1 - Что означает модная стрижка Онегина? - Игорь Пильщиков
Самое начало «Евгения Онегина».
Онегин выходит в свет: Вот мой Онегин на свободе; Острижен по последней моде; Как dandy лондонский одет… Остановимся здесь: что значит dandy?
И что значит «как dandy»? Что значит «острижен по последней моде» — и важно ли это для понимания романа? Или мы можем представлять себе любую стрижку и любую — модную или не модную — одежду? Попробуем ответить на эти вопросы. Слово «денди» кажется нам знакомым, хотя это слово заимствованное и достаточно редкое.
Ну подумайте, часто ли вы в жизни говорите «денди», а особенно с английским произношением? Такие слова нередко бывают активны в течение только одного исторического периода — как правило, в момент заимствования. Затем по разным причинам они устаревают. И мы уже не точно знаем, что́ эти слова значили 100–150 лет назад, и еще меньше знаем и понимаем, что эти слова значили для конкретного автора, их употреблявшего. Для Пушкина это слово новое, новомодное, только что заимствованное, и поэтому он дает его в иноязычном, английском написании.
Почему мы знаем, что в английском, а не французском — ведь французский язык был Пушкину гораздо ближе? Дело в том, что французский вариант этого слова, заимствованный также из английского, был «данди́», что явно не подходит по стихотворному размеру. Первое время это слово, придя в русский язык, так и пишется латиницей.
Написание кириллицей закрепляется только в середине 1830-х годов в «Практической русской грамматике» Николая Ивановича Греча. А в первом издании этой грамматики в 1827 году этого слова еще не было. В академический словарь 1847 года это слово не попало. Зато благодаря Пушкину иностранное слово «денди» все-таки приобрело популярность, и такую, что Владимир Иванович Даль, в общем чуждавшийся европеизмов, все же включил слово в «Толковый словарь живого великорусского языка». Удобным справочником по пушкинским словам является «Словарь языка Пушкина».
Но слово dandy мы в этом словаре не найдем, потому что в него вообще не включены слова, написанные латиницей. Но те же лингвисты, которые составляли «Словарь языка Пушкина», составляли и тома толкового словаря Ушакова. А в словаре Ушакова написано: «Де́нди [дэ], нескл., м.
(англ. dandy). В буржуазно-дворянском обществе (первоначально в Англии) — изысканный светский человек, законодатель моды. Как денди лондонский одет. Пушкин». Насколько важно, что это слово английское?
Очень важно, потому что с точки зрения поэтики бытового поведения денди — это английская модель поведения. Англомания во времена Пушкина — новомодное явление, и она была противопоставлена более укрепившимся французским моделям поведения. С одной стороны, денди у Пушкина противопоставлен щеголю, которого в этот период и чуть раньше называли либо французским словом «петиметр», либо французским словом «фешенебль» (заимствованным из английского).
Почему денди — это не просто щеголь?
Потому что денди создает моду, а щеголь рабски следует моде. Таким образом, в определении Онегина «как dandy лондонский» кроется некое противоречие. Быть «как dandy» — это ведь уже значит не быть денди, а казаться им. С другой стороны, новая английская модель дендистского поведения противопоставлена старой французской модели либертенского (или либертинского) поведения.
Либертен следует внешним нормам публичного поведения при полной внутренней эмансипации. Он может и даже должен быть нерелигиозен, аморален, но внешний декорум соблюдается всегда. Денди, наоборот, практикует эпатажное поведение, которым прославился основоположник дендизма Джордж Браммел, он же по-русски Бруммель или Бреммель.
И денди практикует необычную внешность. Но при этом он не противопоставляет себя социальной норме, а, наоборот, задает передний край, авангард этой нормы. В «Евгении Онегине» есть прямая характеристика французского либертинажа — и отрицательная характеристика!
— когда в начале четвертой главы Пушкин говорит про «хладнокровный разврат»: это забава, которая, по мнению автора, достойна лишь «старых обезьян хваленых дедовских времян»: Разврат, бывало, хладнокровный Наукой славился любовной, Сам о себе везде трубя И наслаждаясь не любя.
Но эта важная забава Достойна старых обезьян Хваленых дедовских времян… Эти строки Пушкин перенес в свой роман в стихах из собственного письма к брату Льву, в котором он вполне серьезно учит того жизни: «Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею.
Однако забава эта достойна старой обезьяны XVIII столетия». Онегин начинает как либертен, а затем становится денди.
Именно поэтому он денди, а не либертен: в сельской глуши он не воспользовался сердечной слабостью Татьяны, как это не раздумывая сделал бы, скажем, виконт де Вальмон — герой «Опасных связей» Шодерло де Лакло (это была одна из любимых книг Пушкина). Вот на все эти детали и намекает то, что Онегин пострижен по последней моде.
По справедливому комментарию Юрия Лотмана, Онегин, выйдя в свет, меняет длинную французскую стрижку а-ля Титюс на короткую английскую — дендистскую. И с другой стороны, в том же романе короткая английская стрижка противопоставлена романтической немецкой стрижке а-ля Шиллер. Такая прическа была у Ленского — «и кудри черные до плеч» (эту деталь впервые прокомментировал филолог Михаил Федорович Мурьянов). Таким образом, то, что было понятно широкому кругу современников писателя, а не только избранным, теперь становится понятным только избранным, то есть филологам.
Остальные понимают текст по своему разумению, приспосабливают его к своим нуждам, ко злобе дня — в общем, переосмысливают, а не стремятся реконструировать авторское задание. И если язык «Слова о полку Игореве» очевидно непонятен современному читателю (а то же можно сказать и о языке поэтов XVIII века — от Кантемира до Ломоносова и даже, наверное, до Державина), то язык Пушкина и других писателей его времени отличается кажущейся понятностью. Эту проблему четко сформулировал Александр Борисович Пеньковский, замечательный лингвист, который последние годы своей жизни занимался языком Пушкина.
В своей книге «Загадки пушкинского текста и словаря» он писал: «…общепринятое определение хронологических границ современного русского литературного языка, по формуле „от Пушкина до наших дней“… на самом деле глубоко ошибочно.
В действительности тот язык, на котором думал, говорил, писал и творил Пушкин, — это язык, во многом близкий к современному, очень на него похожий, но в то же время глубоко от него отличный». Мы не всегда понимаем Пушкина в том числе и потому, что плохо знаем его язык.
Пеньковский продолжает: «Здесь имеет место явление, близкое тому, что принято называть „ложными друзьями переводчика“, но только действующее в сознании читателей, уверенных в том, что они читают текст на своем языке, тогда как на самом деле они переводят его с другого (пусть близкого, но другого!
) — если не языка, то состояния языка, и переводят, как выясняется, с более или менее серьезными ошибками». Возьмем для примера слово «педант».
Оно заимствовано из итальянского pedante и сперва означало школьного учителя. В этом значении оно встречается в «Евгении Онегине», только не в окончательном тексте, а в черновике лирического отступления о лицейских годах, в начале восьмой главы романа: Когда французом называли Меня задорные друзья, Когда педанты предрекали, Что ввек повесой буду я… Здесь слово «педант» употребляется не в современном нам, близком нам значении, а в исходном значении «учитель».
Учителя предрекали Пушкину, что ничего хорошего из него не получится, а хорошее получится из князя Горчакова, будущего канцлера. С другой стороны, педантом Пушкин в самом начале романа называет самого Онегина:
Ученый малый, но педант, Имел он счастливый талант Без принужденья в разговоре Коснуться до всего слегка, С ученым видом знатока Хранить молчанье в важном споре… Здесь «педант» означает совсем другое, а именно «светский человек, любящий демонстрировать свою ученость».
Это значение развилось у слова «педант» во французском языке, и вслед за французскими контекстами появляется похожий русский контекст его употребления. И первая глава «Евгения Онегина» — это как раз самый известный, но не всегда правильно понимаемый случай употребления слова «педант» в этом значении. Кроме того, в том же «Евгении Онегине» про Зарецкого, который организует дуэль между Ленским и Онегиным, сказано, что он «в дуэлях классик и педант», то есть формалист.
Это значение нам привычно, и этот контекст мы понимаем лучше, чем первые два. И наконец, про Онегина второй раз говорится, что он педант.
Мы помним, что он был денди (или «как денди»), и поэтому неудивительно, что Онегин В своей одежде был педант И то, что мы назвали франт.
Так вот, Онегин в одежде педант — это то же самое, что Зарецкий в дуэлях педант, но не то же самое, что Онегин — педант, который касался «до всего слегка» (а знал все, может быть, и не очень хорошо). В современном языке слово «педант» активно только в значении «формалист».
Поэтому остальные контексты для нынешнего читателя смазываются, остаются приблизительно понятными или непонятыми вовсе.
