участь». ||||||be ashamed||glorify||||fate

За что Алешка молодец: эту книжечку свою так засавывает ловко в щель в стене — ни на едином шмоне еще не нашли. ||||||||hides|||crack||||||crack|||

Теми же быстрыми движениями Шухов свесил на перекладину бушлат, повытаскивал из-под матраса рукавички, еще пару худых портянок, веревочку и тряпочку с двумя рубезками. ||quick movements|movements||||crossbar||||||||||bandages||||||rags with holes Опилки в матрасе чудок разровнял (тяжелые они, сбитые), одеяло вкруговую подоткнул, подушку кинул на место — босиком же слез вниз и стал обуваться, сперва в хорошие портянки, новые, потом в плохие, поверх. ||||leveled out|||||all around||||||||||||put on shoes|||||||||on top

И тут бригадир прогаркнулся, встал и объявил: |||cleared his throat|||

— Кон-чай ночевать, сто четвертая! ||stay overnight||one hundred fourth Вы-ходи!

И сразу вся бригада, дремала ли, не дремала, встала, зазевала и пошла к выходу. |||||||||yawned|||| Бригадир девятнадцать лет сидит, он на развод минутой раньше не выгонит. |nineteen|||||||||kick out Сказал — «выходи!» — значит, край выходить. ||||come out

Так Шухов все успел и в сенях нагнал последних своих бригадников — спины их с номерами выходили через дверь на крылечко. ||||||||||crew members||||||||| Толстоватые, навернувшие на себя все, что только было из одежки, бригадники наискосок, гуськом, не домогаясь друг друга нагнать, тяжело шли к линейке и только поскрипывали. |bundled up|||||||||crew members|diagonally|||catch up with||||||||||creaked

Все еще темно было, хотя небо с восхода зеленело и светлело. ||||||||turned green|| И тонкий, злой потягивал с восхода ветерок. |||pulled|||

Вот этой минуты горше нет — на развод идти утром. |||worse||||| В темноте, в мороз, с брюхом голодным, на день целый. Язык отнимается. |is lost Говорить друг с другом не захочешь. |||friend||

У линейки метался младший нарядчик. ||||foreman

— Ну, Тюрин, сколько ждать? Опять тянешься? |stretching out

Младшего-то нарядчика разве Шухов боится, только не Тюрин. ||foreman|||||| Он ему и дых по морозу зря не погонит, топает себе молча. |||breath|||||chase after|stomps||silently И бригада за ним по снегу: топ-топ, скрип-скрип. |||||||||creak

А килограмм сала, должно, отнес — потому что опять в свою колонну пришла 104-я, по соседним бригадам видать. ||lard|||||||||||||| На Соцгородок победней да поглупей кого погонят. |social town|nearer||act foolishly||will chase Ой, лють там сегодня будет: двадцать семь с ветерком, ни укрыва, ни грева! ||||||||||||heat Oh, it will be fierce there today: twenty-seven with a breeze, no shelter, no heat!

Бригадиру сала много надо: и в ППЧ нести и свое брюхо утолакивать. |||||||||||satisfy hunger The brigadier needs a lot of fat: to carry it to the PHR and to quench his belly. Бригадир хоть сам посылок не получает — без сала не сидит. |||packages||||lard|| Кто из бригады получит — сейчас ему дар несет.

А иначе не проживешь.

Старший нарядчик отмечает по дощечке: ||||board

— У тебя, Тюрин, сегодня один болен, на выходе двадцать три?

— Двадцать три, — бригадир кивает. |||nods

Кого ж нет? Пантелеева нет. Panteleeva(1) not available| Да разве он болен?

И сразу шу-шу-шу по бригаде: Пантелеев, сука, опять в зоне остался. ||||||||bastard|again|||stayed behind Ничего он не болен, опер его оставил. Опять будет стучать на кого-то. ||knock on|||

Днем его вызовут без помех, хоть три часа держи, никто не видел, не слышал. ||||interference|||||||||

А проводят по санчасти… |||medical unit

Вся линейка чернела от бушлатов — и вдоль ее медленно переталкивались бригады вперед, к шмону. ||||greatcoats|||||shoved forward||||inspection Вспомнил Шухов, что хотел обновить номерок на телогрейке, протискался через линейку на тот бок. ||||update|tag|||squeezed through||||| Там к художнику два-три зэка в очереди стояли. |||||prisoners||| И Шухов стал. Номер нашему брату — один вред, по нему издали надзиратель тебя заметит, и конвой запишет, а не обновишь номера впору — тебе же и кондей: зачем об номере не заботишься? |||||||||||||record|||||in time|||||||||take care Our brother’s number is one harm, from a distance the warden will notice you, and the convoy will write it down, and if you don’t update the number just right, you also have an air conditioner: why don’t you worry about the number?

Художников в лагере трое, пишут для начальства картины бесплатные, а еще в черед ходят на развод номера писать. Сегодня старик с бородкой седенькой. ||||gray beard Когда на шапке номер пишет кисточкой — ну, точно как поп миром лбы мажет. |||||brush||||priest|world|foreheads|smears When he writes a number on a hat with a brush - well, just like the pop world smears his forehead.

Помалюет, помалюет и в перчатку дышит. paints|paints|||| Перчатка вязаная, тонкая, рука окостеневает, чисел не выводит. glove|knitted|||stiffens|numbers||

Художник обновил Шухову «Щ-854» на телогрейке, и Шухов, уже не запахивая бушлата, потому что до шмона оставалось недалеко, с веревочкой в руке догнал бригаду. |||||greatcoat||||||jacket||||search or inspection|||||||| И сразу разглядел: однобригадник его Цезарь курил, и курил не трубку, а сигарету — значит, подстрельнуть можно. |||single crew member|||||||||cigarette||shoot| Но Шухов не стал прямо просить, а остановился совсем рядом с Цезарем и вполоборота глядел мимо него. |Shukhov||||||||||||half-turn|||

Тут же и Фетюков, шакал, подсосался, стал прямо против Цезаря и в рот ему засматривает, и глаза горят. |||Fetyukov|jackal|sucked up|||||||||stares at|||are shining Immediately, Fetyukov, the jackal, sucked himself in, stood right in front of Caesar and looked into his mouth, and his eyes burned.

В Цезаре всех наций намешано: не то он грек, не то еврей, не то цыган — не поймешь. ||||mixed together||||||||||||you won't understand Молодой еще. Картины снимал для кино. Но и первой не доснял, как его посадили. ||||finished filming||| У него усы черные, слитые, густые. ||||joined| Потому не сбрили здесь, что на деле так снят, на карточке. ||shaved off||||||||card

— Цезарь Маркович! |Markovich — не выдержав, прослюнявил Фетюков. ||got emotional| — Да-айте разок потянуть! |come on|once|pull

И лицо его передергивалось от жадности и желания. |||twitched||||

…Цезарь приоткрыл веки, полуспущенные над черными глазами, и посмотрел на Фетюкова. Caesar|||half-closed|||||||Fetyukov Из-за того он и стал курить чаще трубку, чтоб не перебивали его, когда он курит, не просили дотянуть. ||||||||||||||||||finish smoking Не табака ему было жалко, а прерванной мысли. Он курил, чтобы возбудить в себе сильную мысль и дать ей найти что-то. Но едва он поджигал сигарету, как сразу в нескольких глазах видел: «Оставь докурить!» |||lit|||||||||finish smoking

…Цезарь повернулся к Шухову и сказал:

— Возьми, Иван Денисыч!

И большим пальцем вывернул горящий недокурок из янтарного короткого мундштука. |||||cigarette butt||amber||mouthpiece And with his thumb he twisted the burning half-smoker out of the amber short mouthpiece.

Шухов встрепенулся (он и ждал так, что Цезарь сам ему предложит), одной рукой поспешно благодарно брал недокурок, а второю страховал снизу, чтоб не обронить. |||||||||||||||||||||||drop it Он не обижался, что Цезарь брезговал дать ему докурить в мундштуке (у кого рот чистый, а у кого и гунявый), и пальцы его закалелые не обжигались, держась за самый огонь. ||took offense|||disdained|||||mouthpiece|||||||||dirty||||hardened||got burned|||| He was not offended that Caesar disdained to let him finish his smoke in the mouthpiece (some have a clean mouth, and some have a goony one), and his hardened fingers did not burn, holding on to the fire itself. Главное, он Фетюкова-шакала пересек и вот теперь тянул дым, пока губы стали гореть от огня. |||jackal|||||||||||| М-м-м-м! Дым разошелся по голодному телу, и в ногах отдалось и в голове. |||hungry||||||||

И только эта благость по телу разлилась, как услышал Иван Денисович гул: ||||||spread|||||

— Рубахи нижние отбирают!… shirts||

Так и вся жизнь у зэка, Шухов привык: только и высматривай, чтоб на горло тебе не кинулись. ||||||Shukhov|got used|||||||||

Почему — рубахи? |shirts Рубахи ж сам начальник выдавал? ||||issued !… Не, не так…

Уж до шмона оставалось две бригады впереди, и вся 104-я разглядела: подошел от штабного барака начальник режима лейтенант Волковой и крикнул что-то надзирателям. ||search operation|||||||||||headquarters|||||Volkova(1)|||||guards И надзиратели, без Волкового шмонявшие кое-как, тут зарьялись, кинулись, как звери, а старшина их крикнул: |guards|||||||rushed in|||||sergeant||

— Ра-асстегнуть рубахи! ||shirts

Волкового не то что зэки и не то что надзиратели — сам начальник лагеря, говорят, боится. Вот Бог шельму метит, фамильицу дал! ||||family name| — иначе, как волк, Волковой не смотрит. Темный, да длинный, да насупленный — и носится быстро. ||||frowning||| Вынырнет из-за барака: «А тут что собрались?» Не ухоронишься. pop up||||||||| Emerges from behind the barracks: “And what are you going to here?” You won't be buried. Поперву он еще плетку таскал, как рука до локтя, кожаную, крученую. at first|||whip|||||||twisted В БУРе ею сек, говорят. In the STORM, they say. Или на проверке вечерней столпятся зэки у барака, а он подкрадется сзади да хлесь плетью по шее: «Почему в строй не стал, падло?» Как волной от него толпу шарахнет. ||||crowd together|prisoners|||||||||whip||||||||bastard||||||scatter away Обожженный за шею схватится, вытрет кровь, молчит: каб еще БУРа не дал. burned||||wipes|||but||||

Теперь что-то не стал плетку носить. |||||whip| Now something did not wear a whip.

В мороз на простом шмоне не по вечерам, так хоть утром порядок был мягкий: заключенный расстегивал бушлат и отводил его полы в стороны. ||||jacket|||||||||||unbuttoned||||||| Так шли по пять, и пять надзирателей навстречу стояло. ||||||guards|| Они обхлопывали зэка по бокам опоясанной телогрейки, хлопали по единственному положенному карману на правом колене, сами бывали в перчатках, и если что-нибудь непонятное нащупывали, то не вытягивали сразу, а спрашивали, ленясь: «Это — что?» |||||belted jacket||clapped|||designated||||||||gloves|||||||||||||lazily|| They clapped the convict on the sides of his belted padded jacket, patted the only pocket on his right knee, they themselves were wearing gloves, and if they groped for something incomprehensible, they didn’t pull it out right away, but asked, lazily: “What is this?”

Утром что искать у зэка? ||||prisoner Ножи? Так их не из лагеря носят, а в лагерь. Утром проверить надо, не несет ли с собой еды килограмма три, чтобы с нею сбежать. |||||||||kilograms (1)||||| Было время, так так этого хлеба боялись, кусочка двухсотграммового на обед, что был приказ издан: каждой бригаде сделать себе деревянный чемодан и в том чемодане носить весь хлеб бригадный, все кусочки от бригадников собирать. ||||||feared||200-gram||||||||||||||||||||||||team members|collect В чем тут они, враги, располагали выгадать — нельзя додуматься, а скорей чтобы людей мучить, забота лишняя: пайку эту свою надкуси, да заметь, да клади в чемодан, а они, куски, все равно похожие, все из одного хлеба, и всю дорогу об том думай и мучайся, не подменят ли твой кусок, да друг с другом спорь, иногда и до драки. |what|||||gain advantage||figure out||||||||ration|||take a bite||||||||||||||||||||||||||swap||||||||argue|||| Только однажды сбежали из производственной зоны трое на автомашине и такой чемодан хлеба прихватили. |||||||||||||took along Опомнились тогда начальнички и все чемоданы на вахте порубали. ||bosses||||||chopped up Носи, мол, опять всяк себе. |||everyone|

Еще проверить утром надо, не одет ли костюм гражданский под зэковский? ||||||||||prison-style Так ведь вещи гражданские давно начисто у всех отметены и до конца срока не отдадут, сказали. ||||||||marked out||||||| А конца срока в этом лагере ни у кого еще не было. And the end of the term in this camp, no one has yet been.

И проверить — письма не несет ли, чтоб через вольного толкануть? |check||||||||push through Да только у каждого письмо искать — до обеда проканителишься. ||||||||waste time

Но крикнул что-то Волковой искать — и надзиратели быстро перчатки поснимали, телогрейки велят распустить (где каждый тепло барачное спрятал), рубахи расстегнуть — и лезут перещупывать, не поддето ли чего в обход устава. ||||Volkova||||||took off||order to undo|unbutton||||barrack warmth|hidden|||||search through||hidden||||| But he shouted to Volkova to look for something - and the guards quickly took off their gloves, ordered them to loosen their quilted jackets (where everyone hid the barracks warmly), unbutton their shirts - and climb in to feel if anything had been put on bypassing the charter. Положено зэку две рубахи — нижняя да верхняя, остальное снять! |||shirts||||| — вот как передали зэки из ряда в ряд приказ Волкового. |||||||||Volkov's order Какие раньше бригады прошли — ихее счастье, уж и за воротами некоторые, а эти — открывайся! ||||their happiness|||||||||open up What brigades have passed before - their happiness, some are already outside the gates, and these - open up! У кого поддето — скидай тут же на морозе! ||gotten cold|take it off||||cold

Так и начали, да неуладка у них вышла: в воротах уже прочистилось, конвой с вахты орет: давай! ||||mix-up||||||||||shift|| давай! И Волковой на 104-й сменил гнев на милость: записывать, на ком что лишнее, вечером сами пусть в каптерку сдадут и объяснительную записку напишут: как и почему скрыли. |||||||||||||||||storage room|||explanatory note||||||hid

На Шухове-то все казенное, на, щупай — грудь да душа, а у Цезаря рубаху байковую записали, а у Буйновского, кесь, жилетик или напузник какой-то. ||||||feel it||||||||||||Buinovsky|vest or waistcoat|||belly band|| On Shukhov, everything is state-owned, on, feel - chest and soul, and Caesar had a flannelette shirt, and Buinovsky, kess, has a vest or some kind of blouse. Буйновский — в горло, на миноносцах своих привык, а в лагере трех месяцев нет: ||||destroyers||got used|||||| Buinovsky - in the throat, he got used to his destroyers, but there are no three months in the camp:

— Вы права не имеете людей на морозе раздевать! |||||||strip people Вы девятую статью уголовного кодекса не знаете!… ||||code||

Имеют. Знают. Это ты, брат, еще не знаешь.

— Вы не советские люди! — долбает их капитан. drills them||

Статью из кодекса еще терпел Волковой, а тут, как молния черная, передернулся: |||||||||||shuddered

— Десять суток строгого!

И потише старшине:

— К вечеру оформишь.

Они по утрам-то не любят в карцер брать: человеко-выход теряется. День пусть спину погнет, а вечером его в БУР. |||bend|||||

Тут же и БУР по левую руку от линейки: каменный, в два крыла. |||drill|||||||||wings Второе крыло этой осенью достроили — в одном помещаться не стали. ||||completed|||fit|| На восемнадцать камер тюрьма, да одиночки из камер нагорожены. |||||solitary confinement|||rewarded Весь лагерь деревянный, одна тюрьма каменная.

Холод под рубаху зашел, теперь не выгонишь. ||||||drive out Что укутаны были зэки — все зря. |wrapped up|||| И так это нудно тянет спину Шухову. В коечку больничную лечь бы сейчас — и спать. ||hospital bed||||| И ничего больше не хочется. Одеяло бы потяжельше. blanket||

Стоят зэки перед воротами, застегиваются, завязываются, а снаружи конвой: |prisoners||||tie up|||

— Давай! Давай!

И нарядчик в спины пихает:

— Давай! Давай!

Одни ворота. Предзонник. pre-zone worker Prezone. Вторые ворота. И перила с двух сторон около вахты. ||||||watchtower

— Стой! — шумит вахтер. — Как баранов стадо. |sheep| Разберись по пять!

Уже рассмеркивалось. |it was getting dark Догорал костер конвоя за вахтой. burned down||||watch shift Они перед разводом всегда разжигают костер — чтобы греться и чтоб считать виднее. |||||||warm up||||better visibility

Один вахтер громко, резко отсчитывал: ||||counted out

— Первая! Вторая! Третья!

И пятерки отделялись и шли цепочками отдельными, так что хоть сзади, хоть спереди смотри: пять голов, пять спин, десять ног. |||||in chains||||||||||heads||||

А второй вахтер — контролер, у других перил молча стоит, только проверяет, счет правильный ли. ||||||||||||correct|

И еще лейтенант стоит, смотрит.

Это от лагеря.

Человек — дороже золота. Одной головы за проволокой не достанет — свою голову туда добавишь. |||||||||add yours

И опять бригада слилась вся вместе. |||merged together||

И теперь сержант конвоя считает: ||sergeant of the convoy||

— Первая! Вторая! Третья! third one

И пятерки опять отделяются и идут цепочками отдельными. |||separate||||

И помощник начальника караула с другой стороны проверяет.

И еще лейтенант.

Это от конвоя.

Никак нельзя ошибиться. За лишнюю голову распишешься — своей головой заменишь. ||||||replace it

А конвоиров понатыкано! ||stabbed And the guards are poked! Полукругом обняли колонну ТЭЦ, автоматы вскинули, прямо в морду тебе держат. |||thermal power plant||raised (guns)|||face|| И собаководы с собаками серыми. |dog owners||| Одна собака зубы оскалила, как смеется над зэками. |||||||prisoners Конвоиры все в полушубках, лишь шестеро в тулупах. guards||||||| Тулупы у них сменные: тот надевает, кому на вышку идти. overcoats|||spare||||||

И еще раз, смешав бригады, конвой пересчитал всю колонну ТЭЦ по пятеркам. |||mixed||||||||fives

— На восходе самый большой мороз бывает! |sunrise|||| — объявил кавторанг. — Потому что это последняя точка ночного охлаждения.

Капитан любит вообще объяснять. Месяц какой — молодой ли, старый, — рассчитает тебе на любой год, на любой день. |||||calculate for you|||||||

На глазах доходит капитан, щеки ввалились, — а бодрый. |||||sunken||

Мороз тут за зоной при потягивающем ветерке крепко покусывал даже ко всему притерпевшееся лицо Шухова. |||||pulling|||bitten||||hardened|| Смекнув, что так и будет он по дороге на ТЭЦ дуть все время в морду, Шухов решил надеть тряпочку. realizing that||||||||||||||face|Shukhov||put on|rag Тряпочка на случай встречного ветра у него, как и у многих других, была с двумя рубезочками длинными. rag|||||||||||||||straps| Признали зэки, что тряпочка такая помогает. Шухов обхватил лицо по самые глаза, по низу ушей рубезочки провел, на затылке завязал. Shukhov|||||||bottom of||ribbons|||| Потом затылок отворотом шапки закрыл и поднял воротник бушлата. ||turn of||||||jacket Еще передний отворот шапчонки спустил на лоб. |front|flap|||| И так у него спереди одни глаза остались. Бушлат по поясу он хорошо затянул бечевочкой. greatcoat||||||string Все теперь ладно, только рукавицы худые и руки уже застылые. |||||||||frozen Он тер и хлопал ими, зная, что сейчас придется взять их за спину и так держать всю дорогу. |rubbed||||||||||||||||

Начальник караула прочел ежедневную надоевшую арестантскую «молитву»: ||||tedious|prisoner's|prayer

— Внимание, заключенные! В ходу следования соблюдать строгий порядок колонны! ||movement|||| Не растягиваться, не набегать, из пятерки в пятерку не переходить, не разговаривать, по сторонам не оглядываться, руки держать только назад! |||rush in||||||||talk|||||||| Шаг вправо, шаг влево — считается побег, конвой открывает огонь без предупреждения! |to the right|||||||||warning Направляющий, шагом марш! guide||

Снегу не было уже с неделю, дорога проторена, убита. |||||||worn down| Обогнули лагерь — стал ветер наискось в лицо. ||||diagonally|| Руки держа сзади, а головы опустив, пошла колонна, как на похороны. И видно тебе только ноги у передних двух-трех, да клочок земли утоптанной, куда своими ногами переступить. От времени до времени какой конвоир крикнет: «Ю — сорок восемь! |||||guard|||| Руки назад!», «Бэ — пятьсот два! Подтянуться!» Потом и они реже кричать стали: ветер сечет, смотреть мешает. pull up||||||||cuts|| Им-то тряпочками завязываться не положено. |||tie up|| Тоже служба неважная… ||unimportant service

В колонне, когда потеплей, все разговаривают — кричи не кричи на них. |||warmer weather||||||| А сегодня пригнулись все, каждый за спину переднего хоронится, и ушли в свои думки. |||||||||||||thoughts And today everyone crouched down, each one buried behind the back of the front one, and went into their thoughts.

Дума арестантская — и та несвободная, все к тому ж возвращается, все снова ворошит: не нащупают ли пайку в матрасе? ||||not free||||||||stirs up||||ration|| в санчасти освободят ли вечером? ||release|| посадят капитана или не посадят? и как Цезарь на руки раздобыл свое белье теплое? Наверно, подмазал в каптерке личных вещей, откуда ж? |||storage room||||

Из-за того, что без пайки завтракал и что холодное все съел, чувствовал себя Шухов сегодня несытым. |||||rations|||||||||||hungry И чтобы брюхо не занывало, есть не просило, перестал он думать о лагере, стал думать, как письмо будет скоро домой писать. ||||hurt|||||||||||||||| And so that his belly would not ache, he would not ask for food, he stopped thinking about the camp, began to think about how he would write a letter home soon.

Колонна прошла мимо деревообделочного, построенного зэками, мимо жилого квартала (собирали бараки тоже зэки, а живут вольные), мимо клуба нового (тоже зэки всё, от фундамента до стенной росписи, а кино вольные смотрят), и вышла колонна в степь, прямо против ветра и против краснеющего восхода. ||||||||||||||||||||détenus|||||||||||||||||||||| |||woodworking shop||prisoners|||||||prisoners||||||||prisoners|||||||||||||||steppe||||||reddening| Голый белый снег лежал до края, направо и налево, и деревца во всей степи не было ни одного. |||||||||||||||||one

Начался год новый, пятьдесят первый, и имел в нем Шухов право на два письма. |||||||||Shukhov|||| A new year began, fifty-one, and Shukhov had the right to two letters in it. Последнее отослал он в июле, а ответ на него получил в октябре. В Усть-Ижме, там иначе был порядок, пиши хоть каждый месяц. ||Izhma|||||||| Да чего в письме напишешь? Не чаще Шухов и писал, чем ныне. ||Shukhov||||

Из дому Шухов ушел двадцать третьего июня сорок первого года. |||left|twenty-third||||| Shukhov left the house on June 23, 1941. В воскресенье народ из Поломни пришел от обедни и говорит: война. ||people|||came back||||| В Поломне узнала почта, а в Темгенёве ни у кого до войны радио не было. |||mail||||||||||| Сейчас-то, пишут, в каждой избе радио галдит, проводное. |||||||blasts|wired

Писать теперь — что в омут дремучий камешки кидать. ||||abyss|dense|| Что упало, что кануло — тому отзыва нет. |||||echo| Не напишешь, в какой бригаде работаешь, какой бригадир у тебя Андрей Прокофьевич Тюрин. Сейчас с Кильдигсом, латышом, больше об чем говорить, чем с домашними. ||Kildigs|Latvian|||||||family members